— Прощайте, сударыня, — сухо сказала она хозяйке.
Лоранса вышла вместе с дочерью, соображая, через какие комнаты пройти, чтобы не встретиться с этим человеком, сыгравшим столь роковую роль в ее жизни.
— Вы, кажется, сейчас расстроили женитьбу Жоржа, — шепнула княгиня своему давнему возлюбленному.
Бывший арсийский чиновник, бывший представитель народа, бывший термидорианец, бывший трибун, бывший государственный советник, бывший сенатор Империи и граф, бывший пэр Людовика XVIII и нынешний пэр раболепно склонился перед хозяйкой дома.
— Не бойтесь, сударыня, с князьями мы не воюем, — пошутил он, садясь подле нее.
В свое время Мален пользовался благоволением Людовика XVIII, которому весьма пригодилась опытность бывшего сенатора. Мален помог свергнуть Деказа и усиленно поддерживал правительство Виллеля. Холодно встреченный Карлом X, он, как и Талейран, перешел в ряды недовольных. Начиная с 1789 года он имел счастье служить одиннадцати правительствам и теперь был в великой милости у двенадцатого, которому, конечно, изменит, как изменял предыдущим. Но вот уже больше года, как он порвал узы дружбы, связывавшие его с самым знаменитым нашим дипломатом. Именно в этот вечер, говоря о великом дипломате, он сострил:
— Знаете, почему он настроен столь враждебно к герцогу Бордоскому? Потому что этот претендент слишком молод...
— Вы тем самым даете молодежи довольно странный совет, — возразил ему Растиньяк.
Де Марсе, помрачневший после слов княгини, не отзывался на эти шутки; он недружелюбно поглядывал на Гондревиля и, видимо, не желал вступать в разговор, дожидаясь, чтобы старик, имевший привычку ложиться рано, уехал. Все гости, бывшие свидетелями ухода г-жи де Сен-Синь и догадывавшиеся, почему именно она ушла, молчали, как и де Марсе. Гондревиль не узнал маркизы и удивлялся, почему все так сдержанны; но и житейский опыт, и политические нравы развили в нем такт, к тому же он был человек умный: он решил, что его присутствие стеснительно, и вскоре уехал. Де Марсе стал у камина и, погруженный в глубокую задумчивость, смотрел вслед медленно удалявшемуся семидесятилетнему старику.
— Я сделал оплошность, княгиня, что заранее не назвал вам своего доверенного, — сказал наконец премьер-министр, когда донесся стук отъезжавшего экипажа. — Но я искуплю эту ошибку и дам вам возможность примириться с Сен-Синями. Дело происходило больше тридцати лет тому назад, следовательно оно старо, как смерть Генриха Четвертого, подробности которой, впрочем, говоря между нами, — вопреки поговорке, — мало известны, как и подробности многих других исторических катастроф. К тому же, уверяю вас, дело это очень любопытное, даже если бы оно не касалось маркизы. Оно бросает свет на один из самых прославленных эпизодов нашей современной истории, а именно на эпизод, связанный с Мон-Сен-Бернаром. Это даст господам посланникам возможность убедиться, что в смысле проницательности нашим современным политическим деятелям далеко до тех Макиавелли, которых в тысяча семьсот девяносто третьем году народные волны подняли над всеми бурями, причем некоторым из них удалось, как говорится в романсе, «обрести себе тихую пристань». Только тот, кого тогда трепали ураганы, и может занимать нынче во Франции более или менее выдающееся положение.
— Однако мне кажется, что вам в этом смысле лучшего и желать нельзя, — заметила с улыбкой княгиня.
Все присутствующие засмеялись весело, но сдержанно, как того требует свет, и сам де Марсе не мог не улыбнуться. Посланникам, видимо, хотелось поскорее узнать, о чем именно идет речь; де Марсе откашлялся, и все замолчали.
— Июльской ночью тысяча восьмисотого года, — начал премьер-министр, — часов около трех, когда уже занималась заря и тускнели свечи, два человека, уставшие от игры в буйот, — быть может, они и играли-то только для того, чтобы занять других, — вышли из зала Министерства иностранных дел, которое находилось тогда на улице Бак, и направились в одну из гостиных. Эти два человека, из коих один уже умер, а другой стоит одной ногой в могиле, каждый по-своему — люди незаурядные. Оба были священниками, и оба сняли с себя сан; оба женились. Один был простым ораторианцем, другой носил епископскую митру. Первого звали Фуше, имени второго я вам не назову; но оба они были тогда простыми французскими гражданами, простыми, да не вполне. Когда они направились в будуар, оставшиеся гости были этим несколько удивлены. За ними последовал третий. Что касается этого третьего, — а он воображал себя гораздо умнее двух первых, — то его имя было Сийес, и, как всем вам известно, до революции он тоже был духовным лицом. Тот из них, что прихрамывал, был тогда министром иностранных дел, а Фуше — министром полиции. Сийес недавно отказался от звания консула. Еще один человек, маленького роста, бесстрастный и строгий, встал со своего места и пошел вслед за теми тремя, сказав громко в присутствии того, кто и передал мне эти слова: «Боюсь поповского брелана!» Это был военный министр. Восклицание Карно ничуть не встревожило двух консулов, сидевших тут же за игрой. Камбасерес и Лебрен находились тогда во власти своих министров, гораздо более могущественных, чем сами консулы. Почти все эти государственные деятели умерли, с ними уже можно не считаться: они принадлежат истории, а исторические события той ночи были страшны. Я рассказываю вам о них потому, что только я один и знаю об этом, и потому, что Людовик Восемнадцатый не рассказал о них несчастной госпоже де Сен-Синь, а нынешнему правительству безразлично, знает она о них или нет. Все четверо сели. Прежде чем было произнесено хотя бы слово, хромой затворил дверь и даже, говорят, запер ее на ключ. Только очень благовоспитанные люди могут быть так аккуратны! У троих священников были бледные, бесстрастные лица, которые вы, вероятно, еще помните. Один только Карно выделялся своим румянцем. И военный заговорил первый:
— О чем идет речь?
— О Франции, — вероятно, ответил князь, которым я восторгаюсь, как одним из самых необыкновенных людей нашего времени.
— О Республике, — несомненно ответил Фуше.
— О власти, — по-видимому, ответил Сийес.
Присутствующие переглянулись. Интонацией, взглядом, жестами Марсе превосходно изобразил всех троих.
— Три священника отлично понимали друг друга, — продолжал он. — Карно, вероятно, свысока взглянул на своих коллег и на бывшего консула. В глубине души, думается мне, он был ошеломлен.
— Вы верите в успех? — спросил его Сийес.
— От Бонапарта можно всего ожидать, — ответил военный министр. — Альпы он перешел благополучно.
— В настоящее время, — заметил дипломат, нарочно растягивая слова, — он поставил на карту все.
— Ну, давайте без обиняков: что нам делать, если первый консул будет разбит? — сказал Фуше. — Можно ли заново собрать армию? Останемся ли мы по-прежнему его покорными слугами?
— Теперь Республики уже не существует, — заметил Сийес. — Он консул на десять лет.
— У него больше власти, чем было у Кромвеля, — добавил епископ, — притом он не голосовал за жизнь короля.
— Сейчас у нас есть повелитель. Сохраним мы его, если он проиграет сражение, или вернемся к Республике в чистом виде? — спросил Фуше.
— Франция сможет противостоять врагам, только если будет восстановлена сильная власть, как при Конвенте, — многозначительно заявил Карно.
— Я согласен с Карно, — сказал Сийес. — Если Бонапарт вернется побежденным, надо его прикончить; уж немало он нам насолил за эти семь месяцев!
— На его стороне армия! — задумчиво отозвался Карно.
— А на нашей будет народ! — воскликнул Фуше.
— Вы очень торопитесь, сударь, — возразил вельможа густым басом, который сохранился у него до сих пор, и ораторианец сразу умолк.
— Будьте откровенны, — сказал, внезапно появившись, бывший член Конвента, — все зависит от того, как обернутся события: победитель — всегда прав, побежденный — всегда прах.
— Раз уж вы находитесь здесь, Мален, — заметил хозяин дома, ничуть не растерявшись, — будьте нашим союзником.
И он знаком предложил ему сесть. Благодаря этому происшествию Мален, дотоле мало приметный член Конвента, и занял то положение, которое, как мы видели, сохраняет до сих пор. Он сумел молчать, и оба министра остались ему верны; в то время он оказался рычагом целого механизма и душою всей интриги.
— Этого человека никому еще не удавалось победить, — горячо воскликнул Карно. — Теперь же он превзошел Ганнибала.
— В случае несчастья — вот и Директория, — лукаво заметил Сийес, обращая внимание собравшихся на то, что их пятеро. — И все мы заинтересованы в том, чтобы сберечь плоды Французской революции, ведь мы трое сняли с себя рясы, а генерал подал голос за казнь короля. Что же касается вас, — обратился он к Малену, — вы владеете поместьями эмигрантов.
— Интересы у нас общие, — категорически заявил Сийес, — и они вполне совпадают с интересами родины.
