– А страх перед Богом?
– Какой тут Бог, сударыня! Когда отца боишься так, как его боялась я, тут уж никакой Бог не страшен. Я ведь всегда думала, что боженька добрый и что он поможет мне, несчастной.
Эффи улыбнулась и прекратила расспросы, видимо, признав, что Розвита в чем-то права. Но все-таки она сказала:
– Об этом, Розвита, мы с тобой потолкуем, когда я приеду из Эмса. Все-таки грех твой немалый.
– То, что малыш погиб, и погиб голодной смертью? Да, сударыня, это, видимо, так. Но тут виновата не я, тут виноваты другие... А потом, это было очень давно.
Эффи отдыхала уже более месяца. Она присылала Инштеттену веселые, даже слегка шаловливые письма,. особенно с тех пор, как они с советницей переехали в Эмс, где, слава богу, опять оказались в человеческом обществе, то есть в мужском, которого в Швальбахе почти не было. Советница Цвикер уже однажды поднимала вопрос, нужна ли для курортной жизни эта приправа, и решительно высказалась против, однако выражение ее лица как будто говорило об обратном. Да, Цвикер очень мила, хотя ее взгляды на жизнь несколько отходят от нормы. У нее, вероятно, весьма пикантное прошлое, но она восхитительна, необыкновенно любезна, и у нее есть чему поучиться. Эффи ни с кем не чувствовала себя такой маленькой девочкой, несмотря на свои двадцать пять лет, как с этой советницей. К тому же Цвикер начитана, превосходно знакома с зарубежной литературой и, когда недавно речь зашла о «Нана»[101] и Эффи спросила: «Правда ли, что это ужасно?» – Цвикер ответила: «Ах, госпожа баронесса, что значит ужасно? Там ведь есть и другие моменты». «Она, кажется, собиралась познакомить меня с этими «моментами», – писала Эффи в заключение, – но я уклонилась: я ведь знаю, что этим ты объясняешь безнравственность нашего времени, и, по-моему, ты прав. А что касается здоровья, то мне, кажется, легче не стало. Эмс ведь лежит в котловине, и мы здесь просто задыхаемся от жары».
Инштеттен прочел это последнее письмо с двойственным чувством: оно его рассмешило и в то же время немного расстроило. Нет, для Эффи Цвикер плохая партнерша, у Эффи и без того есть тенденция свернуть с прямого пути. Но он решил ничего не писать ей об этом, во-первых, потому, что не хотел ее огорчать, а во-вторых, говорил он себе, это вряд ли поможет. Он только с тоской ожидал, когда она вернется домой, и жаловался, что именно теперь, когда почти каждый советник министерства или уехал, или собирался уехать, ему приходится нести двойную работу.
Да, Инштеттен стремился как можно скорее прервать свою работу и свое одиночество; подобные же чувства питали и на кухне, где Анни, вернувшись из школы, любила проводить свое свободное время. Это было естественно, так как Розвита и Иоганна не только равным образом любили свою маленькую барышню, но и между собой жили по-прежнему мирно. Дружба служанок Инштеттенов была любимой пищей для разговоров гостей. Советник суда Гицики даже как-то сказал Вюллерсдорфу:
– В этом я лишний раз вижу подтверждение мудрого изречения: «Пусть вокруг меня будут тучные люди». Как видно, Цезарь неплохо разбирался в людях, он прекрасно понимал, что обходительность и добродушие бывают только при embonpoint (Полнота, дородность /франц./).
Действительно, это иностранное слово, которое здесь нелегко заменить, великолепно подходило к Розвите с Йоганной, с той лишь разницей, что, будучи в отношении к Розвите слишком мягким, как нельзя лучше соответствовало пропорциям Иоганны. Правда, эту последнюю еще нельзя было назвать тучной, но она была, как говорится, женщиной в теле. Она по-прежнему взирала на всех голубыми глазами поверх своего высокого бюста, впрочем, онгбыл нормальных размеров, взирала со свойственной ей миной победительницы, которая ей о,чень шла. Полагая, что все в жизни сводится к приличным манерам и к правилам хорошего тона, она жила в гордом сознании того, что служит в хорошем, очень хорошем доме; при этом она была настолько убеждена в своем недосягаемом превосходстве над Роз-витой, в которой оставалось еще много деревенского, что только снисходительно посмеивалась над ее временным высоким положением у госпожи. Конечно, думала она, этого предпочтения нельзя отрицать, у каждой молоденькой женщины бывают свои забавные причуды, только ей, госпоже-то, не очень позавидуешь: ей ведь постоянно приходится слушать историю «об отце с раскаленной железной палкой». «Когда себя соблюдаешь, такого не случится», – думала Иоганна, но вслух своих мыслей она никому не высказывала, так что их совместная жизнь проходила тихо и мирно. Но сохранению мира и добрых отношений больше всего содействовало то обстоятельство, что в уходе за Анни и, если так можно выразиться, в ее воспитании, все, словно по уговору, было поделено между ними. Розвита заведовала «поэтическим департаментом» – она рассказывала девочке всевозможные сказки и басни, а Иоганна числилась по департаменту «хорошего тона». Это разделение укоренилось настолько, что конфликтов и необходимости прибегать к третейскому судье почти не случалось, да и характер Анни способствовал этому – у нее была заметна тенденция стать со временем благовоспитанной барышней, – так что лучшей наставницы, чем Иоганна, сыскать было трудно.
Что же касается девочки, то Анни, как правило, одинаково хорошо относилась и к той и к другой. Но в эти дни, когда шла подготовка к возвращению Эффи, Розвита снова на одно очко опередила соперницу – на ее долю, в силу служебных обязанностей, выпала задача устроить госпоже достойную встречу. А программа этой встречи распадалась на две части – гирлянды с венком и приветственное стихотворение. Венок и гирлянды ке составили трудности, хотя сначала колебались, на каких буквах лучше остановиться – на «Д. П.» («Добро пожаловать!») или на «Э. ф. И.». В конце концов выбрали «Д. П.», которые будут вплетены в венок из голубых незабудок. Гораздо больше хлопот было со стихотворением; оно, вероятно, так бы и осталось неосуществленной мечтой, если бы не находчивость Розвиты, которая, набравшись храбрости, остановила на лестнице возвращавшегося с заседания советника суда и попросила его написать какой-нибудь «стишок» по случаю приезда барыни. Гицики очень добрый человек, живо откликнулся на просьбу, и к вечеру его кухарка принесла Розвите желанные стихи следующего содержания;
«О мама, тебя мы давно уже ждем.
Как долго тянулись недели и дни!
Встретить тебя мы пришли на балкон,
Где венки для тебя мы плели.
Папа сейчас веселый такой –
Без супруги и матери золотой
Кончились его безотрадные дни,
Розвита смеется, Иоганна сияет,
Аннхен торопится, туфлю теряет
И громко кричит: Ну, иди же, иди!»
Само собой разумеется, что в тот же вечер стихотворение было разучено, хотя к его «красотам» отнеслись весьма разборчиво и критически. То, что здесь подчеркиваются слова «супруга» и «мать», это хорошо, сказала Иоганна, но в них звучит что-то такое, что может вызвать обиду, во всяком случае, она бы обиделась. Анни немного смутило это замечание, и она обещала, что завтра же покажет стихотворение своей школьной учительнице. На следующий день она вошла со словами: «Фрейлейн согласна с «супругой и мамой», только она категорически возражает против «Розвиты и Иоганны», на что Розвита ответила:
– Твоя фрейлейн просто глупышка. Это все оттого», что она уж слишком ученая.
Этот разговор служанок и Анни, а также их спор из-за сомнительной строчки закончился в среду. А в четверг – все эти дни в доме с нетерпением ждали от Эффи письма, в котором она должна была сообщить о дне своего приезда, предположительно ожидаемого в конце следующей недели, – в четверг Инштеттен утром, как всегда, ушел в министерство. Сейчас было уже около двенадцати, занятия в школе окончились, и Анни, покачивая за спиной ранцем, возвращалась из школы. Девочка повернула с набережной канала на Кейтштрас-се и вдруг у подъезда увидала Розвиту.
– А ну, Розвита, – крикнула Анни, – кто из нас быстрее поднимется по лестнице?!
Розвита и слышать не хотела о таком соревновании, но Анни тем не менее понеслась сломя голову вверх. Добежав до своей площадки, она обо что-то споткнулась и упала, причем так неудачно, что ударилась лбом о скребок и разбила голову в кровь. Розвита, с трудом взобравшись по лестнице, принялась неистово дергать звонок. Когда Иоганна внесла напуганную девочку в квартиру, обе служанки стали обсуждать, что же теперь предпринять.
– Немедленно нужно послать за врачом... нужно сбегать за господином... Лене – дочка швейцара, кажется, уже вернулась из школы.
Но все это было снова отвергнуто, так как требовало слишком много времени, а какие-то меры нужно было принимать и сейчас; поэтому девочку положили на диван, а лоб стали охлаждать холодной водой. Кровь унялась, и женщины начали понемногу приходить в себя.
– А теперь нужно сделать повязку, – сказала наконец Розвита. – У нас, по-моему, где-то был длинный бинт. Помните, госпожа от него зимой отрезала кусок, когда у нее в прошлом году на льду подвернулась нога?..
