— Как у тебя рука?
— Наверное, зажила. Больше не болит.
— И что это на тебя нашло? — продолжал Мак. Я чувствовал, что-то неладно.
— В такой заварухе, как наша, многому учишься. Видишь вдруг, сколь велики у нас силы и сколь мала отдача. Наша забастовка тому пример! И уже не усидишь спокойно, засучиваешь рукава и сам берешься за дело. В такие-то минуты и хочется власти, — глаза у Джима вдруг закатились.
— Что с тобой? — крикнул Мак.
— Голова кружится, — пробормотал Джим и мешком свалился с ящика.
Мак втащил его на матрац, под ноги подложил ящик. По лагерю переливчатым ручейком бежал разноголосый и неумолчный говор. Мимо палатки спешили люди. Снова завыли сирены, волной набежали голоса за стеной, но вол ной спокойной, ленивой — пожарные машины отбывали восвояси. Мак расстегнул Джиму рубашку, принес ведро с водой — оно стояло в углу палатки, — побрызгал приятелю на лицо и шею.
Джим открыл глаза, уставился на Мака.
— Голова кружится, — грустно повторил он. — Жаль, дока нет, он бы таблетку какую дал. Как, по-твоему, Мак, он вернется?
— Не знаю. Тебе полегчало?
— Да просто голова кружится, и все. Но, похоже, на сегодня я отстрелялся. Пора отдохнуть малость.
— Конечно. Тебе поспать бы не мешало. А я схожу на кухню, может, бульона раздобуду. Бульон тебе сейчас в самый раз. Ты лежи пока, я мигом.
Джим, нахмурившись, созерцал палаточный купол. По думал вслух: «Неужели, кончилось? По-моему, нет. Хотя кто знает». Глаза сами собой закрылись, и он уснул.
Пришел Мак, принес бульон, поставил миску прямо на землю. Убрал ящик из-под ног Джима, сел на край матраца, глядя на неспокойное лицо спящего.
Выражение его то и дело менялось. Вот Джим ощерился, видно, во рту у него пересохло. Сомкнул губы. Нервно задергалась щека. Снова с великим трудом разлепились губы, Джим пытался заговорить, но лишь промычал. Мак накрыл друга старыми одеялами.
Вдруг огонек в лампе нырнул с фитиля вниз и тьма враз заполонила жилище. Мак вскочил, отыскал узкогорлую бутыль с керосином. Отвинтил колпачок на боку лампы, залил керосин, и вновь замаячил желтый язычок, потом раздвоился, словно раскрыла крылья огненная бабочка.
Снаружи неспешно прошагал патруль. Далеко на шоссе прогрохотали грузовики, спешащие в дальний рейс. Мак снял лампу с шеста, поставил на землю подле матраца. Из кармана брюк извлек пачку сложенных вдвое листков, помятый конверт с маркой и огрызок карандаша. Разложив листки на коленях, он медленно, крупным детским почерком начал:
«Дорогой Гарри!
Ради бога, помоги. Вчера ночью умыкнули нашего дока, я уверен, сам бы он не ушел, не из тех. Однако его нет. В этой долине хозяйчики держатся друг за дружку. «Бдительные» бдят денно и нощно. Нам нужны еда, лекарства, деньги. Дик — молодчина, очень много делает, но если не получим дополнительной помощи, наше дело труба. В жизни еще не встречал такого единства у хозяев. Человека три заправляют в округе буквально всем. Не исключено, что Дик сейчас за решеткой.
Джим растет не по дням, а по часам. Я по сравнению с ним козявка. Завтра, наверное, нас попрут с этого участка. Эти Б. сожгли хозяйский амбар, и хозяин, конечно, ярится. Без дока Бертона санитарное управление вышвырнет нас отсюда в два счета. Придумай что-нибудь! За нами с Джимом настоящую охоту устроили. На всякий случай нужно подыскать нам замену.
Я не прошу, я вопию о помощи. Наши сторонники боятся и нос высунуть, но это еще не самое страшное…»
Он достал еще один листок.
«Ребята начинают огрызаться. Ты знаешь, как переменчиво у них настроение. Завтра поутру они могут пойти и спалить городскую управу, а могут удрать в горы и отсиживаться там с полгода. Ради всего святого, Гарри, оповести всех, что срочно нужна помощь. В ыгонят нас отсюда, и нам негде будет приткнуться. Собираемся пикетировать долину на машинах. Иначе не поймешь, что и где творится.
Ну, прощаюсь. Письмо это передаст Джек. Ради бога, помоги нам.
Мак».
Он перечитал письмо, подправил буковку, сложил листки, сунул в замусоленный конверт. Адресовал письмо «господину Джону Г. Уиверу».
Снаружи раздался оклик часового
— Кто идет?
— Лондон.
— Проходите.
В палатку вошел Лондон. Посмотрел спящего Джима.
— Я, как он сказал, выставил охрану
— Вот и славно. А он вконец умучился. Жаль, дока нет. Что-то не нравится мне у Джима плечо. Говорит, не болит, дурачок, сам всегда на рожон лезет. — Мак снова повесил лампу на шест в середине палатки.
Лондон уселся на ящик.
— Какая его муха укусила? — беззлобно спросил он. То, знай себе, болтает впустую, то вдруг — раз, меня пинком под задницу, сам распоряжаться начал.
Глаза у Мака засветились гордостью.
— Никак не возьму в толк. Уж кого только не повидал, всяк по-своему с ума сходил, а такого не видывал. Ведь тебе, Лондон, пришлось подчиниться. Я подумал было сна чала, что парень просто рехнулся. Может, так оно и есть. А где твоя невестка?
— Я их с сыном в свободную палатку определил.
— А где ж ты нашел свободную? — вперил в него взгляд Мак.
— Ночью, видно, кто-то из ребят деру дал.
— А вдруг это палатка тех, кто в охране?
— Нет. Я прикинул, вроде беглые есть.
Мак потер кулаками глаза.
— Пора, самая пора. Трудно нашу жизнь выносить. Вот что, Лондон, мне нужно письмецо отправить, так я тишком туда и обратно, заодно разведаю, что да как.
— А почему б тебе из ребят кого-нибудь не послать?
— Видишь ли, это письмо непременно должно дойти. Надежнее самому отправить. Не бойся, не поймают, не впервой от слежки уходить.
Лондон сосредоточенно разглядывал свои большущие ладони.
— Это письмо… к твоим красным дружкам? — спросил он.
— Да, ты угадал. Прошу помощи, чтоб наша забастовка не захлебнулась.
Лондон смущенно продолжал:
— Мак… вот… о красных всегда говорят, что они сволочи… Мне что-то не верится, а Мак?
Мак тихо засмеялся.
— А это уж как посмотреть. Если у тебя тридцать тысяч акров земли и миллион долларов, красные для тебя, конечно, сволочи. А если ты простой рабочий парень, то для тебя это ребята, которые хотят, чтоб ты по-человечески, а не по-свински жил. Ты ведь все сведения из газет черпаешь, а газеты — в руках тех, у кого и земля, я деньги. Потому-то мы и сволочи, ясно? Вот встретил ты нас, сам видишь, кто мы. Голова на плечах есть, вот и решай.
— Хоть вы и красные, я ж с вами сработался. А ведь и до вас я нашего брата собирал и вел.
— Вот именно! — загорелся Мак. — Вот именно! Ты всегда их вел. Ты сам из работяг, но в тебе есть жилка вожака.
На что Лондон просто ответил:
— Что я говорил, то ребята и делали. Никогда поперек не шли.
Мак придвинулся ближе, положил руку Лондону на колено и тихо заговорил.
— Вот что. Похоже, на этот раз мы проиграли. Но забастовка наша шуму наделала, может, на хлопке все тихо мирно сладится. Газеты сейчас пишут, что мы только сеем смуту. Но мы лишь учим работяг действовать заодно, чтобы все больше и больше их сплачивалось. И неважно, победим ли мы сейчас или проиграем. Зато почти тысяча людей научилась бороться. А когда этих тысяч наберется много, когда все они будут бороться вместе, тогда уж троим хозяйчикам не удержать в руках всю долину Торгас. Тогда можно будет, не боясь угодить за решетку, и яблочко съесть. Тогда не станут вываливать яблоки в реку, чтобы поддержать цену. И это в то время, когда такие, как мы с тобой, яблок вдоволь не едим. Смотри шире, Лондон, не замыкайся в нашей забастовке.
Лондон страдальчески следил, как Мак говорит, точно хотел увидеть слова, слетавшие с губ.
— Так это же леворю… революция?
— Ну, конечно. Против голода и холода. Ведь те трое, что заправляют всем в долине, ни перед чем не остановятся, чтоб сохранить власть, чтоб по-прежнему выбрасывать яблоки ради рыночных цен. Конечно, всякий, кто думает, что пищу должно есть, — красный. Понятно?
В широко открытых глазах Лондона читалась задумчивость.
— Я часто слушал левых. Да не особо прислушивался. Уж очень они все горячие. А я горячим не шибко верю. Но так, как ты, никто из них не говорил.
— Значит, смотри зорче, больше поймешь. Говорят, мы ведем нечестную игру, работаем подпольно. Рассуди сам, Лондон. Оружия у нас нет. Случись с нами что — в газетах и строчки не напишут. Зато, не дай бог, пострадают хозяева, тут уж щелкоперы чернил не пожалеют. У нас нет ни денег, ни оружия, поневоле приходится мозгами шевелить. Все равно что с дубинкой против пулеметов идти, понимаешь, Лондон? Вот и остается только прокрасться в тыл, да оглушить пулеметчиков. Может, это и нечестная игра. Но мы ведь не в футбол играем. И правил для голодного человека не существует.
— Я этого не понимаю, — медленно проговорил Лондон. — Ни у кого времени не хватило все растолковать. Умные да спокойные речи любо-дорого слушать. Не чета тем, лихим головам. «К черту легавых!» «Долой правительство!» Того и гляди, все государственные конт оры дотла сожгут. Такое мне не по душе, дома-то все красивые. А вот как ты, со мной никто не говорил.
