– А наверное, неприятно чувствовать, что тебя подозревают, – сказал Вилфред, дерзко глядя прямо в глаза взрослому. – Я хочу сказать, когда внешние обстоятельства могут обернуться против тебя.
– Ты умный парень, – спокойно ответил тот, протянув Вилфреду руку. Вилфред пожал ее. Рука была вялая-вялая и чуть влажная.
Мальчики еще посидели за столом. Оса купалась в лужице пролитого ситро. Тихо шелестели старые деревья. Назойливое августовское солнце слепило глаза. Андреас доверительно улыбался из-за круглых стекол в металлической оправе.
– Здорово ты утер нос полицейскому! – сказал он.
Вилфред холодно посмотрел на него.
– Это проще простого, когда говоришь правду, – сказал он. У Андреаса сделался такой вид, точно на него вылили ушат холодной воды. Он хотел что-то сказать, но осекся. Вот так он выглядел тогда, когда, стоя посреди класса, читал стихи о «нищем бездонном».
– Я заработаю на собственный велосипед, – неожиданно сказал он. – Я поступлю на склад, где работает отец.
Наконец-то он заговорил как человек. Вилфред искренне обрадовался.
– Вот это здорово, – сказал он. – Просто замечательно. И отец твой молодчина.
– Молодчина? – Было совершенно очевидно, что Андреасу не приходило в голову смотреть на это под таким углом зрения.
– Конечно, молодчина. Не позволяет тебе слоняться без дела и жить на чужой счет, как… – Вилфред сделал гримасу. Он почувствовал, что увлекся, но отступать было поздно. – Мой дядя Мартин говорит, что близятся большие перемены, что трудящиеся классы… Словом, что настанут совсем другие порядки и таким, как мы, которые живут тем, что им досталось от старых времен, придется чертовски скверно, а народ потребует своих прав. Он говорит: Англия будет воевать с Германией. У Англии шестьдесят шесть военных кораблей, а у Германии всего тридцать семь. Он говорит, что Англия должна напасть теперь же, пока Германия не накопила силы и пока еще не открыт этот самый Кильский канал.
– Война? Неужели будет война? – Мальчики уставились друг на друга, взволнованные всем тем, что было связано в их представлении с войной и ее бедствиями.
– Будет, но не у нас, а у Англии с Германией, а может, в ней будут участвовать и другие страны, говорит дядя Мартин. У России пятнадцать кораблей, а у Австро-Венгрии тринадцать…
– Откуда ты все это знаешь?
– А разве у вас дома об этом не говорят?
– О войне не говорят. Отец считает, что политика…
– А об искусстве?
– И об искусстве не говорят.
– О чем же у вас тогда говорят?
Андреас задумался.
– Да мы вообще мало разговариваем дома, – наконец сказал он. – Понимаешь, отец… у него и так… Да и мать.
– Но ей ведь лучше?
– Это отец так думает. Брат слышал, как доктор… Она не выздоровеет… Только не говори отцу!
Вилфред смотрел в открытое лицо, для которого сохранение тайны было нелегкой задачей. Неприязнь, которую Вилфред испытывал к отцу Андреаса, исчезла. Очкарик Андреас тоже по мере сил играл свою маленькую роль. Игра была не из приятных. Но, видно, она удавалась в этой семье, и они принимали как должное взаимное притворство, вовсе не такое простое.
Потом мальчики шли по улице Томаса Хефтю и болтали о будущей войне. Возбуждение Вилфреда спало. Он уже не так безоговорочно верил в пророчества дяди Мартина, да и, по правде сказать, они не слишком его волновали. Просто это была сенсация. Но Андреас продолжал фантазировать. Казалось, он смакует слово «война», словно она может принести какие-то благотворные перемены для мира и жителей Фрогнервей. На площади Элисенбергторв Вилфред хлопнул приятеля по плечу – дальше он хотел идти без провожатых, ему хотелось побыть одному, чтобы уяснить себе, доволен ли он тем, что произошло, или, наоборот, все изменилось к худшему.
– Ладно, только не вздумай бежать к отцу и объявлять ему, что завтра будет война! – шутливо сказал он.
– Отцу? Что ты! – сказал Андреас. – Он всего боится. Мы никогда ничего ему не говорим… – Андреасу не хотелось расставаться с приятелем. Расчувствовавшись и сгорая от любопытства, он старался продолжить разговор.
– А ты сам побоялся взять велосипед? – вдруг спросил он.
Прежде Вилфред был подготовлен к этому вопросу. Но в эту минуту – нет.
– Побоялся? – переспросил он. – Что ты имеешь в виду?
– Ну, раз ты просил меня…
В Вилфреде вспыхнула злость. Лучше уж сразу перейти к нападению, чтобы раз и навсегда осадить Андреаса.
– Хорошо, что у тебя будет свой собственный велосипед, – сказал он. – Тогда тебе не придется пользоваться чужим!
Он не принял протянутой руки, не хотел дотрагиваться до бородавок. Когда он обернулся, Андреас стоял на том же самом месте с протянутой, как прежде, рукой. Вилфред быстро кивнул ему. Андреас поглядел на свою руку, потом рассеянно кивнул в ответ. Больше Вилфред не оборачивался. Он медленно шел вниз, в сторону Драмменсвей. Как и в прошлый раз, расставшись с Андреасом, он чувствовал спиной его враждебность, враждебность и восхищение, любопытство и готовность пожертвовать собой…
– А пошел он к черту! – буркнул он себе под нос голосом дяди Мартина.
Город притих, словно перед грозой. В новой школе, на Сковвей, мальчишки из разных районов как бы принюхивались друг к другу, выжидали.
В Эттерстаде готовилось выступление французского летчика Пегу, который сделает мертвую петлю. Наметили выступление на одно из первых воскресений сентября. В новом классе было не до обычного завязывания знакомств, всех интересовало одно: удастся ли попасть в Эттерстад и взглянуть на Пегу. В газетах писали, что зрелище будет небезопасно для публики, устроители отвечали, что летчики такого класса в воздухе прекрасно ориентируются и французский летчик будет держаться над фьордом и над пустошью, а место огородят, так что каждый сможет, ничем не рискуя, приехать и поглядеть.
В школе Маленький Лорд ничего не говорил о планах своего семейства. В конце лета к дяде Мартину заехал французский адвокат, улаживавший какие-то его дела в Марселе. Выглядел адвокат в точности так, как принято представлять себе французов: у него были черные усики, остроносые ботинки и до обеда он ходил в визитке. Маленького Лорда отправили показывать гостю суда викингов, защищенные рифленым навесом Университетской гавани, и адвокат Майяр пришел в восторг от благовоспитанного молодого человека, сносно болтавшего по-французски и даже умевшего различать две-три марки красного вина. Это внесло некоторые поправки в те сведения о ледяной пустыне, где круглый год ходят в невыделанных шкурах, едят сырое мясо и пьют исключительно самогон, какими француза перед отъездом снабдили его соотечественники.
Французский адвокат пообещал Маленькому Лорду в день торжества представить его летчику Пегу и подвести к самому аэроплану. Поэтому на все расспросы в школе Вилфред только пожимал плечами:
– Аэроплан – подумаешь, невидаль.
– Но ведь он сделает мертвую петлю!
Вилфред леденел при мысли, что его могут пригласить в полет. Он уклончиво замечал, что, наверное, мертвая петля дает самые сильные ощущения. Кстати сказать, Вилфред по воскресеньям ездил на Бюгдё в открытой машине дяди Мартина, а мало кто из его сверстников мог похвалиться, что катался в частном автомобиле. Мальчишки, правда, издалека распознавали на улице машины с номерами 200 и выше – говорили, что по улицам Христиании ходит уже три десятка такси, – но ездить и в них почти никому из школьников не случалось.
Во время второй совместной вылазки в город адвокат Майяр и Вилфред в кондитерской Халворсена встретили тетю Кристину. – Боже! Маленький Лорд! – воскликнула она, всплеснув руками. Вилфред понял, что встреча неслучайна, Кристина уже давно не называла его Маленьким Лордом и никогда так не поражалась случайным встречам. К тому же она чрезмерно суетилась, заказывая себе и адвокату по рюмке хереса. Вилфред получил ванильное мороженое за тридцать эре и два пирожных по десять эре, рожок и трубочку – «это же твои любимые пирожные, ведь правда?»
Все три раза, когда она встречалась с адвокатом – у дяди Мартина, у дяди Рене и однажды у них дома на Драмменсвей, – тетя Кристина садилась за кофе рядом с Майяром и неизменно смешила его, с нарочитой ребячливостью коверкая французский язык: дядя Рене утверждал, что Кристина отлично говорит по-французски. И вот теперь у Халворсена она снова вытягивала губы трубочкой над рюмкой хереса, делая вид, будто ей никак не совладать с французскими гласными, которым дома у Вилфреда «во французские дни» всегда придавалось такое значение. А адвокат чертил по воздуху никотинно-желтыми пальцами, словно придавая звукам должную форму. Мало того, он несколько раз дотронулся до губ Кристины, как бы подправляя непослушные гласные. Вся кондитерская пялила на них глаза. Вилфреду сделалось противно. Он стал разглядывать роспись потолка, стараясь думать о другом. Но прежнее желание вновь вспыхнуло в нем. Снова невозможно было представить, что Кристина – его тетка. Впрочем, и всю ее детскую беспомощность тоже как рукой сняло, когда, приподняв над кончиком носа жесткую вуаль, она сидела и потягивала херес, который, казалось, вовек не кончится.
