6. Утром – пешком с Димом на большой пляж Горные сухие травы, полынь, маки. Тропа над морем. Опасное место. Крол чуть не заплакал. Пляж, янтарная вода. Обратно на лодке. «Елена и Мария». Свежая волна. Вечером – на Генуэзскую башню… Орудийный огонь с батареи. Мыс Айя освещен не закатом, а отсветом закатного неба, – мгла. В башне – цистерна.
7 воскр. Морской праздник. Флаги. Публика из Севастополя, матросы. Синие шлюпки… «Гарри Пиль». Маленький пляж у дачи Апраксина. Ледяная вода. Вечером – у «кудесника» – Петро. Морские черви… О новых моряках. Паша. Ловили крабов.
11/7. Спал на балконе – над огнями Ялты. Ночью легкий дождь. Рассвет. Поплавок. В Ливадию. Линейка. Сварливый старик. Сухие сады. Оранжереи… Гнуснейшие экскурсанты – «Где здесь могила?» – чья, они не знают… У моря. Зной. Серый пляж. Долго шли в город… Мороженое. На Аутку – к Чехову. Извилистая, как в портовых кварталах Генуи. Шел долго, устал. Сад с нашими, северными деревьями, домик, «описатель собаки». Медленно шел домой. Чудесная Боткинская улица… Кафе. Вентилятор и свечи. Уложили Дима со стариком-рулевым. Городской сад. Мещане. Заходит гроза. Улеглись на ялике. Балаган.
12/VII. Пьяный моряк. «Дорогая моя Маша». «Алеша, малый ход». Гроза над морем. Страшные голубые миры. Рассказ Володьки о дельфине. Японская мимоза. На рассвете, – новые пассажиры в Бате-лиман. Молодые ученые из Ленинграда. Качка. Яйла в облаках… Жестокая качка – закапризничал мотор. Кастрополь, песчаный пляж, физкультурники. Среди камней у мыса Ласки. Бате-лиман. Волны у Айя. Ветер, гребешки. Открылась Балаклава. Облегчение. Знойная и тихая бухта. На городской станции… Мертвый сон.
13/VII. Утром – к даче Апраксина. Приезжие из Пскова. Греб на «Гарри Пиле». Дождь. На «Кудеснике» с Толей. Дождь. Налим… Вечером – жестокий тропический ливень.
14/VII. К даче Апраксина. Красные лужи. Прибой, в море легкий шторм. Столовка. Рыбак в красной фуфайке – красной повязке. На скалы. Море гудит и взрывается в бухтах. Сон. Вечером на скалах. Мыс Айя – страшен. Шапка черных туч, освещена закатом, будто прожектором, только самая подошва.
15/VII. Утро – на Апраксинский пляж. Ехали с Пашей и дамой из Пскова. После обеда – пешком на большой пляж. Сухие цветы и камни. Размывы. На пляже – волна. «И волны на пляжи бегут торопливо разливать зеркала на песках». Заходит гроза. Обратно. Желтые цветы. Вечером – дождь.
16/VII. На «русалочий пляж» с белотелым чудаком из Харькова – ответственным работником. Волны. Чахлые девицы. Чудесный пляж. Убитая гадюка. Скалы. Обратно – пешком. Толстяк. Цветы. Виноградники. Ледяная вода. Лесничество. Спуск к Балаклаве. Вечером – на скалы с Димом. Волна стихает. Аннушка.
17/VII. На Апраксинский пляж. Дим в ялике. Добродушный Паша. Синеблузники. Обратно взбирались по камням… Дома – укладка. Мальчишки-носильщики… Дим спит. На вокзал в Севастополе… Приморский бульвар… Чистильщик. Разбитая головка. Фотограф, – заливает волна. Кафе. Пешком до пересадки на вокзал. Пустой и чистый поезд. Страх Кро-ла. Чудесный Димушка. Тоска. Прощанье. Туннели. Бельбек. Уснул.
18/VII. Рассвет абрикосового цвета над водами Сиваша. Степи. Холодно. Мелитополь. Сны и тягучесть. От Москвы я ничего не жду. Плавни, дожди… Скучные спутники. Харьков. Уснул под Белгородом.
19/VII. Завеса дождя, слякоть. Козлова засека. Родные, сырые леса, реченьки. Чудесный Серпухов. Лопасня. Снова чеховские места.
Грязная… разрытая Москва. Тоска. Квартира. Все скучно, серо… Телеграф. РОСТА… Все отвратительно… Шторм. Мучительные думы о деньгах. Шли ночь с Фраерманами. Усталость. Ночь без сна. Одиночество.
20/VII. Хохловка. Никого не застал. ГИЗ, у Бывалова. Подписал договор на «Записки Василия Седых». Вечер в РОСТа. У машинки.
21/VII. Заболел. Колит. Чудовищная слабость. Жестокое лечение… Балаклавское вино… Читал стихи – Инбер, Блока, Ахматовой…
22. Гаврилов о моей книге в ЦК…
23/VII. Прекрасное лицо – лицо любящей, любимой. Счастье… Странно. МК у меня. Порывиста, прекрасна. Глаза темнеют, как агаты. В белом. Тяжелая одногребка… Молчаливость. Сломанное весло. Мошкара. Зелень, чернь, огни, аэропланы в серо-синем небе. «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Родинка на пальце. Туча. Фонари. Дождь. В кафе на Пречистенском бульваре. О писательстве. О «Голубом песце». Об этапах. Нельзя сталкивать людей… О персидской истории… Сон был рассказан лучше. Розанов…
24. Сизое небо, дождь, зелень. У Мрозовского. Усачевка. С. В. и девочка в чесотке: ее сестра. Рассказы. «Тетя, какое у вас нарядное лицо». «Буду гельцером танцевать»… Вал. приезжает через две недели. Обратно с сестрой на автобусе – о Гогене и Ренуаре…
25– Утро… МК не захотела ехать на лодке, не смотрит в лицо, – обида или ревность. Очень мрачна… Столовая «Сильва». Грузин в пенсне – официант… ОСНАВ. Лодка с фонарем. Один. У моста. Ждал Синявского – зажег фонарь. Венеция. Белые и розовые огни в воде и в кущах Нескучного сада, мгла, павильон Орлова и трогательная родинка на пальце. Вернулся в темноте. Шел пешком. Тоска. Я не могу быть без нее и одного дня…
29. У Фраера. Долго пили чай. Читал Бунина – «Проклят тот, кто велений Корана не слышит».
2/8…Чистка. Я, Герцель, Гил. Хитрое выступление Гила. Крохоборство…
5/8. Фраер у меня. Чай. Лез через окно. Уборка. Тоска и гнев на себя. Надо кончать – не быть тряпкой. С сегодняшнего дня. Все время думы о Кроле – единственный, один только человек, действительно родной, во всем мире. Страшно! Остальное – дешевая любовь…
8. Утро. Тифлисская духота. Писал Кролу… Обед в «Азии». В кабинете Яблонского… Чистка. Гил ведет себя гнусно – сколачивает политический капитал. Участие в грязной травле жалких живых людишек… Спор о чистке. Я сказал – мне противно. У Большого театра… столкновение с Гилом…
5. Утро. Манеж. № 17. Новодевичий монастырь… Арбат. По Шереметьевскому. Дома. «30 дней»… Олеша. Роста… У Фраеров. Его «Буран» переделывается в пьесу.
Из дневника 1930 года
14/IV. Болезнь. Снова в комиссариате. Проходные московские дворы. РОСТА. Самоубийство Маяковского. Приехал утром на такси с артисткой МХАТ-Н Полонской. Недолгий разговор. Она быстро вышла, вслед за тем выстрел. В левый желудочек сердца. Наповал.
Предположения о причинах смерти прекрасно определяют людей. Вельский – очевидно, он покушался на изнасилование, не удалось и застрелился из страха (гаденький вариант). Лабутин – «генерала» схватил (сифилис). Смолян-Рыковский – эффектная смерть, мелкобуржуазный поступок. Чепуха.
Возня с информацией. Никитин и письмо Маяковского. В письме – скука и балаган. Второй – первый Есенин.
Упадок литературы. Отношение к литературе. Вся страна прикована к трагедии Маяковского. Полонская и Брик. Брик приезжает на похороны из Берлина.
…Я совсем болен. Крол у гроба Маяковского.
Горькая усмешка. Одиночество. Лежит весь в красных розах, – видны только лицо, руки и носки ботинок с железными подковками.
16/IV. …Объявление в Известиях: «Букинисты Китайгородской стены г. Москвы глубоко скорбят о смерти великого поэта Владимира Маяковского». Сейчас даже такое объявление – свежесть. Слухи о Маяковском ширятся. Много нелепого. Разговоры в трамвае – «Его фининспектор допек, заездил, обложил так, что кроме смерти некуда было деться». «Его из партии исключили за то, что он купил автомобиль, – вот он и застрелился». Самая правдоподобная версия – прогрессивный паралич. Закат…
В Доме печати. Герцель и поэт Нельдихен. Он изобрел новую теорию «диалектического развития революции» и послал ее Эйнштейну. Эйнштейн ответил. Он считает эту теорию смелой и талантливой. Его книжка «Он пришел и сказал». Забавный человек.
Вечер Яхонтова. Необычайная тонкость слова. Гик. МК. Крол заволновался. Едкие замечания. К гробу Маяковского. Леночка и МК – провинциальные шерочка с машерочкой.
Низкая комната, громадный труп, белое, напудренное лицо. За дверью сырая и черная ночь, звезды в ветвях голых деревьев. У трамвая. Два старичка-пенсионера на Поварской. «Ты что ж, Иван Андреевич? Маяковский умер, а ты живешь». С упреком. «Ну живи, живи, Бог с тобой».
17/IV. Утром с Герцелем… и Марголиным в ФОСП. В почетном карауле у гроба. Старческое лицо. Алые розы… Молочница с бидонами в очереди. Такси. Разговор с МК. Как самый чуткий барометр отмечает малейшие перемены в моем настроении. Странно. На похороны. Наташа. Хорев. Запруженная Поварская. Люди на крышах. Страна хоронит поэта. В толпе – Эфрос, Бывалов, Евдокимов, артист Штраух. Жалкие плакаты. Рядом с гробом на грузовике сидел Кольцов. Замоскворечье. Свист мальчишек. Конные милиционеры у монастыря. Усталость. Шел пешком. У Фраерманов. О речи Луначарского.
18/IV. Страшная усталость. Совсем не могу писать. Бродил по переулкам, у Дома печати. Заходил к Фраерману, – он в восторге от Гейне. Читает его путешествие по Италии. Изнеможение. Сон. Крол радостный – его приняли на завод за плату оформлять первомайский карнавал.
