— Не плачь, Мэри! Подлый, жалкий негодяй! Какое счастье, что ты не связала с ним свою судьбу!
Я обернулся. Великий боже! Мэри рыдала на груди доктора Бейтса, а этот ничтожный лекарь с величайшим презрением глядел на нас с Магдален. Открывший мне калитку садовник сказал им о моем приезде; сейчас он стоял позади них и гнусно ухмылялся.
— Какая наглость! — только и крикнула, убегая, моя гордая, сдержанная Магдален. Я пошел за ней, смерив шпионов испепеляющим взглядом. Мы уединились в маленькой гостиной, где Магдален повторила мне уверения в своей нежнейшей любви.
Я решил, что судьба моя устроена. Увы, я был всего лишь жертвой первоапрельской шутки!
Так как месяц май, по мнению поэтов и прочих философов, предназначен природой для любовных утех, я воспользуюсь этим случаем, чтобы познакомить вас с моими любовными похождениями.
Молодой, веселый и обольстительный прапорщик, я совершенно покорил сердце моей Магдален; что же касается мисс Уотерс и ее злобного дядюшки-доктора, вы, конечно, понимаете, что между нами все было кончено, и мисс Уотерс даже притворялась, что радуется разрыву со мной, хотя эта кокетка согласилась бы ослепнуть на оба глаза, лишь бы меня вернуть. Но я и думать о ней не хотел. Отец мой, человек весьма странных понятий, утверждал, что я поступил как негодяй; матушка же, разумеется, была целиком на моей стороне и доказывала, что я, как всегда, прав. Мне дали в полку отпуск, и я стал уговаривать мою возлюбленную Магдален сыграть свадьбу как можно скорее, — я ведь знал и из книг, и из собственного опыта, как переменчиво людское счастье.
К тому же моя дорогая невеста была на семнадцать лет старше меня и здоровьем могла похвалиться не больше, чем кротким нравом, — так мог ли я быть уверен, что вечная тьма не раскроет ей свои объятья до того, как она станет моей? Я убеждал ее со всем трепетом нежности, со всем пылом страсти. И вот счастливый день назначен — незабвенное десятое мая 1792 года, заказано подвенечное платье, и я, чтобы оградить свое счастье от всяких случайностей, посылаю в нашу местную газету коротенькую заметку:
"Свадьба в высшем обществе. Нам стало известно, что Роберт Стабз, прапорщик полка Северных Бангэйцев, сын Томаса Стабза, эсквайра, из Слоффемсквигла, на днях поведет к брачному алтарю прелестную и высокообразованную дочь Соломона Кратти, проживающего там же. Приданое невесты, по слухам, составляет двадцать тысяч фунтов стерлингов. "Лишь отважный достоин прекрасной".
* * *
— А ты известила своих родных, любовь моя? — спросил я Магдален, отослав заметку. — Будет ли кто-нибудь из них на твоей свадьбе?
— Я надеюсь, приедет дядя Сэм, — отвечала мне мисс Кратти, — это брат моей маменьки.
— А кто была твоя маменька? — поинтересовался я, ибо почтенная родительница моей невесты давным-давно скончалась, и я никогда не слышал, чтобы ее имя упоминалось в доме.
Магдален покраснела и потупилась.
— Маменька была иностранка, — наконец вымолвила она.
— Откуда родом?
— Из Германии. Она была очень молода, когда папенька женился на ней. Маменька не из очень хорошей семьи, — добавила мисс Кратти неуверенно.
— Какое мне дело до ее семьи, сокровище мое! — пылко воскликнул я, покрывая нежными поцелуями пальчики, которые как раз в это время сжимал. Раз она родила тебя, значит, это был ангел!
— Она была дочь сапожника.
"Немец, да еще сапожник! — подумал я. — Черт их всех раздери, сыт я ими по горло".
На этом наш разговор закончился, но у меня от него почему-то остался неприятный осадок.
Счастливый день приближался, приданое было почти готово, священник прочел оглашение. Матушка испекла пирог величиной с лохань. Всего неделя отделяла Роберта Стабза от часа, когда он должен был стать обладателем двенадцати тысяч фунтов в пятипроцентных бумагах, в восхитительных, несравненных пятипроцентных бумагах тех дней! Если бы я знал, какая буря налетит на меня, какое разочарование уготовано человеку, который, право же, сделал все возможное для того, чтобы приобрести состояние!
* * *
— Ах, Роберт! — сказала Магдален, когда до заключения нашего союза осталось два дня. — Я получила такое доброе письмо от дяди Сэма. По твоей просьбе я написала ему в Лондон; он пишет, что приедет завтра и что он много о тебе слышал и хорошо знает, что ты собой представляешь; и что везет нам необыкновенный подарок. Интересно, что бы это могло быть?
— Он богат, обожаемый цветок моего сердца? — спросил я.
— Семьи у него нет, а дела идут очень хорошо, и завещать свое состояние ему некому.
— Он подарит нам не меньше тысячи фунтов, как ты думаешь?
— А может быть, серебряный чайный сервиз?
Но это нам было гораздо менее по душе, — слишком уж дешевый подарок для такого богача, — и в конце концов мы утвердились в мысли, что получим от дядюшки тысячу фунтов.
— Милый, добрый дядюшка! Он приедет дилижансом, — сказала Магдален. Давай пригласим в его честь гостей.
Так мы и сделали. Собрались мои родители и священник, который должен был обвенчать нас завтра, а старый Кратти даже надел ради такого случая свой лучший парик. Почтовая карета прибывала в шесть часов вечера. Стол был накрыт, посредине возвышалась чаша с пуншем, все сияли улыбками, ожидая прибытия нашего дорогого лондонского дядюшки.
Пробило шесть, и против гостиницы "Зеленый Дракон" остановился дилижанс. Слуга вытащил из него картонку, потом вылез старый толстый джентльмен, которого я не успел как следует разглядеть, — очень почтенный джентльмен; мне показалось, я встречал его где-то раньше.
* * *
У двери позвонили, в коридоре затопали шаги, старик Кратти ринулся вон из гостиной, послышался громкий смех и восклицания: "Здравствуйте, здравствуйте!" — потом дверь в гостиную отворилась, и Кратти провозгласил:
— Дорогие друзья, позвольте представить вам моего шурина, мистера Штиффелькинда!
Мистера Штиффелькинда! Я задрожал с головы до ног.
Мисс Кратти поцеловала его, матушка присела, батюшка поклонился, доктор Снортер — наш священник — схватил его руку и самым сердечным образом пожал. Наступил мой черед!
— Как! — воскликнул он. — Да ведь это мой юный друг из школы токтора Порки! А это его почтенная матушка, — матушка с улыбкой присела, — и его почтенный батюшка? Сэр, мадам, ви дольжен гордиться таким сыном. А ты, племянница, если ты будешь выходить за него замуж, ты будешь самой счастливой женщиной в мире. Вам известно, братец Гратти и мадам Штабе, что я шиль для вашего сына сапоги? Ха-ха-ха!
Матушка засмеялась и сказала:
— В самом деле, сударь? Наверное, шить ему сапоги было одно удовольствие, — ведь других таких стройных ног не сыскать во всем графстве.
Старый Штиффелькинд оглушительно захохотал.
— О да, сударыня, на редкость стройные ноги и на редкость дешевые сапоги! Значит, ви не зналь, что это я шиль ему сапоги? Может, ви не зналь еще одна вещь? — Изверг стукнул ладонью по столу, и черпак для пунша чуть не выскочил на скатерть. — Может, ви и в самом деле не зналь, что этот молодой человек, этот Штапс, этот жалкий косой негодяй — не только урод, но и мошенник! Он купиль у меня пару сапог и не заплатиль за них, — это бы еще ничего, кто сейчас платит? — но он купиль пару сапог и назваль себя лорд Горнуоллис. А я, турак, ему повериль, и вот тебе мое слово, племянница: у меня есть пять тысяч фунтов, но если ты выйдешь за него замуж, то не получишь от меня ни пенса. А вот и обещанный подарок, я сдержаль слово.
И старый негодяй извлек из картонки те самые сапоги, которые вернул ему Порки!
* * *
Я не женился на мисс Кратти. Впрочем, я ничуть не жалею об этом, старая злобная уродина, я всегда это потом говорил.
И ведь все началось из-за этих сапог, будь они трижды прокляты, и из-за той несчастной заметки в нашей газете. Сейчас я расскажу вам все по порядку.
Во-первых, один из органов злопыхательской, растленной и беспринципной лондонской прессы воспринял ее как забавную шутку и принялся изощряться по поводу "свадьбы в высшем обществе", осыпая насмешками и меня, и мою возлюбленную мисс Кратти.
Во-вторых, этот самый лондонский листок попался на глаза моему смертельному врагу Бантингу, который познакомился со старым Штиффелькиндом во время того злосчастного происшествия и с тех пор постоянно шил себе башмаки у этого выскочки-немца.
В третьих, ему понадобилось заказать себе пару башмаков именно в это самое время, и пока гнусный старый немчура снимал с него мерку, он успел сообщить ему, что его давний друг Стабз женится.
— На ком же? — спросил Штиффелькинд. — Готов клясться чем угодно, бесприданницу он не возьмет.
— Еще бы, — отвечал Бантинг, — он женится на какой-то помещичьей дочке из Слоффемсквигла, не то мисо Кротти, не то Каротти.
