Между тем на улице перед домом стала собираться толпа, и на место происшествия прибыли другой констебль и полицейский инспектор. Положение было совершенно ясное: правду или нет говорит Янгмен, но в убийстве матери он признался и, стало быть, должен быть арестован.
На полу был найден нож, погнувшийся от сильных ударов.
Янгмен вынужден был признать, что этот нож принадлежит ему. Оглядели и трупы. Раны были ужасны: такие раны мог нанести только человек, обладающий мужской силой и энергией. Выяснилось, таким образом, что Янгмен заблуждается, называя себя жертвой обстоятельств. Совершенно напротив, Янгмен оказывался одним из крупнейших злодеев нашей эпохи.
Но прямых свидетелей не было: злодейская рука заставила замолчать всех — и невесту, и мать, и малолетних братьев. Бессмысленность этого ужасного преступления поразила всех. Негодование общества было чрезвычайно велико. Затем, когда открылось, что Янгмен застраховал в свою пользу жизнь бедной Мэри, стало казаться, что повод к преступлению найден. Обратили внимание на то, что обвиняемый лихорадочно торопился закончить дело со страховкой. И зачем он просил невесту уничтожить его письма? Это были наиболее тяжкие улики против Янгмена.
Но в то же время, как Янгмен мог зарегистрировать и получить страховую сумму из общества «Аргус», не будучи ни мужем, ни родственником Мэри? Ведь всё это было до крайности нелепо и заставляло думать, что преступник или круглый невежда, или сумасшедший.
Стали исследовать дело с этой стороны, и оказалось, что безумие было не чуждо предкам Янгмена. Мать его матери и брат отца содержались в психиатрических больницах. Дед Янгмена (отец портного) также одно время находился в сумасшедшем доме, но перед смертью «пришёл в разум».
Основываясь на этих данных, приходилось признать, что деяние на Мэнор-плейс надо зарегистрировать не с уголовной, а с медицинской точки зрения. В наше гуманное время Янгмена едва ли бы повесили, но в 60-х годах на преступников глядели иначе.
Дело разбиралось в главном уголовном суде 16 августа. Председательствовал судья Уиллионс. На суде выяснилось, что нож, которым было совершено убийство, Янгмен приобрёл заблаговременно, он даже показывал его в каком-то кабачке своим знакомым, и один из них, добрый британец, преданный закону и порядку, тогда заметил, что мирному гражданину носить такой нож не пристало. Янгмен на это ответствовал:
— Всякий может защищать себя при надобности таким способом, какой сочтёт нужным.
Добрый британец едва ли подозревал, что беседует с невменяемым и находится на волосок от смерти.
Жизнь обвиняемого была подвергнута самому тщательному исследованию, но ничего компрометирующего этот анализ не дал. Янгмен продолжал упорно стоять на своём первоначальном показании. Судья Уиллионс в своём резюме сказал, что если бы обвиняемый говорил правду, это означало бы, что он обезоружил мать и отнял у неё нож. А если так, то зачем было убивать её? А он не только не удержался от насилия, но и нанёс ей несколько смертельных ран. И кроме того, на руках убитой матери кровавых пятен не было найдено. Все эти данные были приняты во внимание присяжными, и они вынесли Янгмену обвинительный приговор.
На суде Янгмен держал себя спокойно, но, сидя в тюрьме, обнаружил свой раздражительный и злой нрав. Когда его посетил отец, Янгмен разразился в адрес старика бранью и упрёками, обвиняя его в том, что он будто бы дурно обращался со своим семейством. Но он стал вне себя от бешенства, узнав, что трактирщик Спайсер посоветовал его покойной невесте скорее повеситься, нежели выходить за него, Янгмена, замуж. Этими словами Янгмен был уязвлён до крайности. Его самоуважение было не на шутку задето ими, а самоуважение было главной чертой в характере этого человека.
— Одного я только желаю! — вскричал взбешённый Янгмен. — Добраться до этого Спайсера и проломить ему башку!
Эта неестественная кровожадность лучше всего показывает, что Янгмен был маньяком. Малость успокоившись, он с тщеславием в голосе прибавил:
— Неужто вы думаете, что столь решительный человек, как я, позволил бы кому-нибудь безнаказанно оскорблять себя? Да я убил бы такого нахала.
Несмотря на все увещевания, Янгмен унёс свою тайну в могилу. Он не переставал повторять, что его невеста и братья убиты его матерью и что мать он убил, защищая себя. По всей вероятности, он придумал эту историю ещё задолго до преступления.
Всходя вместе с Янгменом на помост, священник сказал:
— Не оставляйте этого мира с ложью на устах!
— Я солгал бы, если бы взял на себя вину. Я невиновен, — тут же ответил Янгмен.
Этот человек до такой степени верил в себя, что до самого конца надеялся, что люди поверят его выдумке. Уже стоя на помосте, с петлёй на шее, он продолжал лгать и изворачиваться.
Казнили Янгмена 4 сентября, немногим более месяца спустя после содеянного им преступления. Виселица была сооружена перед Хорзмонской тюрьмой. На казни присутствовало свыше 30 000 человек. Многие стояли всю ночь, дожидаясь зрелища. Когда вели преступника, толпа подняла дикий крик. Защитников у Янгмена не было совсем, и люди самых противоположных взглядов и воззрений сходились в том, что он должен быть казнён.
Умер преступник спокойно и как-то равнодушно.
— Благодарю вас, мистер Джессон, за вашу доброту, — сказал он. — Повидайте моих знакомых и передайте им мой поклон.
Блок звякнул, верёвка натянулась, и последний акт страшной драмы закончился. В лице Янгмена английские уголовные летописи описывают одного из самых страшных и кровожадных убийц.
В том, что Янгмен понёс заслуженную кару, сомневаться, кажется, не приходится, но вместе с тем нельзя не сказать, что косвенные улики никогда не бывают вполне убедительными, и опытный в уголовных делах человек, относясь критически к цепи косвенных улик, приходит нередко к заключению прямо противоположному тому, которое было сделано судом.
1901 г.
История любви Джорджа Винсента Паркера
Около сорока лет тому назад в одном английском городе жил некий господин Паркер; по роду занятий он был комиссионер и нажил себе значительное состояние. Дело своё он знал великолепно, и богатство его быстро росло. Под конец он даже построил себе дачу в живописном месте города и жил там со своей красивой и симпатичной женой. Всё, таким образом, обещало Паркеру счастливую жизнь и не омрачённую бедствиями старость. Единственная в его жизни неприятность заключалась в том, что он никак не мог понять характер своего сына. Что делать с этим молодым человеком? По какой жизненной дороге его пустить? Этих вопросов Паркер решить никак не мог. Молодого человека звали Джордж Винсент. Это был, что называется, трагический тип. Он терпеть не мог городской жизни с её шумом и суматохой. Не любил он также и негоциантства: перспектива больших барышей его нисколько не прельщала. Он не симпатизировал ни деятельности своего отца, ни образу его жизни. Он не любил сидеть в конторе и проверять книги.
Но это отвращение к торговым делам не было следствием порочности или лени, оно было следствием характера, являлось чем-то прирождённым. В других отношениях молодой человек оказался предприимчив и энергичен. Так, например, он очень любил музыку и обнаруживал незаурядные музыкальные способности. Он с успехом изучал языки и недурно рисовал. Короче говоря, то был человек с артистическим темпераментом, и характер у него оказывался под стать: нервический и вспыльчивый. Живи Джордж Винсент в Лондоне, он встретил бы сотни подобных себе людей, нашёл бы себе также подходящее занятие, стал бы заниматься критикой, литературой или чем-нибудь в том же роде. Но здесь, в провинциальном городе, в обществе торговцев хлопком, юноша чувствовал себя совершенно одиноким. Отец, наблюдая за ним, покачивал головой и выражал сомнение в его способности продолжать торговое дело.
Манеры у молодого человека были утончённые, в обхождении со знакомыми он проявлял сдержанность, но зато со своими немногочисленными друзьями казался весьма общительным. Мягкий по характеру, он, однако, не выносил того, что выглядело в его глазах несправедливостью, в таких случаях он совершенно выходил из себя. Словом, Джордж Винсент Паркер представлял собой тип, которому деловые, практические люди не симпатизируют.
Но зато хорошо известно, что именно к таким поэтическим юношам благоволят женщины. В этих артистических натурах есть что-то беспомощное, какой-то призыв к сочувствию и сопереживанию, и женское сердце всегда откликается на такой призыв. И что всего замечательнее — чем сильнее, чем энергичнее женщина, тем скорее она идёт навстречу симпатии этого рода. Мы не знаем, сколько утешительниц имел сей юный беспокойный дилетант, и были ли они у него, но история одной его любви дошла до нас во всех подробностях.
