Но женщина, сидевшая рядом, хотя и знала хорошо своего соседа по дому — Ардальона Порфирьевича, никак не могла заметить этого; не видела она и того, как внимательно и с едва скрываемой недружелюбной усмешкой рассматривал ее теперь Адамейко: знакомая его лениво и, словно отяжелев, грузно облокотилась на спинку скамейки (казалось, что тело ее утеряло костяк), стареющие руки бессильно и неподвижно лежали на коленях, и лицо было дремотно.
День был теплый, даже жаркий, — а на ней был плотный суконный жакет, застегнутый на все три пуговицы, синее шелковое кашне и на руках — замшевые перчатки, причем на обеих («Неряха все-таки!» — подумал Адамейко.) были сорваны кнопки.
Некоторое время оба молчали. А когда соседка, размякнув на солнце, протяжно и довольно зевнула, открыв свой рот и обнажив неестественно белые вставные зубы, и на глазах ее выступили пустые, безжизненные слезы довольства и безделья, — Адамейко уже злобно посмотрел на нее и хотел встать и уйти. Но женщина, очевидно, вспомнила о нем и так же лениво и протяжно, как и зевала, проговорила:
— Что ж то вы, Ардальон Порфирьевич, такой неразговорчивый сегодня?… Новость какую-нибудь рассказали б!… Рекс, поди сюда, Рекс!… — поманила она к себе бегавшую поодаль собаку.
— Новость? какую ж вам новость?… — спросил Адамейко. — И чтоб интересную, конечно, — продолжал он медленно, словно вспоминая о чем-то.
— Угу-у… — зевнула опять, улыбаясь, собеседница. — Интересную… Рекс, сиди смирно!
— Есть новость! — таинственно придвинувшись, сказал глухо Адамейко. — То есть, нет ее еще сейчас… но будет.
— А что?
— Людей резать будут! — твердо и убежденно сказал вдруг Адамейко. — Не миновать этого.
И он так же твердо, в упор посмотрел на свою соседку.
— Христос с вами!… — громко вскрикнула она. — Вот еще скажете тоже!… А милиция… а войска как же?… Или, по-вашему…
— Милиция будет арестовывать — это всем понятно, -прервал ее Ардальон Порфирьевич и, не меняя устремленного на нее взгляда, добавил — а резать все-таки будут, потому что необходимость такая… И это к лучшему. Вот вам и новость! — уже слегка улыбнулся он одними глазами, когда на лице собеседницы не осталось и следа недавней апатии и дремотности.
И действительно, если Ардальон Порфирьевич хотел вывести ее из такого состояния, — удалось ему это наилучшим образом: руки в замшевых перчатках затеребили синее кашне, словно оно было до сих пор неаккуратно надето; те же руки нервно расстегнули, потом вновь застегнули на две пуговицы плотно обтягивающий тело жакет, а вялость в лице собеседницы сменилась мгновенно испугом.
— И откуда вы знаете такие вещи! Кто вам сказал про это, Ардальон Порфирьевич?… — в свою очередь наклонилась к нему соседка. — Неужто красноармейцы и милиция допустят?… а?… Как вы думаете?… Ведь не позволят им…
— Кому это — «им»? — продолжал усмехаться Адамейко. — Ах ты, Господи, да разве я знаю — кому?! Ну, налетчикам,
организации какой-нибудь. Ведь помните ж… шайку-то Леньки Пантелеева, бандитов этих, не пощадили, чай? Порядок в городе навели, о населении, спасибо им, позаботились… хотя и большевики! Ну, так как же это теперь, Ардальон Порфирьевич?…
— Ни-икак! — щелкнул он пальцем по газете.
— Как так? Не пойму я вас что-то, батюшка… — с досадой сказала собеседница. — Ох, какой вы путаный человек! Кто ж и кого, по-вашему, резать собирается? Или война с поляком начнется… Может, в газете есть про это? Или вообще, пошутили только?…
— Пошутил… пошутил! — неожиданно виноватым тоном сказал Адамейко, как будто обрадовавшись подсказанному слову.
— Хороши шуточки! — неприязненно воскликнула женщина. — Вы уж простите меня, Ардальон Порфирьевич, но только такая забава может прийти в голову по причине полного вашего безделья! Уж такие фантазии вам в голову приходят, что…
— …страшно от них, потому что настоящим пахнут?! — невозмутимо перебил ее Адамейко. — Я вот тоже так думаю: в фантазиях этих самых наибольший страх и содержится. Но почему так это — вот вопрос! — оживился вдруг Ардальон Порфирьевич. — Я вот, Адамейко, своим умом дошел до объяснения своего дела… Своим, заметьте… Вот так точно, как сама травка эта незаметно растет: сама по себе… Незаметно… — повторил он вновь это слово, задержавшись взглядом на траве, на которой возился теперь беззастенчивый Рекс. — Но потому, что травка — вот такое для нее и внимание!… — с горечью махнул он рукой в сторону загребавшей землю собаки.
— Ох, уж вы известный у нас на весь флигель философ и фантазер, батюшка!… — успокоившись, почти сочувственно улыбнулась собеседница.
— Страшная вещь — фантазия, — продолжал свою мысль Ардальон Порфирьевич. — И чем, заметьте, страшная. А тем, что все то, что тебе в фантазиях представится, — обязательно в жизни сбудется! Так сказать, шуточка мысли с серьезными последствиями… Вот, к примеру, сказать. Сидим это мы с вами тут тихо и смирно, и все будто по-настоящему: и солнышко светит, и милиционер ходит, и пищеварение, простите, нормальное… И вот смотрит на все это человек, теплым днем наслаждается, про пельмени на обед вспомнит, в кино ему, например, еще захочется, а потом — в постель супружескую, — смирно все и по-настоящему. Так?… И вдруг ему, этому человеку, — фантазия в голову! Мышка этакая — юрк-да-юрк?! А глаза у человека большими становятся изнутри, острыми, видят они вдруг то, чего пальцы еще пощупать никак не могут. Ну, вот, я, например… Сказал это я вам: «людей будут резать, и есть тому необходимость…» Так Злой шуткой вы эти слова посчитали. Может, и шутка это и фантазия сейчас — и для вас и для меня. Потому что ни меня еще не зарезали, ни вас…
— Упаси, Господь, Ардальон Порфирьевич!… Кому мы нужны-то с вами?… — встрепенулась соседка.
— То-то же, что никому не нужны… — повторил за ней Адамейко. — Вот, скажем, подумали именно так вы про меня, а фантазия ваша тут как тут!…
— Какая уж у меня фантазия может?…
— Всякая… не известная никому, — уклончиво продолжал Ардальон Порфирьевич. — Только вот заметьте, что будет она обязательно возможной, и обязательно также вам захочется, как вещь, ее потрогать.
— На Удельную, батюшка, отвезут, к Николаю Чудотворцу… если так будет!…
— Нет, то другое, — возразил, усмехнувшись, Адамейко. — На Удельную кого отвозят? Сумасшедших, так? А какая мысль у сумасшедших, а? Вот вопрос тоже! У сумасшедших фантазия дальняя, вот что!… Например, бухгалтер у нас служил, еврей, — отвезли прошлый год на Удельную. Так он на чем помешался, думаете? — Произвел себя в расстрелянного царя Николая! Нет, не про такую фантазию человека я говорю. Я про такую, что невидимо, может, рядом с жизнью обретает, вот что… Характер ее, так сказать, и характер жизни родственны!… Припоминаете преступление мясника, зарубившего сожительницу свою и студень из ее останков изготовившего?… На суде так и сказал: «Фантазия, — говорит, — мне пришла, сам понять не могу, почему; убью, думаю, изменницу и студень сделаю…» И, представьте, врачи отзыв дали: «вполне вменяем». И понимаю: я сам могу думать такое, что, может, другой кто посчитает за сумасшествие… или за преступление. А позовите всю академию докторов и скажут: «здоров». И правильно, заметьте, скажут, потому что в организме никаких изменений не наблюдается. Вот и вопросик, а?!
Ардальон Порфирьевич вопросительно и пристально посмотрел на свою соседку, теперь уже все время внимательно слушавшую его.
— Вот еще пример, если хотите, — сказал он. — Есть у меня… ну, один дом знакомый, предположим. Так. Квартира, значит… и собака тоже, шпиц вот такой… Хожу я туда, разговариваю, чай пью, собаку ласкаю, канареек слушаю… допустим. Ну, так… А у самого вот… фантазия, так вот и подумываю…
Адамейко запнулся.
— О чем? — спросила женщина.
— Ни о чем! — встал вдруг со скамьи Ардальон Порфирьевич. — Неинтересно вам это. Когда-нибудь расскажу… в другой раз… Рекс, Рекс! Поди сюда…
И он коротким ступенчатым свистом позвал к себе собаку.
— Помещиков из деревень выселяют, — неожиданно переменил он тему разговора, показывая на газету. — Порядочно, оказывается, набралось их.
— Эх, не надоело еще людей преследовать! Покойный муж мой…
— Да что покойный муж ваш да вы!… — так же неожиданно зло оборвал Адамейко свою собеседницу.
Он словно ожидал случая, чтоб начать разговор, о котором в этот же вечер соседка в беседе с Елизаветой Григорьевной отзывалась с обидой и возмущением, как о грубом и непонятном в устах Ардальона Порфирьевича.
— Метлой их, дворян этих паршивых, гнать отовсюду надо… вот что! Корни их уничтожить, политическую кастрацию, извините, сделать им надо… Каждого из них простым дворником в рабочий дом поставить…
Он долго и зло высмеивал заступничество своей собеседницы и проявил себя в этом разговоре так, что действительно можно было бы предположить со стороны, что Ардальон Порфирьевич имеет близкое касательство к тем людям, кто активно руководил революцией в стране.
