Тут все дамы прыснули: «Не считая суббот и христианских праздников!» Вижу, что этому конца не предвидится, и говорю мадам Чапник: «Может, хватит язык точить, может, скажете, кто приезжает в Мариенбад?» А мадам Чапник заявляет: «Тише! Еще одна примета – и кончено! Она моя родственница». «Чего же вы мне голову морочите? – сказал я. – Так бы и сказали, что приезжает Бейльця Курлендер – и дело с концом!» И пошел разговор между этими женщинами о твоей Бейльце, и больше всех, конечно, болтала Ямайчиха. Ну что тебе сказать, Шлойма! Я не могу всего этого описать и повторять не желаю. Можешь сам догадаться, что способна наговорить такая Ямайчиха про тебя и про твою Бейльцю, и не столько про Бейльцю, сколько про тебя! Если бы кто-нибудь послушал, мог бы подумать, что ты ей испортил всю жизнь или помешал выдать дочку замуж. Но, на счастье, пришел господин Свирский и отозвал Ямайчиху в сторону, чтобы сообщить ей что-то по секрету, наверное, насчет очередной «парти» с каким-нибудь «бройтигамом».
Так я узнал о твоей Бейльце, что она приезжает в Мариенбад. И только ночью, придя домой, я нашел твое письмо. Очень хорошо, что ты мне написал. Будь уверен, дорогой друг, что я, конечно, постараюсь сделать для тебя и для нее все, о чем ты просишь. Можешь на меня положиться. Я не пожалею трудов и времени, чтобы писать тебе каждый раз, что и как… Но и ты должен будешь мне писать часто, какие новости у нас в Варшаве. Но ты сообщай мне веселые новости. Я не люблю печальных писем. Пойми: раз я лечусь, значит, должен забыть о всяких ужасах и несчастьях. Хватит горестей, которые терпишь дома круглый год. Поверишь ли, за границей я даже газет не читаю. Я делаю только свое дело: ем, пью и сплю, гуляю, сбавляю и играю в преферанс, когда есть третья рука, не то вдвоем в «шестьдесят шесть». А вообще, будь здоров. Даст бог, завтра, когда твоя Бельця приедет я тебе сразу же сообщу обо всем подробно. Еще паз будь здоров и успевай в делах, как желает тебе твой лучший друг Хаим Сорокер
6. Бейльця Курлендер из Мариенбада – своему мужу Шлойме Курлендеру на улицу Налевки в Варшаву
Моему дорогому просвещенному супругу, да сияет светоч его!
Сообщаю тебе, что благополучно прибыла в Мариенбад. Думала, на вокзале меня встретит Хавеле Чапник, но оказывается, что моя родственница не получила моего последнего письма из Берлина. Так она говорит, но я полагаю, что это вранье. Письмо она, конечно, получила, но не удосужилась меня встретить. Она занята, целыми днями играет в «шестьдесят шесть». Угадай с кем? Никогда не угадаешь, будь ты хоть о восемнадцати головах, – с твоим добрым другом Хаимом Сорокером. Ах, знала бы об этом Эстер! Я бы тогда не позавидовала твоему милому другу! Живет он здесь припеваючи, как сыр в масле катается. Об этом я узнала сразу же по приезде от Ямайчихи. Я имела честь встретить ее на вокзале вместе с ее тремя носиками. Они провожали какого-то молодого человека, наверное, жениха подцепили, потому что возле них толклась некая фигура с печной трубой на голове – по-видимому, сват. Долго она со мной не говорила, тем не менее успела передать мне целые охапки новостей о наших налевковцах в Мариенбаде. Новости эти я оставлю для другого раза. Пока опишу тебе поездку из Берлина в Мариенбад.
Нехорошая была у меня поездка. А все из-за кого? Из-за тебя. Из-за твоих постоянных жалоб на скверные дела я пожалела денег на второй класс и всю дорогу ехала в третьем. Было очень неудобно. Во-первых, тесно, сидеть негде, а уж прилечь и подавно. Накурено, как в бане. Немцы курят такие страшные сигары, от которых остаешься без головы. А во-вторых, на границе, когда едешь во втором классе, совсем другое обращение. Хотя я не могу пожаловаться, чтобы у меня что-нибудь отняли. Но страха я натерпелась столько, что и сказать не могу. Я думала, что между Берлином и Мариенбадом нет границы. Ведь они же говорят на одном языке, к чему же им граница? Оказалось, однако, что граница есть и что немцы тоже любят искать и рыться. Я испугалась не на шутку. И боялась я не столько за другие вещи, сколько за кружева. Если бы я знала, что между Берлином и Мариенбадом имеется граница, я бы устроилась с кружевами по-иному, я бы зашила их в стеганое одеяло, как ежегодно делает Чапниха. А я-то, глупая, нашила их на мои старые юбки и положила в грязное белье. Немец спросил: «Что здесь у вас?» А у меня душа в пятки. Открыла чемодан и говорю: «Старые платья и грязное белье». Он выслушал и указывает на другой чемодан: «А что у вас здесь?» Я открыла второй чемодан, а оттуда как выскочит твоя соломенная шляпа! Я совсем забыла написать, что у Вертгеймера в Берлине я купила для тебя соломенную шляпу, настоящую панаму. Угадай, сколько она стоит? Не скажу тебе, пока домой не приеду. Ты сам должен угадать, сколько я заплатила за твою панаму. Словом, выскочила панама, и я замерла от страха: откуда ко мне мужская шляпа? Но я тут же нашлась, – я знаю, что немцы не слишком умные, – и говорю ему по-немецки: «Эта панама моя, у нас в России все дамы носят мужские панамы». Он ни слова не ответил и спросил: «Не везете ли вы русский чай? Нет ли у вас сигарет?» Я подумала: «Мои горести да на твою голову!» – и сказала, что чаем я не торгую и сигарет не курю. Тогда немец взял мелок и пометил все мои чемоданы, узлы и кошелки, как бы говоря: «Все в порядке!» То есть пропусти. Поди будь пророком и угадай, что немец станет спрашивать про русский чай и русские папиросы! Суждены мне были напрасные страхи и волнения. Но если бы я поехала во втором классе, не было бы и этих страхов, потому что во втором классе, говорят, немец только проходит по вагону и спрашивает, нет ли у кого-нибудь багажа для оплаты. А кто виноват? Конечно, ты сам! Я боюсь истратить лишний грош. Правда, ты ничего не говоришь, но когда доходит дело до счетов, ты начинаешь вздыхать, стонать и намекать на то, что уходит масса денег… Я очень довольна, что хоть в Берлине нашла дешевую гостиницу и честную хозяйку. Мадам Перельцвейг подала мне перед отъездом такой счет, что я подумала, то ли это сон, то ли она с ума сошла. Представь себе: за молоко она не считает, чай и сахар – забыла, селедка, редиска, лучок, печенки и тому подобные вещи она называет «форшмак». Считает только за еду и ночлег и больше ничего. И оставлять на чай, как водится в других гостиницах, у нее тоже не приходится, потому что она сама и прислуга, и хозяйка. Говорю тебе, не гостиница, а рай земной! Недаром у нее останавливаются все наши дамы с Налевок… А как меня провожали на вокзал! Не дали даже носильщика нанять. Все сами! Мало того, и не еще преподнесли букет живых цветов! Это было уже не от нее, а от комиссионера, от того старого холостяка, о котором я тебе писала в прошлом письме. Вот идиот! Забыл про нагоняй, который он получил от меня на Фридрихштрассе, и на другой день просит, чтобы я откровенно сказала, правду ли говорят, что у меня муж восьмидесяти с лишним лет? В ответ я спрашиваю: «В Одессе вы никогда не бывали?» А он отвечает на литовском наречии (он из литваков к тому же): «А что такое?» «В Одессе, – говорю я, – имеются Толмачов и холера. Одно из этих двух было бы для вас не лишним…» Думаешь, он обиделся? С тех пор как Господь Бог торгует дураками, он такого дурака еще не создавал. Он гораздо хуже других двух неудачников, которых Бог послал мне потом, в вагоне третьего класса. Но от них была хоть какая-то польза. Они уступили мне свои места, так что я могла не только сидеть, но даже лечь спать. Но я боялась: а вдруг это жулики. Мало ли что бывает? Выдавали они себя, правда, за очень порядочных людей. Один из них представился лодзинским коммивояжером от трех фабрик, а второй сказал, что у него аптечный склад в Помже. Уж эта пара, доложу я тебе! Меня они не желали называть «мадам», хоть кол у них на голове теши! Только «фройляйн» и «мадемуазель»! Я им говорю: «Пшепрашам, у меня есть муж». А они отвечают: «Пшепрашам, а чем вы докажете это?» Показываю им свое обручальное кольцо и говорю: «Это вам не достаточно?» Тогда вояжер наклоняется ко мне, разглядывает кольцо и целует мою руку. А я ему – пощечину! Очень здорово получилось! И все же, думаешь, не помогли они мне вытащить багаж из вагона в Мариенбаде? Им даже очень хотелось, чтобы я сообщила свой адрес в Мариенбаде. Но я сказала, чтоб они не торопились. «Когда я соскучусь по вам, – сказала я, – я вам дам знать телеграммой или с нарочным…»
Вот так, как видишь, поездка была неудачна: страхи, волнения и дурные встречи, не считая того что я всю ночь не спала, и голова у меня болит еще сейчас, и вся я разбита и устала. Поэтому я и не пишу тебе ничего о Мариенбаде. Когда отдохну и осмотрюсь, напишу обо всем. Пока будь здоров и наблюдай за домом, не полагайся на Шеве-Рохл. Прикажи ей вытащить все ковры и все мои зимние вещи и меха, хорошенько все проветрить и пересыпать нафталином. И сообщаю тебе мой адрес, чтобы ты не забыл, ради бога, немедленно выслать мне деньги.
От меня, твоей жены Бельци Курлендерж
7. Хаим Сорокер из Мариенбада – своей жене Эстер Сорокер на улицу Налевки в Варшаву
