– Это мне подсказывает вера.
– Вот здесь мы и расходимся! – воскликнул Дезерт, и девушке показалось, что в голосе его зазвучало раздражение. – Вспомните, как мы пользуемся силой нашего мышления, нашими умственными способностями! Я беру каждую проблему, как она есть, оцениваю её, делаю вывод и действую. Словом, действую, решив с помощью разума, как лучше действовать.
– Лучше для кого?
– Для меня и для мира в широком смысле слова.
– Кто на первом месте – вы или мир?
– Это одно и то же.
– Всегда ли? Сомневаюсь. Кроме того, всё это предполагает такую длительную оценку, что я даже не представляю себе, как вам удаётся перейти к действию. Этические же нормы, несомненно, являются результатом бесчисленных решений, которые люди, сталкиваясь с одними и теми же проблемами, принимали в прошлом. Почему бы вам не следовать этим этическим нормам?
– Потому что ни одно из этих решений не было принято людьми, обладавшими моим темпераментом или находившимися в сходных со мной обстоятельствах.
– Понимаю. Вам нужно то, что называется судебным прецедентом.
Как это типично по-английски!
– Простите! – оборвал её Дезерт. – Я вам надоедаю. Хотите сладкого?
Динни оперлась локтями о стол, положила голову на руки и серьёзно посмотрела на него:
– Вы мне нисколько не надоели. Наоборот, ужасно меня заинтересовали. Я только думаю, что женщины действуют более импульсивно. Практически это означает, что они считают себя более похожими друг на друга, чем мужчины, и больше доверяют своему интуитивному восприятию коллективного опыта.
– Так было раньше. Как будет дальше – не знаю.
– Надеюсь, по-прежнему, – сказала Динни. – Мне кажется, что мы, женщины, никогда не станем вдаваться в оценку. А сладкого я хочу. Пожалуй, съем сливовый компот.
Дезерт взглянул на неё и расхохотался.
– Вы изумительная! Мы оба возьмём по компоту. У вас очень церемонная семья?
– Но то чтобы церемонная, но верит в традиции и в прошлое.
– А вы?
– Боюсь сказать. Бесспорно одно – я люблю старинные вещи, старинные здания и стариков. Люблю всё, что отчеканено, как монета. Люблю чувствовать, что у меня есть корни. Всегда увлекалась историей. Тем не менее не могу над этим не смеяться. В нас всех заложено что-то очень комическое: мы – как курица, которой кажется, что её привязали верёвкой, если по земле провести меловую черту от её клюва.
Дезерт протянул руку, и Динни вложила в неё свою.
– Пожмём друг другу руки и порадуемся этому спасительному свойству.
– Когда-нибудь вы мне ещё кое-что расскажете, – объявила Динни. – А пока скажите, на какую вещь мы идём.
– Играют ли где-нибудь пьесы человека по фамилии Шекспир? Не без труда им удалось обнаружить театр на заречной стороне города, где в этот день давали пьесу величайшего в мире драматурга. Они отправились туда, и после спектакля Дезерт неуверенно предложил:
– Не заедем ли ко мне выпить чаю? Динни улыбнулась, кивнула и сразу же почувствовала, как изменилось его обращение. Оно стало и более непринуждённым и более почтительным, как будто он сказал себе: "Она мне ровня".
Час, проведённый за чаем, который подал Стэк, странная личность с проницательными глазами и аскетическим обликом, показался девушке упоительным. Таких часов в её жизни ещё не было, и когда он кончился, Динни поняла, что влюбилась. Семя, брошенное в почву десять лет назад, проросло и стало цветком. Двадцатишестилетняя девушка, которая уже потеряла надежду влюбиться, сочла это таким невероятным чудом, что несколько раз задерживала дыхание и всматривалась в лицо Уилфрида. Откуда взялось это чувство? Оно нелепо! И оно будет мучительным, потому что он её не полюбит. А раз он не полюбит, она должна скрывать свою любовь, но как удержаться и не показать её?
– Когда я увижу вас снова? – спросил Дезерт, видя, что Динни собирается уходить.
– А вы хотите?
– Очень.
– Почему?
– А почему бы мне не хотеть? Вы – первая женщина, с которой я разговорился за последние десять лет, может быть, даже первая, с которой я вообще заговорил.
– Вы не будете смеяться надо мной, если мы снова увидимся?
– Над вами? Разве это мыслимо? Итак, когда?
– Когда?.. В настоящее время я сплю в чужой ночной рубашке на Маунт-стрит, хотя мне пора бы вернуться в Кондафорд. Но моя сестра через неделю венчается в Лондоне, а брат в понедельник возвращается из Египта. Поэтому я пошлю домой за вещами и останусь в городе. Где вы Хотите встретиться?
– Поедем завтра за город? Я тысячу лет не был в Ричмонде и Хэмптон-корте.
– А я никогда не была.
– Вот и прекрасно. Я подхвачу вас у памятника. Фошу в два часа дня при любой погоде.
– Буду счастлива видеть вас, юный сэр.
– Великолепно.
Он внезапно наклонился, взял её руку и поднёс к губам.
– В высшей степени учтиво, – промолвила Динни. – До свиданья.
Динни была так поглощена своей бесконечно важной для неё тайной, что в тот день ей больше всего на свете хотелось одиночества, но мистер, и миссис Эдриен Черрел пригласили её к обеду. После того как её дядя женился на Диане Ферз, новобрачные выехали из дома на Оукли-стрит, связанного с тяжёлыми воспоминаниями, и скромно устроились в одном из тех обширных кварталов Блумсбери, которые теперь вновь привлекают к себе аристократию, покинувшую их в тридцатых – сороковых годах прошлого века. Район был выбран ввиду близости его к «костям» Эдриена: памятуя о своём возрасте, тот дорожил каждой минутой, проведённой в обществе жены. Здоровая мужественность, которую, согласно предсказаниям Динни, должен был придать её дяде год, прожитый им с Халлорсеном в Новой Мексике, проявлялась теперь в более тёмном оттенке его морщинистых век и в улыбке, гораздо чаще мелькавшей на длинном лице Эдриена. Динни с неизменным удовольствием думала, что дала ему верный совет и что он последовал ему. Диана быстро обретала прежний блеск, обеспечивший ей место в высшем обществе до её замужества с несчастным Ферзом. Однако полная бесперспективность профессии Эдриена и время, которое она должна была уделять ему, препятствовали её возвращению в священный круг "света". Поэтому она все больше входила в роль жены и матери, что Динни, питавшая пристрастие к своему дяде, находила вполне нормальным. По дороге в Блумсбери она размышляла, говорить ей или нет о своих делах, и, не отличаясь склонностью к притворству и увёрткам, решила быть откровенной. "Кроме того, – думала она, – влюблённой девушке всегда приятно говорить о предмете своих чувств". К тому же, если без наперсника не обойтись, лучшего, чем дядя Эдриен, ей всё равно не найти: во-первых, он немного знаком с Востоком, а во-вторых, это дядя Эдриен.
Однако разговор за обедом естественно и прежде всего коснулся свадьбы
Клер и возвращения Хьюберта. Выбор сестры несколько тревожил Динни.
Сэр Джералд (Джерри) Корвен был сорокалетний мужчина среднего роста с энергичным и отважным лицом. Динни не отрицала за ним большого обаяния, именно это и пугало её. Он занимал высокое положение в министерстве колоний и был одним из тех людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы решить: "Он далеко пойдет!" Боялась Динни и того, что смелая, блестящая, наделённая душой игрока Клер слишком похожа на жениха и к тому же моложе его на семнадцать лет. Диана, хорошо знакомая с Корвеном, возразила:
– Семнадцать лет разницы – это как раз самое утешительное во всей истории. Джерри пора остепениться. Если он сумеет быть Клер и мужем и отцом одновременно, дело наладится. У него огромный жизненный опыт. Я рада, что они уезжают на Цейлон.
– Почему?
– Он избежит встреч со своим прошлым.
– А у него богатое прошлое?
– Дорогая моя, сейчас он слишком влюблён, по с таким человеком, как Джерри, нельзя загадывать – в нём масса обаяния и он постоянно стремится играть с огнём.
– Женитьба всех нас делает трусами, – вставил Эдриен.
– На Джерри Корвена она не повлияет: он клюёт на риск, как золотая рыбка на москита. Динни, Клер очень увлечена?
– Да. Но она сама любит играть с огнём.
– И всё же, – вмешался Эдриен, – я ни одного из них не назвал бы вполне современным. У обоих голова на плечах и оба умеют найти ей применение.
– Совершенно верно, дядя. Клер берет от жизни всё, что может, но бесконечно верит в неё. Она может стать второй Эстер Стенхоп.
– Браво, Динни! Но для этого ей сначала пришлось бы отделаться от Джералда Корвена. А Клер, насколько я в ней разбираюсь, способна испытывать угрызения совести.
Динни широко раскрыла глаза и посмотрела на дядю:
– Вы говорите так, дядя, потому, что знаете Клер, или потому, что вы Черрел?
– Вернее всего потому, что она тоже Черрел, дорогая моя.
– Угрызения совести? – повторила Динни. – Не верю, что тётя Эм испытывает их. А она такая же Черрел, как любой из нас.
– Эм, – возразил Эдриен, – напоминает мне кучу разрозненных первобытных костей, которые никак не составишь вместе. Трудно сказать, какой у неё скелет. Угрызения же совести всегда составляют единое целое.
