— Все кончено, — прошептал он. — Я утратил ее! Она одна! По какому же пути мне следовать, чтобы обрести тебя? Укажи мне дорогу, которая приведет меня к тебе!
Вдруг, словно в ответ ему, на брачное ложе, на черный мех упал какой-то блестящий металлический предмет; луч отвратительного земного света осветил его… Покинутый наклонился, поднял его, и блаженная улыбка озарила его лицо: то был ключ от склепа.
Перевод Е.Гунста
Посвящается господину Леконту де Лилю
Прусский солдат и кофе варит исподтишка.
Сержант Офф
В тот день на Елисейских Полях был большой военный парад!
Со времени этого зрелища мы вытерпели двенадцать лет.
Летнее солнце вонзало свои длинные золотые стрелы в крыши и купола древней столицы. Несметное множество окон перебрасывалось ослепительными бликами; толпы народа, окутанные мглистым светом, запрудили улицы — всем хотелось посмотреть войска.
Возле решетки паперти собора Нотр-Дам на высоком деревянном складном стульчике сидел, скрестив ноги, обмотанные черными лохмотьями, столетний Нищий, старейшина парижской Бедноты; его скорбное лицо пепельного цвета, землисто-темная кожа, изборожденная морщинами, руки, сложенные под дощечкой, которая официально освящала его слепоту, словом, весь облик его являл теневую сторону празднества и разливавшегося вокруг торжественного «Тебе, бога, хвалим!».
Вся эта толпа, окружающая его, — не его ли ближние? А веселые прохожие — не его ли братья? Разумеется, Род людской. К тому же престарелый гость величественного портала отнюдь не был лишен всех благ: Государство признало за ним право на слепоту.
Владея такой привилегией и пользуясь святостью места, которое он официально занимал, обладая, наконец, правом участвовать в выборах, он был нам во всех отношениях ровней, за исключением разве того, что был лишен Света.
И вот этот человек, как бы задержавшийся среди живых, время от времени жалобно бормотал слова, в которых изливалась вековечная скорбь всей его жизни:
— Сжальтесь над несчастным слепцом, сделайте милость!
А вокруг него, под мощные раскаты музыки, раздававшиеся сверху — извне, оттуда, из-за пелены, закрывающей ему глаза, — доносился топот кавалерии, временами слышались звуки рожков, приветственные крики, сливающиеся с орудийными залпами из Дворца Инвалидов, с величественными возгласами команды, лязг стали, громоподобный бой барабанов, которым сопровождалось бесконечное шествие пехоты, — все это несмолкаемым гулом славы доходило до его ушей. Его обостренный слух улавливал все, вплоть до шуршания тяжелой бахромы знамен, касавшейся кирас. В сознании старого пленника тьмы возникали бесчисленные неуловимые и неопределенные молнии ощущений. Внутренним чутьем он угадывал всеобщее опьянение сердец и мыслей.
А народ, завороженный, как всегда, чарами, которые присущи в его глазах смелости и удаче, выражал чувства, владевшие им в этот день, несмолкавшими криками:
— Да здравствует император!
Но среди всех возгласов и грохота этой триумфальной бури, со стороны священной ограды порою слышался слабый голос слепца. Прислонившись затылком к ограде, словно к позорному столбу, обратив к небу мертвые зрачки, забытый всем народом, истинные чувства которого, погребенные под восторженными криками, выражал, пожалуй, он один, старик заступник пророчески твердил все те же, никому не понятные сейчас, слова:
— Сжальтесь над несчастным слепцом, сделайте милость!
В тот день на Елисейских Полях был большой военный парад!
Со дня этого солнечного праздника пролетело десять лет. Те же звуки, те же голоса, тот же хмель. Однако в тот день что-то приглушало шумное народное ликование. Какая-то тень омрачала взоры. Обязательные для парада залпы с крыши Пританея на этот раз сопровождались отдаленным рокотом орудий наших фортов. Прислушиваясь к эху, народ пытался уловить — не слышны ли уже ответные выстрелы приближающихся вражеских орудий.
Правитель проезжал, расточая улыбки и отдаваясь на волю своего прекрасного иноходца. Народ, ободренный и полный доверия, которое всегда внушает ему безупречная выправка, распевал патриотические песни, перемежая их чисто военными приветствиями, славившими этого солдата.
Но слова прежнего безумного восторга толпы теперь изменились; народ в волнении выражал свои нынешние чаяния:
— Да здравствует Республика!
А поодаль, возле священного порога, по-прежнему раздавался одинокий голос Лазаря. Выразитель затаенных мыслей народа ничуть не изменил свою извечную суровую жалобу.
Оставаясь и на этом празднестве искренним, он обращал к небесам угасшие глаза и время от времени взывал, как бы убеждая:
— Сжальтесь над несчастным слепцом, сделайте милость!
В тот день на Елисейских Полях был большой военный парад!
Мы выдержали девять лет с того дня, освещенного мглистым солнцем.
Все те же крики! Все тот же лязг оружия! То же ржание коней! Только все глуше, чем в прошлом году, хотя и так же крикливо.
— Да здравствует Коммуна! — возглашал народ, и ветер подхватывал эти крики.
А голос вековечного Избранника Невзгод в отдалении, у священного порога, по-прежнему твердил свой напев, выражавший неизбывную мысль народа. Подняв голову к небу, он в сумраке стонал:
— Сжальтесь над несчастным слепцом, сделайте милость!
А два месяца спустя, когда при последних отзвуках набата генералиссимус регулярных войск государства проводил смотр своим двумстам тысячам винтовок, увы, еще дымившимся после прискорбной гражданской войны, устрашенный народ кричал, наблюдая, как вдали пылают здания:
— Да здравствует маршал!
В сторонке, возле спасительной ограды, все тот же неизменный Голос, голос людских Невзгод, привычно и скорбно молил:
— Сжальтесь над несчастным слепцом, сделайте милость!
И с тех пор, из года в год, от парада к параду, от возгласов к возгласам, какое бы имя ни выкрикивал народ в своих приветствиях, — те, кто внимательно вслушиваются в земные голоса, всегда различают в разгар революционных восторгов и воинственных празднеств далекий Голос, Голос истинный, сокровенный Голос грозного символического Нищего, Ночного Стража, возглашающего подлинное состояние Народа, неподкупного часового совести граждан, того, кто в совершенстве выражает стенания и тайную мольбу Толпы.
Непреклонный патриарх Братства, всеми признанный носитель физической слепоты, будучи невольным посредником, не перестает молить о божественном милосердии для своих духовных собратьев.
И когда Народ, опьяненный фанфарами, перезвоном колоколов и залпами орудий, одурманенный льстивыми выкриками, тщетно пытается под любыми лживо-восторженными словами скрыть от самого себя свои истинные чаяния, Нищий, обратив лицо к Небесам, воздев руки, встает во весь рост в окружающей его великой тьме, у вечного порога Церкви, и по-прежнему пророчески возглашает горькую истину, звучащую все жалобнее и жалобнее, но восходящую за звездные пределы:
— Сжальтесь над несчастным слепцом, сделайте милость!
Перевод Е.Гунста
Eritis sicut Dii[3].
Ветхий завет
Хоть это покажется странным и вызовет усмешку у человека делового, но речь идет о Небе! Однако оговоримся: о небе с точки зрения чисто практической, промышленной.
Некоторые исторические явления, в наше время научно доказанные и объясненные (или почти объясненные), например: лабарум императора Константина, кресты на облаках, отраженные снежной равниной, явления рефракции над горой Броккен, северное сияние в полярных странах — чрезвычайно заинтересовали, можно сказать, вдохновили ученого инженера из южных провинций, г-на Грава, и у него несколько лет назад созрел блистательный проект: извлечь пользу из обширных пространств ночного неба, словом, поднять небеса на уровень современной эпохи.
В самом деле, какой нам прок от лазурного небосвода, на что он годен? Лишь на то, чтобы тешить болезненное воображение пустоголовых
мечтателей. Разве не заслужит права па благодарность общества и, скажем прямо, на восхищение Потомства тот, кто обратит эти бесполезные пространства в поистине плодотворное, назидательное зрелище, кто извлечет выгоду из пустынных ланд, кто, наконец, сделает доходными необозримые небесные равнины?
Здесь нет места чувствительным излияниям! Дело есть дело. Необходимо прибегнуть к советам и, если понадобится, к содействию деловых людей, чтобы точно определить все значение, все финансовые выгоды поразительного открытия, о котором идет речь.
