Доктор Уилкокс поглядел на него, потом на меня.
— Выпьем? — спросил он.
— Нет, спасибо, — сказал я.
— Как хотите, — сказал доктор Уилкокс.
— Хорейс, — сказал док Фишер, — вы не возражаете, что я называю вас просто Хорейс?
— Нет.
— Славно, Хорейс, старина. А у нас тут был презанятный случай.
— Да уж, — сказал доктор Уилкокс.
— Помните мальчика, того, что приходил сюда вчера вечером?
— Это какого?
— Того, что избрал удел евнуха.
— Помню.
Я был тут, когда он пришел. Мальчику было лет шестнадцать. Он вошел без шапки, очень взволнованный и перепуганный, но решительный. Он был кудряв, хорошо сложен, с крупным выпуклым ртом.
— Тебе что, сынок? — спросил доктор Уилкокс.
— Хочу, чтоб меня кастрировали, — сказал мальчик.
— Зачем? — спросил док Фишер.
— Я и молился, и чего только не делал — не помогает…
— Чему не помогает?
— Изгнать гнусную похоть.
— Гнусную похоть?
— То, что со мной творится. И никак не остановить. Всю ночь молюсь — не помогает.
— А что с тобой делается? — спросил док Фишер.
Мальчик объяснил.
— Слушай, мальчик, — сказал док Фишер. — Ничего плохого в этом нет. Все так, как надо. Ничего тут плохого нет.
— Нет, это плохо, — сказал мальчик. — Это грех против целомудрия. Грех против Господа и Спасителя нашего.
— Нет, — сказал док Фишер. — Все это естественно, так и надо, потом ты поймешь, что в этом — счастье.
— Ах, ничего вы не понимаете, — сказал мальчик.
— Выслушай меня, — сказал док Фишер и стал ему объяснять всякие вещи.
— Нет, не буду я вас слушать. Вы меня не заставите.
— Да ты выслушай, прошу тебя, — сказал док Фишер.
— Дурак ты, и больше ничего, — сказал доктор Уилкокс.
— Значит, не сделаете?
— Чего это?
— Не кастрируете меня?
— Слушай, — сказал док Фишер. — Никто тебя кастрировать не станет. Ничего плохого в твоем теле нет. У тебя прекрасное тело, и перестань об этом думать. А если ты верующий, так помни, что то, на что ты жалуешься, вовсе не греховное состояние, а средство принятия таинства.
— Никак не могу остановиться, — сказал мальчик. — Всю ночь молюсь и днем молюсь. Нет, это грех, вечный грех против целомудрия.
— Да иди ты… — сказал доктор Уилкокс.
— Когда так со мной говорят, я не слушаю, — сказал мальчик с достоинством доктору Уилкоксу. — Я вас очень прошу, сделайте! — обратился он к доку Фишеру.
— Нет, — сказал док Фишер. — Нет, мальчик, я уже тебе сказал.
— Гоните вы его отсюда! — сказал доктор Уилкокс.
— Я сам уйду! — сказал мальчик. — Не троньте меня! Я сам уйду.
Это было вчера, часов в пять.
— Так что же случилось? — спросил я.
— А то, что нынче, в час ночи, к нам привезли этого мальчика, — сказал док Фишер, — искалечил себя бритвой…
— Кастрировался?
— Нет, — сказал док Фишер, — он не понимал, что такое кастрация.
— Помрет, наверно, — сказал доктор Уилкокс.
— Почему?
— Крови много потерял.
— Наш добрый врачеватель, доктор Уилкокс, мой коллега, был на посту, но не смог найти указания на такой случай в своем справочнике.
— Идите вы к черту с вашими разговорчиками, — сказал доктор Уилкокс.
— Но я же выражаю лишь самое дружественное сочувствие, доктор, — сказал док Фишер, глядя на свои руки, — руки, причинившие ему столько неприятностей из-за его постоянной готовности помочь и полного пренебрежения к федеральным законам. — Вот и Хорейс подтвердит, что мои слова полны самых дружественных чувств. Дело в том, что юноша произвел себе ампутацию, Хорейс.
— Ну и нечего ко мне цепляться, — сказал доктор Уилкокс, — я бы вас попросил ко мне не цепляться.
— Цепляться к вам, доктор? Да еще в такой день — в день Рождества Господа нашего и Спасителя?
— Нашего Спасителя? Вы ведь, кажется, еврей? — сказал доктор Уилкокс.
— Верно, верно. Да, верно. Вечно я об этом забываю. Как-то не придаешь значения. Благодарю вас за напоминание, вы очень добры. Правильно. Ваш Спаситель, без всякого сомнения — именно ваш Спаситель, — тут и весь путь к светлому Христову воскресению.
— Больно вы умный, — сказал доктор Уилкокс.
— Блестящий диагноз, доктор. Всегда я был больно умный. Во всяком случае, для тех краев. Никогда не умничайте, Хорейс. Правда, особых наклонностей к этому у вас нет, но проблески иногда замечаются. Но какой диагноз! И притом — без справочника!
— Катитесь к черту в зубы! — сказал доктор Уилкокс.
— Все во благовремении, доктор, все во благовремении. Если есть ад, то я, непременно, посещу его. Я даже как-то туда заглядывал. Мельком, конечно. Сразу отвернулся, тут же. А знаете, что сказал этот юноша, когда наш добрый доктор привез его сюда? Он сказал: «Я же просил вас — сделайте сами! Я вас так просил…»
— Да еще на Рождество! — сказал доктор Уилкокс.
— Вряд ли торжественность этого дня имеет тут особое значение, — сказал док Фишер.
— Может, для вас и не имеет, — сказал доктор Уилкокс.
— Слышите, Хорейс? Доктор обнаружил мое уязвимое место, так сказать, мою ахиллесову пяту, и сумел обратить это в свою пользу.
— Больно вы умный, — сказал доктор Уилкокс.
Переводчик: Р. Райт-Ковалева
— Ну, — сказал молодой человек. — Так как же?
— Нет, — сказала девушка. — Не могу.
— То есть не хочешь?
— Я не могу, — сказала девушка. — Не вкладывай другого смысла в мои слова.
— Смысл такой, что не хочешь.
— Что ж, — сказала девушка. — Пусть будет по-твоему.
— Это как раз не по-моему. А хотелось бы, чтобы было по-моему.
— До сих пор так и было, как тебе хотелось, — сказала девушка.
В этот ранний час в кафе, кроме бармена за стойкой, только эти двое сидели у столика в углу. Лето подходило к концу, и оба они были такие загорелые, что выглядели совсем не по-парижски. На девушке был твидовый костюм, ее гладкая кожа отливала темным золотом, белокурые волосы были коротко подстрижены и откинуты со лба, открывая его прекрасную линию. Молодой человек посмотрел на нее.
— Я ее убью, — сказал он.
— Не надо, прошу тебя, — сказала девушка. У нее были прелестные руки, и молодой человек перевел взгляд на них. Узкие, загорелые и очень красивые руки.
— Убью. Клянусь Богом, убью.
— Легче от этого тебе не станет.
— Ничего умнее ты не могла выдумать? Не могла впутаться в какую-нибудь другую историю?
— Видимо, нет, — сказала девушка. — Что же ты по этому поводу думаешь делать?
— Я уже говорил тебе.
— Нет, правда?
— Не знаю, — сказал он. Она посмотрела на него и протянула ему руку.
— Бедный мой Фил, — сказала она. Он посмотрел на ее руки, но той, что она протянула, не коснулся.
— Спасибо, не надо, — сказал он.
— Просить прощения не стоит?
— Не стоит.
— Может, объяснить — почему?
— Нет, уволь.
— Я очень люблю тебя.
— Да, доказательства налицо.
— Как жаль, — сказала она, — что ты не понимаешь.
— Я понимаю. В том-то и беда. Я все понимаю.
— Да, ты понимаешь, — сказала она. — И от этого, конечно, тебе тяжелее.
— Еще бы, — сказал он, глядя на нее. — И все время буду понимать. И днем и по ночам. Особенно по ночам. Буду, буду понимать. На этот счет можешь не беспокоиться.
— Прости, — сказала она.
— Если б это был мужчина…
— Зачем ты так говоришь? Мужчины бы не было. Ты это знаешь. Ты не веришь мне?
— Вот интересно! — сказал он. — Верить! Очень интересно.
— Прости, — сказала она. — Я, кажется, одно это и твержу. Но если мы понимаем друг друга, стоит ли притворяться, будто понимания нет.
— Верно, — сказал он. — Действительно, не стоит.
— Если хочешь, я вернусь к тебе.
— Нет. Не хочу.
Несколько минут они молчали.
— Ты не веришь, что я люблю тебя? — спросила девушка.
— Перестанем молоть чепуху, — сказал молодой человек.
— Ты правда не веришь, что я тебя люблю?
— А ты бы доказала это на деле.
— Ты раньше был не такой. Ты никогда не требовал от меня доказательств. Это невежливо.
— Смешная ты девочка.
— А ты нет. Ты хороший, и у меня сердце разрывается, оттого что я тебя бросаю и ухожу.
— Да ведь ты иначе не можешь.
— Да, — сказала она. — Не могу, и ты это знаешь.
Он замолчал, и она посмотрела на него и опять протянула ему руку. Бармен стоял у дальнего конца стойки. Лицо у него было белое, и такая же белая была куртка. Он знал этих двоих и считал их красивой парой. Ему много пришлось перевидать, как такие вот молодые, красивые расходились, потом сходились в новые пары и не так уж долго сохраняли свою красоту. Сейчас он думал не о них, он думал о лошади. Через полчаса можно будет послать через дорогу и справиться, не выиграла ли его лошадка.
