— Нетерпение ваше, поверьте, я разделяю с вами. Однако… вот уже начало, — перебил себя Алексей Давыдович, — пойдемте к стеклам.
Вдалеке, на берегу пруда, вспыхивали пучки огней, ракеты одна за другой взлетали и крошились в сверкающий порошок, он оседал на воду, умножаясь и пропадая в ее глубине.
— Нравится ли вам?
— Я знаю, что фейерверк будет много превосходнее для гостей, хотя и эта репетиция любопытна.
— Уверяю вас, — начал Алексей Давыдович, приближаясь к Агриппине Авдеевне, но она отошла от него.
Против ее лица приходилось красное стеклышко, и она пылала в его свете. Алексей Давыдович стоял против синего. Длинный нос его словно еще больше вытянулся, на плешинке лежал клин зеленой краски, по животу перебегали быстрые разноцветные отблески ракет, ноги были в тени, казалось, одно маленькое туловище, без ног, с мертвенно-синей головой торчало против Агриппины Авдеевны. Она поежилась и сказала:
— Присоветуйте, Алексей Давыдович, что делать? Вот уж второй месяц пошел, как меня досаждает письмами безногий старикашка, купец, что ли. Посуляет мне целое царство. Смерть, как наскучил!
— Фамилии купца не запомнили?
— Мирон Гуляев какой-то.
— М-м-м, — промычал Алексей Давыдович. — Не помните ли также, чем он прохмышляет? Не солью ли?
— Может и солью, а может мылом. Что-то такое.
— Ежели солью… — проговорил Алексей Давыдович и помедлил, как делывал это у себя на приеме, — того, будто, как-раз Мироном зовут… Что же он вам пишет, друг мой?
— Ах, он пишет совершенно как любовник! — воскликнула Агриппина Авдеевна, — даже нельзя поверить, что старик!
— Это приятно.
— Что?
— Должно быть приятно, говорю я, иметь столь пылкого поклонника.
— Но ведь он сидит в кресле, Алексей Давыдович! И потом простой купец!
Его превосходительство покашлял и опять пододвинулся к Агриппине Авдеевне.
— Не мне вам помогать в выборе поклонников, тем паче сам я привык себя считать в числе оных, и даже… — Алексей Давыдович снова помедлил, — даже предпочтенным всем прочим. Не ошибаюсь ли я, мой милый друг?
Огни на пруду быстро погасли. Беседка окунулась в темноту.
— Ах, вы… — пролепетала Агриппина Авдеевна.
Минута прошла в безмолвии.
— Н-да, — сказал Алексей Давыдович, как-будто закончив одно дело и переходя к другому. — Того, припоминаю, действительно, зовут Мироном… Ежели это он, драгоценный мой друг, ежели… м-м-м… который промышляет солью… то дозвольте сказать вам, что это человек…
— Не терзайте меня! Он же купец и… в кресле! — с отвращением повторила Агриппина Авдеевна.
— … человек с капиталом, — продолжал Алексей Давыдович, — и капитал у него, как говорят, около…
— Около? — поторопила Агриппина Авдеевна.
— Около, ходят слухи, полмиллиона серебром.
Агриппина Авдеевна вздохнула.
— А как я к управлению соляной частью имею близкое касательство, то могу сказать вам, что слухи недалеки от истины.
— Кабы он не старик… — мечтательно проговорила Агриппина Авдеевна.
— То навряд я советовал бы вам остановить внимание на нем. А как он старик, да еще хворый и стало — проживет не очень долго, то… к примеру, жена его, если бы у него такая оказалась, в скорости могла бы овдоветь…
— Алексей Давыдович! — словно в испуге прервала Агриппина Авдеевна.
Но он все продолжал с мягкой настойчивостью, точно уговаривая ребенка:
— Будучи же с капиталом, нетрудно молодой и привлекательной вдове составить благородную партию. Наипаче — имея преданного и обожающего друга. И тогда желания ваши…
Новый огонь загорелся на пруду, и Агриппина Авдеевна живо сказала:
— Тогда я буду смотреть фейерверк вместе с другими вашими гостями?
— Да уже не из этой беседки, а…
Но Агриппина Авдеевна не дала договорить.
Огни разгорелись пышно, озарив пестрые стеклышки беседки, и радужные перебежки света смешали, соединили очертанья Агриппины Авдеевны и Алексея Давыдовича…
Его превосходительство имел в эту ночь прекрасный и здоровый сон.
Наутро, освеженный, моложавый, он выпорхнул в приемную, вровень с маленькими своими шажками подергивая носом направо и налево, будто принюхиваясь к тому, что его ожидало. Ожидали его: дряхлая генеральша в наколочке, мужчина в сюртуке, похожий на учителя греческого языка, и два брата Гуляевы. Его превосходительство отпустил просителей по старшинству — сперва наколочку, затем сюртук и, под-конец, остановился перед купеческими поддевками.
Выслушал он их с великим доброжелательством, перебил только одним вопросом — «Мирон ли это Гуляев?» — достал из жилета табакерку и справился — «не имеют ли привычки?» — потом, нюхнув, заключил:
— Из всего видно, что неприятность проистечь может изрядная. Но какой же вы от меня хотите помощи?
— Полагаясь на ваше превосходительство, — сказал Петр, — смеем просить воздействовать на девицу Шишкину, по усмотрению неблаговидности.
— Неблаговидности? м-м-м, — помедлил Алексей Давыдович. — Которая… неблаговидность… чего? Что неблаговидность, а?
— Опасность для почетных горожан… Нежелательность прожития в городе… Соблазн, — нащупывал осторожно Петр.
— М-м-м… Опасность? Соблазн? — не понимал и раздражался его превосходительство. — Как же вы говорите — соблазн, если батюшка ваш желает законного брака?
— Разор, ваше превосходительство!..
— Однако, закон! — слегка прикрикнул Алексей Давыдович. — К тому же девица, как вы называете… что девица, а? Что она?
Его превосходительство постучал ноготками по табакерке.
— Церковное дело, совершенно церковное. Не усматриваю возможным.
Он совсем было дернулся, чтобы откланяться и кончить аудиенцию, но повел носом из стороны в сторону и с легкостью перешел на другой предмет:
— Вы, значит, совместно с батюшкой по соляному делу? Так? Я все собираюсь на Елтон, ознакомиться… м-м… привести в порядок… Ведь вы на Елтоне? Знаю, знаю. М-ммм… мне как-то докладывали по управлению, что купцы не хотят торговать одного участочка… на Елтоне… по бездоходности, якобы, по невыгодности… не помню, сейчас, какой участочек…
Он еще раз протянул табакерку, пожелал узнать — «не имеют ли привычки?»
— и, уже совсем порхая мыслью, между прочим, осведомился:
— Так не найдете ли вы в том интереса взять этот участочек?
— Ваше превосходительство! — тяжко дыхнув, сказал Петр. — Мы сторгуем, хоть теперь.
— Вам, может, придется урезонить батюшку, в отношении… м-м… участочка, — озабоченно спросил Алексей Давыдович. — Так в вашем деле с этой… м… м… девицей…
Он очень продолжительно помедлил и, придя к окончательной ясности, вельможно объявил:
— В случае нарушения порядка, рассчитывайте на закон… М-м… нынче, кажется, превосходный день?..
День был, правда, чудесный. Зелень, цветочные клумбы, мостики и каменные флигеля были залиты солнцем, все кругом сияло, все было таким странным и таким чуждым, что братья, не сговариваясь, весь парк, до ворот, прошли на цыпочках.
Послеуспенские ночи, как всегда, были черны. Звездная россыпь вздрагивала в черноте неба. На отмелях неотделимой от неба, такой же черной Волги, точно одинокие угли тлели костры.
Миллионная тяжело спала — на замках, на засовах. Кое-где мурзились спущенные с цепей дворняжки, лошади переступали с ноги на ногу в стойлах, вдруг оползал в амбаре кусок соли, падал, и тогда с минуту держался шорох и тихий треск катившейся соляной крошки.
С Волги притекал сонный окрик вахты, плыл наверх, в город, и там сливался с деревянным бормотаньем сторожевых колотушек.
Петру не спалось. Мирона Лукича стерегли крепко, за домом глядел не один глаз, не два. Со двора, у калитки, подремывал сторож, на улице барабанил в колотушку караульщик, собаки, не кормленные с утра, злобно ждали рассвета, Васька, по обычаю, ночевал у порога хозяйской комнаты. Все было прочно налажено. Но покой не приходил в дом.
Павел сквозь сон застонал, сразу очнулся, вскочил, уставился на брата:
— Никак собаки брешут?
— Слышу.
— Эх, брат, — сказал Павел, протерев глаза, — чего мне приснилось! Будто суббота, и я рассчитываюсь с мужиками. Полез в карман, в шубу, там наместо кошеля чего-то мохнатое. Вынул — кот. Бросил его наземь, он сжался, того гляди — вцепится. А мужики смеются. Инда в пот ударило.
— Нехорошо, — решил Петр. — Пойти взглянуть.
Он пробрался домом наощупь, захватил по пути шубу, вышел на крыльцо. Собаки подбежали к нему, усердно работая хвостами, все стихло, на дворе казалось чуть светлее, чем в горницах, от земли веяло влагой. Неподалеку, у монахинь, нежданно ударили в колокол к полуношнице. На берегу раздался протяжный крик.
