Он больше не поехал в Данциг. Стал вести дела на месте. В самом городе.
В Лодзи дела шли очень хорошо. Местечко росло изо дня в день.
Когда благодаря тесным связям с иноверцами и усвоенным у них манерам первые евреи получили право открыть ткацкие мастерские, их стали открывать и простые евреи, без связей, но хозяйственные. Русские чиновники, водворенные в страну после подавленного казаками панского восстания, очень охотно брали взятки и принимали подношения от евреев, которые хотели работать и жить. Они смотрели сквозь пальцы на еврейские мастерские, весело шумевшие в старой части Лодзи несмотря на отказ немцев принимать еврейских ткачей в цех.
Сперва евреи теснились в своем квартале. Быстро пристраивали новые дома, этажи, крылечки, чердачные комнатки, чтобы дать место всем, кто понаехал из окрестных местечек в Лодзь, где были работа и заработок. Строили по ночам, без разрешения, без порядка. Дома лепились вкривь и вкось, как попало. Ждать было некогда. Местечко росло стремительно. Постепенно евреи стали перебираться из своего тесного квартала в большие Вилки, где им было запрещено селиться. Сначала переехали те, кто побогаче и посмелее. За ними потянулись те, кто победнее и поосторожнее.
Как река во время весеннего разлива, затопляющего берега и сметающего заградительные насыпи, евреи из Лодзи, из окрестных местечек и деревень преодолевали все, что сдерживало бег их жизни. Они нарушали все запреты и законы, введенные против них полицией и немецкими переселенцами.
Тысячи еврейских арендаторов и шинкарей, сидевших по деревням при помещиках, были вынуждены оставить свои дома после разгрома панов и искать заработка в местечках и в городе. С каждым днем росло число мелких лавок, в которых сидели без дела шестнадцатилетние жены, вынужденные содержать своих поглощенных изучением Торы мужей. Паны были разбиты и высланы из страны, освобожденные от рабства крестьяне бедны. Покупателей не было. И евреи стали основывать ткацкие мастерские в местечках вокруг Лодзи. По большей же части они стремились в саму Лодзь, которая затмила все окрестности. Прибывавшие сюда сельские евреи были работягами, они натерпелись при панах и не боялись опасности. Никакие препоны не могли остановить их, и они открывали ткацкие мастерские наравне с немцами.
Сначала они брали на работу немцев. Бедные немецкие ткачи, не имевшие возможности открыть собственную мастерскую, охотно шли работать к евреям, охотнее, чем к немецким мастерам. Евреи не требовали от рабочих, чтобы они целовали им руки каждое утро при приходе на работу и каждый вечер при уходе с нее. Они не били рабочих, находя у них в карманах украденную шерсть. Они просто отбирали ее и бросали на место. На исходе субботы немецкие рабочие сидели на кухнях у еврейских мастеров и ждали жалованья, курили трубки, поплевывали и разговаривали с женщинами и детьми на чистейшем еврейском языке.
— Реб хозяин, — говорили они хозяевам, которые никак не могли выбраться из субботы в будни, — дайте несколько злотых, а то скоро закроют все шинки.
Понемногу еврейские мальчишки, парни и даже женатые мужчины стали приходить из местечек и учиться ткацкому ремеслу. Отцы шли вместе со своими сыновьями по дорогам, ведущим в Лодзь. Они шли босиком по песчаным шляхам, отбиваясь палками от деревенских собак. Они вели своих детей, не годных к изучению Торы, чтобы отдать их на три года в обучение лодзинскому ткачу. Подойдя к городу, они натягивали сапоги и наказывали своим сыновьям быть порядочными людьми, угодными Богу и людям, слушаться во всем хозяина, тогда им будет хорошо и на том, и на этом свете. Из глубоких внутренних карманов, из тяжелых кошельков они вынимали заработанные потом деньги. Засаленные банкноты в уплату мастерам. За них мальчишки получали от мастера еду и ночлег и обучались ремеслу.
Сотни их стояли теперь у станков. С ермолками на головах, с кистями арбоканфесов[21] навыпуск, с клочками хлопка в кудрявых волосах и в пробивающихся бородках. Их проворные руки ткали шерстяные и хлопковые ткани и женские платки с рассвета до поздней ночи. Подражая канторам, они с руладами распевали за работой фрагменты из молитв. Хозяева расхаживали в ермолках с прилипшими к ним перьями, следили за работой и за товаром — чтобы ничего не украл и и подгоняли подмастерьев каждый раз, когда те прерывались, чтобы вытереть пот со лба или скрутить папиросу.
На кухнях сидели жены и дочери хозяев, чистили картошку, тушили лук в больших сковородах — готовили еду для подмастерьев. Мальчишки-ученики качали ногой колыбель с младенцем, а руками наматывали шерсть на веретена.
На рынках евреи продавали готовые товары, остатки шерсти и хлопка. Мелкие лавчонки существовали за счет денег, которые оставляли в них рабочие. Старьевщики привозили в город тряпки, всякого рода бракованный товар и продавали евреям, которые делали из этого брака вату и вырабатывали новый хлопок. Девушки и женщины сидели с веретенами и натягивали нити на красные деревянные колки. Портные и швеи стучали швейными машинками, чулочники производили грубые и очень яркие женские чулки. Повсюду стоял стук машин, и на фоне этого стука звучали отрывки канторских мелодий и девичьи любовные песни.
Когда город стал невыносимо тесен, евреи принялись строить на окраине Лодзи свой пригород.
За городской чертой лежали поля, обширные и песчаные, на которых очень плохо родился хлеб. Даже трава на песках была жидкой, так что скотина там паслась тощая, немолочная, с маленьким выменем. Крестьяне, обрабатывавшие эту землю, были по большей части бывшими крепостными двух братьев, панов Канарских. Они не смогли после освобождения выкупить землю у помещиков. На этой песчаной и неплодородной земле нельзя было ни заработать, ни прокормиться. Крестьяне продолжали жить у своих помещиков, голые и босые, питаясь одной картошкой и подолгу голодая перед каждой жатвой.
Богатый арендатор, коцкий хасид реб Шлойме-Довид Прайс, возивший польскую пшеницу и рожь в Пруссию, однажды бессонной ночью додумался, среди прочего, до того, что надо бы выкупить у братьев-помещиков Канарских эту худую землю, построить на ней местечко на окраине Лодзи и поселить бедняков, ремесленников и извозчиков, задыхающихся от тесноты в городе. На следующее утро, сразу же после молитвы, он велел своему слуге запрячь бричку и отвезти его в имение Канарских.
Будучи опытным в ведении торговых дел человеком, он не поехал прямо к помещикам, а остановился у барского эконома поговорить о ржи, которую хотел купить. Ходя вокруг да около, он расспросил эконома о Канарских, об их делах и торговле. Эконом крутил длинные усы и печально вздыхал по поводу дел своих помещиков, которые по уши увязли в долгах, но не делают ничего, чтобы из них вылезти, сорят деньгами, ездят гулять в Париж, а все заботы оставляют на него, эконома.
Реб Шлойме-Довид спокойно выслушал его и, довольный, отправился на барский двор.
Нет, он не стал рассказывать помещикам, что собирается строить местечко на их полях, — он был не настолько глуп. Он говорил только о стекольной мастерской, которую он хотел бы построить на песчаных почвах, так что, если бы ему подвернулась возможность дешево купить участок песчаной земли, он бы всерьез подумал об этом. У обоих помещиков сразу же загорелись глаза.
— Пане Шломку, — уважительно обратились они к нему, забыв о своем барстве и тыкании евреям, — в нашем имении Балуты так много песка, что его хватит на десяток стекольных мастерских…
Реб Шлойме-Довид не торопился, не улещивал панов и выкупил огромные песчаные поля за двадцать тысяч рублей наличными.
Когда помещики узнали в Париже от своего эконома, что этот еврей строит местечко на их полях, они засуетились, пытаясь отменить продажу. Они заявили, что еврей купил у них землю под стекольные мастерские, а не под местечко и поэтому продажа недействительна. Судьи и асессоры, ходившие у помещиков в друзьях, искали в законах зацепку, чтобы выгнать еврея. У реб Шлойме-Довида не было дворца, чтобы устраивать балы для судей и асессоров, он не умел вести разговоры о собаках и зайцах, которые они так любили, но у него были деньги, золотые кругляшки, до которых судьи и асессоры большие охотники. Поэтому они стали искать в законах другую зацепку, чтобы повернуть их в пользу еврея, а не помещиков. Когда Канарские увидели, что дело плохо, они стали жаловаться властям, ссылаясь на то, что евреям запрещено селиться в деревне. Чиновники ездили в замок Канарских, пили вино, ходили на охоту, танцевали и обещали помещикам решить все в их пользу. Но реб Шлойме-Довид швырял деньги, эти золотые кругляшки, направо и налево, и высокопоставленные чиновники стали затягивать дело, послали его на рассмотрение в Варшаву. Они написали так много сопроводительных бумаг и комментариев с юридическими закорючками, что сами запутались и выпутаться не смогли.
