Однажды (это было ночью) такія мысли довели меня до сильнаго припадка раздраженія; я быстро ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, проклиная дикую глупость, которая надоумила меня ввязаться въ эту поѣздку. Злоба такъ овладѣла моимъ разсудкомъ, что я началъ сомнѣваться во всѣхъ и во всемъ. Я началъ подозрѣвать, что нѣтъ на свѣтѣ такихъ людей, которыхъ зовутъ мистеръ Горъ Гэмптонъ и лордъ Гэрви Брукъ, и въ душѣ своей рѣшительно отвергъ существованіе „герцогини“. До-сихъ-поръ я довольствовался ненавистью къ ней, какъ первой причинѣ всѣхъ моихъ злоключеній; но теперь я отнялъ у нея жизнь и существованіе. Сначала я не постигалъ, къ чему поведетъ отверженіе этого фундаментальнаго камня, и какъ неизбѣжно обрушится на меня съ трескомъ все зданіе, на немъ воздвигнутое. Но теперь страшная истина ослѣпила меня, и я сѣлъ, чтобъ съ трепетомъ разсмотрѣть ее.
— Можно войдти? прошепталъ тихій, но хорошо-знакомый голосъ:- можно войдти?
Первою моей мыслью было притвориться спящимъ и не отвѣчать; но я видѣлъ, что въ ея волѣ видѣть меня была твердость, которая не могла покориться отказу, потому отвѣчалъ: — кто это?
— Это я, другъ мой, сказала мистриссъ Горъ Гэмптонъ, входя и затворяя за собою дверь. Она подошла къ кровати, на которой сидѣлъ я въ уныніи, и сѣла на стулъ прямо противъ меня.
— Что такое? Не-уже-ли вы на-самомъ-дѣлѣ нездоровы? Этого быть не можетъ! спросила она нѣжнымъ голосомъ.
— Кажется, на-самомъ-дѣлѣ нездоровъ. У насъ, въ Ирландіи, есть поговорка: „скажешь въ шутку, а выйдетъ не шутка“, и, кажется, мнѣ приходится не въ шутку поплатиться за то, что вздумалъ притворяться больнымъ.
— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! вы говорите это только, чтобъ испугать меня. Вы будете совершенно-здоровы, когда оставите эту комнату: сидячая жизнь вредна вамъ.
— Вѣроятно, сказалъ я: — по когда же все это кончится?
— Очень-скоро; мы выѣзжаемъ ныньче же, если будетъ возможно. Я сейчасъ получила отъ милой моей герцогини записку…
— Охъ, эта герцогиня! невольно вскрикнулъ я съ легкимъ стономъ.
— Какъ? что вы хотите сказать? живо спросила она.
— Ничего, ничего; продолжайте.
— Но прежде скажите мнѣ, отчего вы какъ-будто простонали, когда я начала говорить о герцогинѣ?
— Не у меня объ этомъ спрашивайте, сказалъ я: — моя голова кружится.
— Бѣдненькая головка! сказала она, слегка лаская меня рукою, какъ вѣрную датскую собаку: — ей будетъ лучше на свѣжемъ воздухѣ.
— Герцогиня пишетъ мнѣ, продолжала она: — что мы должны пріѣзжать къ ней въ Эйзенахъ, такъ-какъ она сама нездорова и не можетъ ѣхать сюда. Она проситъ насъ не терять времени, потому-что она должна будетъ на-дняхъ спѣшить въ Виндзоръ, гдѣ королева Викторія ждетъ ее съ нетерпѣніемъ. Герцогиня справедливо пишетъ, что неловко было бы не отвѣчать на ея расположеніе, и потому торопится ѣхать, чтобъ соблюсти деликатность въ отношеніяхъ.
Имя королевы Викторіи заставило меня тяжело вздохнуть, и мистриссъ Г. Г., казалось, прочитала всѣ мои помышленія.
— Я понимаю, что значитъ вашъ вздохъ, сказала она съ грустною живостью: — вы утомляетесь мною. Вы начинаете сожалѣть о рыцарскомъ благородствѣ, о возвышенной преданности, которую показали въ моей безпомощности. Вы спрашиваете себя: „какое дѣло мнѣ до нея?“ — жестокій вопросъ! и вы хотите на него дать еще болѣе жестокій отвѣтъ! Да, возвратитесь къ своему семейству, покиньте меня, вы въ-правѣ сдѣлать это. Но прежде, нежели мы разстанемся, позвольте мнѣ здѣсь, на колѣняхъ, благодарить и благословить…
Нѣтъ, не могу, милый Томъ, не могу описывать этой сцены; конфужусь и теряюсь какъ тогда, когда она произошла. Голубые глаза, на которыхъ сверкаютъ слезы, шелковистые черные локоны и голосъ, прерывающійся отъ рыданій!.. нѣтъ, нѣтъ! это безчеловѣчное, вѣроломное оружіе противъ ирландскаго джентльмена, особенно джентльмена пожилыхъ лѣтъ.
Очень-хорошо вамъ, сидя спокойно у камина, не видя вокругъ себя никого моложе мистриссъ Ши, тётушки вашей покойной жены — хорошо вамъ говорить, милый Томъ, о „моихъ лѣтахъ“, о „взрослыхъ дочеряхъ“, и всемъ тому подобномъ. Отъ кого далека опасность, тому легко храбриться. Вы сами знаете, что я нисколько не впечатлительнѣе; думаю даже, что я не такъ податливъ, уступчивъ, какъ другіе — это безспорно. Самыя убѣдительнѣйшія просьбы и резоны сборщика податей не смягчали никогда моего сердца. Сколько знаю себя, я человѣкъ тугой, непреклонный, совершенная противоположность нѣжнымъ, покорнымъ, увлекающимся господамъ. Не думаю, что убѣдить меня въ чемъ бы то ни было дѣло легкое для кого бы то ни было, кромѣ, конечно, мистриссъ Д.; но и относительно этого исключенія надобно сказать, что она дѣйствуетъ не посредствомъ убѣжденія — нѣтъ, другими средствами.
Мнѣ кажется, этой защиты достаточно; не хочу дѣлать такой промахъ, какимъ часто портятъ все дѣло адвокаты; не хочу оправдываться черезчуръ. Надобно же имѣть къ Кенни Додду нѣкоторую снисходительность, какъ имѣютъ ее ко всѣмъ другимъ людямъ.
Мы покинули, какъ воры, ночью Эмсъ; но грабительство совершено было содержателемъ гостинницы, который въ пять дней насчиталъ на насъ до двадцати семи фунтовъ стерлинговъ. Все ли шампанское, показанное въ счетѣ, выпили Грегуаръ и мамзель Виржини — не знаю; но если выпили, то совершили трудный подвигъ. Были и другія занимательныя статьи, напримѣръ, мараскинъ, данцигская водка и нѣсколько ящиковъ „настоящихъ гаванскихъ сигаръ“. Кто выпилъ и выкурилъ это — неизвѣстно.
Что касается выѣздовъ, мистриссъ Горъ Гэмптонъ скакала, вѣроятно, на четырехъ верховыхъ лошадяхъ разомъ; не говорю ужъ о каретахъ и портшезахъ.
Увѣряю васъ, что, выѣзжая изъ Эмса, я чувствовалъ на сердцѣ у себя еще легче, нежели въ кошелькѣ. Сидя тамъ въ темной комнатѣ, я начиналъ ужь впадать въ меланхолію, которая могла бы кончиться самоубійствомъ.
Въ Эмсѣ мы жили неподвижно, но теперь спѣшили какъ угорѣлые. Въ легкій свой экипажъ мы брали четырехъ лошадей по гладкой дорогѣ; шесть лошадей, когда дорога была нѣсколько-тяжела. Это было смѣшно — согласенъ; должно прибавить: и очень-убыточно. Цѣлыя сутки скакали мы безъ отдыху, скакали сломя голову. Я чрезвычайно утомился, тѣмъ болѣе, что лежанье въ постели довольно разслабило меня. Но мистриссъ Г. Г., казалось, не чувствовала ни малѣйшей усталости, и я стыдился жаловаться. Она только твердила: „мы должны спѣшить, мистеръ Доддъ; вы знаете, какъ дорого намъ время; скорѣе, скорѣе!“ Я долженъ былъ соглашаться, торопить и торопиться, не зная зачѣмъ.
Ночь эта казалась мнѣ безконечною. Едва начиналъ я дремать, какъ мнѣ каждый разъ представлялись суды, аукціоны и мистриссъ Д; потомъ чудилось мнѣ, что я приговоренъ за какое-то преступленіе къ вѣчному путешествію до самой смерти — бредъ, произведенный, вѣроятно, тѣмъ, что сквозь сонъ безпрестанно мнѣ слышалось, какъ мы переѣзжаемъ изъ одного государства въ другое. То Гессен-Кассель интересовался изслѣдовать наши ящики, то Баварія желала заглянуть въ наши паспорты. Зигмарингенъ хотѣлъ, во что бы ни стало, удостовѣриться, что съ нами нѣтъ потаеннаго оружія; Гох-Гехингенъ отъискивалъ, нѣтъ ли у насъ контрабанднаго табаку. Наконецъ въ Гейфельдѣ, городкѣ одного изъ саксонскихъ герцогствъ, я былъ пробужденъ отъ крѣпкаго сна — который, какъ открылось, вкушалъ, склонившись на плечо моей прекрасной спутницы — былъ пробужденъ барабаннымъ боемъ. Наша карета въ шесть лошадей заставила горожанъ видѣть во мнѣ какую-то необыкновенную особу; но я отвѣчалъ имъ, что путешествую инкогнито, и насъ отпустили безъ дальнѣйшихъ проволочекъ.
Вечеромъ пріѣхали мы въ Эйзенахъ и остановились въ Rautenkranz, лучшей изъ городскихъ гостинницъ. Я тотчасъ же заперъ свою дверь, повалился на постель и проспалъ до глубокой ночи. Когда проснулся, въ домѣ всѣ ужь спали, и въ этомъ уединеніи началъ я повѣсть о странномъ событіи, которую вы теперь читаете. Я чувствовалъ то же, что гонимый бурями морякъ, на далекомъ и невѣдомомъ океанѣ ввѣряющій бумагѣ свои страданія и потомъ бросающій бутылку съ повѣстью о нихъ на произволъ морей. Не знаю, дойдутъ ли до васъ эти строки; не знаю, кто прочтетъ ихъ. Быть-можетъ, моя судьба, подобно ла-перузовой, останется загадкою для будущихъ вѣковъ. Вообще, я очень упалъ духомъ.
Я не могъ продолжать; но теперь чувствую себя лучше. Мы живемъ здѣсь ужь два дня и городокъ мнѣ очень-нравится. Онъ лежитъ среди живописной цѣпи горъ; онѣ называются Тюрингенскими; кругомъ густые лѣса. До-сихъ-поръ еще не получали мы никакихъ извѣстій о герцогинѣ; но проводимъ время довольно-пріятно, посѣщая замѣчательныя мѣста въ окрестностяхъ, между-прочимъ, Вартбургъ, гдѣ Лютеръ скрывался около года.
Хочу отправить это письмо ныньче, съ „джентльменомъ еврейскаго происхожденія“, какъ онъ себя титулуетъ, разъѣзжающимъ по Европѣ „по занятію смягчающимъ мыломъ“; онъ хочетъ быть въ Англіи черезъ двѣ недѣли. Гдѣ я тогда буду — не можетъ предугадать смертный!
