— Ну, что я вам говорил, джентльмены? — скорбно проговорил Уильяме. Кто как не Дьявол заколдовал горную породу? Золота в ней больше нет.
Это и впрямь было похоже на правду. С того дня прииск не давал и шести пенсов дохода, хотя разведка недр сулила чрезвычайно благоприятные перспективы. И так бы продолжалось долго, окажись у нас достаточно средств на разработку. Когда истощились финансы, работы были приостановлены, а с ними и выплата моего жалованья.
Разумеется, при таких обстоятельствах я не мог предложить руку и сердце преданной Маргарет, зато имел удовольствие присутствовать в качестве шафера на ее свадьбе. Ее избранник, здоровенный детина, горняк-уэльсец, после злополучной вылазки на вершине горы, принужден был держать одну руку на перевязи, а над бровями у него красовался жуткий порез. Поневоле не выйдя на работу, он счел это вполне благоприятным поводом для женитьбы. Свадьба выдалась веселой, все моряки и селяне Пенибонта изрядно напились по этому торжественному случаю.
На заброшенном Долкаррегском прииске теперь тихо. На фоне голого склона зловеще вырисовываются спицы большого колеса. Водопроводные желобы пересохли, рельсы разобраны. Долкаррегский прииск пользуется дурной славой. По ночам там творится всякая чертовщина. Огромное колесо, жутко скрипя, приходит в движение и раздаются стоны. Пришедшие в негодность штампы начинают стучать и дробить камни, из разрушенной трубы каменной плавильни валит дым и рвется пламя. В разгар этой бесовщины вверх, по самому склону холма, устремляются трое и, достигнув вершины Маммера, бегут по кругу. Они вопят и воют — ведь их преследуют злые духи. Наконец, все трое исчезают в синем огне. Один из них Эрлангер, другой — Доминико, а третий — злобный интендант-англичанин. Впрочем, что касается вашего покорного слуги, это видение — называйте его как угодно — может вполне оказаться пророческим.
1895 г.
Несколько лет назад мне довелось проехать по южным графствам Англии в компании одной своей хорошей знакомой. Мы путешествовали в открытом экипаже, останавливаясь лишь на несколько часов — иной раз ежедневно, а порой и не чаще раза в неделю — в местах, хоть чем-то заслуживавших внимания. При этом очередной этап своей поездки мы старались завершить утром, дабы дать лошадям возможность отдохнуть, а самим насладиться ржаным хлебом, парным молоком и свежими яйцами — завтраком, который все еще подают в наших сельских гостиницах, стремительно превращающихся в разновидность археологического реликта.
— Завтракать будем в Т***, - как-то вечером сообщила мне спутница. Мне хотелось бы навести там справки о семействе Ловеллов. Я познакомилась с ними — мужем, женой и двумя очаровательными детьми — однажды летом в Эксмауте. Мы сошлись очень близко, и Ловеллы показались мне людьми необычайно интересными, но с тех пор я их больше не видела.
Утро встретило нас солнышком — столь ослепительным, что сердцу грех было не возрадоваться, — и мы, в полной мере насладившись утренним отрезком маршрута, около девяти часов достигли окрестностей города.
— О, какая чудная гостиница! — воскликнул я, когда мы подъехали к белому домику со знаком, раскачивавшимся у входа, и цветочной клумбой у боковой стены.
— Остановитесь, Джон! — крикнула моя попутчица. — Думаю, здесь нас ждет завтрак куда здоровее и вкуснее любого городского. Если же в городе найдется на что посмотреть, доберемся туда пешком.
Мы спустились по ступенькам экипажа и были препровождены в уютную маленькую гостиную с белыми занавесками. Вскоре стол был накрыт, и мы сели за незатейливый деревенский завтрак.
— Скажите, известно ли вам что-нибудь о семействе Ловеллов? — спросила моя знакомая (звали ее миссис Маркхэм). — Мистер Ловелл, насколько мне известно, был священником.
— Известно, мэм, — ответила прислуживавшая нам девушка, судя по всему, хозяйская дочка. — Он — настоятель нашего прихода.
— Вот как? И живет неподалеку?
— Да, мэм, в доме викария. Это — вниз по той дорожке: отсюда будет около четверти мили. Можете, если хотите, пройтись полем, вон к той башенке — пожалуй, так будет поближе.
— А какой путь приятнее? — поинтересовалась миссис Маркхэм.
— Думаю, полем, мэм — если, конечно, вас не отвратит перспектива дважды подняться и спуститься по ступенькам вдоль живой изгороди. Кстати, пройдясь полем, вы сможете получше рассмотреть наше аббатство.
— Башенка, что там виднеется, — тоже его часть?
— Да, мэм, — отвечала девушка, — дом викария как раз за нею.
Получив все необходимые указания, сразу же после завтрака мы отправились по полю и после очень приятной двадцатиминутной прогулки оказались на церковном дворике среди развалин, которые по живописности могли бы поспорить с шедеврами самого буйного воображения. Кроме той самой башни, что видна была из гостиницы и несомненно служила колокольней, строений тут почти не осталось. Сохранились внешняя стена алтаря и полуразрушенная ступенька, которая когда-то вела, очевидно, к престолу. Видны были остатки церковных приделов и части аркады, изысканно убранные гирляндами из мха и плюща. То тут, то там среди поросших травой безвестных могил возвышались массивные гробницы здешних мадам Марджери и сэров Хильдебрандов, имевших счастье родиться и умереть в более романтические времена.
Повсюду царили упадок и тлен. Но сколь поэтичен был этот упадок… и как живописен тлен!
Из-за высокой серой башни выглядывал необычайно красивый, словно улыбающийся садик; там же виден был и милейший коттеджик — трудно было даже поверить, что он настоящий. День искрился яркими красками: изумрудная трава, веселенькие цветочки, воздух, напоенный сладкими ароматами, и птицы, щебечущие в листве яблонь и вишен, — все, казалось, пришло вдруг в неописуемый восторг от самой радости жизни.
— Ну что же, — заговорила моя спутница, устраиваясь на обломке колонны и оглядываясь по сторонам, — теперь, все это увидев, я начинаю лучше понимать, что за люди были Ловеллы.
— И что же это были за люди? — поинтересовался я.
— Ну, прежде всего, как я уже сказала, они были интересны тем, что являли собой необычайно привлекательный супружеский дуэт.
— Вряд ли особенности здешней местности могли иметь к этому непосредственное отношение, — заметил я.
— Не думаю, что вы правы, — возразила миссис Маркхэм. — Душа человека, хотя бы отчасти наделенного вкусом и интеллектом, невольно гармонирует с окружающей средой. Столь божественная красота не может не наложить на душу своего отпечатка: невольно, но явно — она подчеркивает красоту, сглаживая любое уродство. Ловеллы поразили меня не только внешне: от них исходило ощущение чистоты и благородства в лучшем смысле этого слова, я бы даже сказала, аристократизма, хоть о происхождении обоих мне ровным счетом ничего не известно. Совершенно очевидно было, что люди эти бедны, но при этом и довольны своей судьбой! Теперь я понимаю, почему счастливец, поселившийся среди таких красот, обретает способность радоваться малому — разве не тут воплощаются в жизнь грезы поэтов, воспевших "рай в шалаше"? Даже бедность кажется здесь такой романтичной… Кстати, и ренты платить не нужно…
— Верно подмечено, — согласился я. — Особенно, если предположить, что у этой парочки шестнадцать детей — как было у одного офицерика на половинном окладе, которого я однажды повстречал на борту пакетбота.
— Да, это могло бы действительно слегка подпортить идиллию, согласилась миссис Маркхэм. — Но давайте же надеяться, что это не так. У Ловеллов, когда я познакомилась с ними, было двое детей: Чарльз и Эмили более очаровательных созданий я в жизни своей не встречала!
Поскольку время для визита (так решила моя спутница) было раннее, мы еще около часа продолжали беседовать в том же духе, то присаживаясь на могильные камни и рухнувшие колонны, то рассматривая россыпи резных обломков, то заглядывая через зеленую изгородь в маленький садик, воротца которого виднелись за колокольней. Погода стояла теплая, так что большинство окон в домике викария были распахнуты с опущенными шторами.
За все это время мы не увидели там ни души и теперь подумывали уже о том, чтобы предстать-таки перед хозяевами на пороге, как вдруг откуда-то донеслись звуки музыки.
— Послушайте, какая изысканность! — в восторге воскликнул я. — Для полноты идиллии на хватало только этой детали.
— Кажется, это военный оркестр, — заметила миссис Маркхэм. — Вы обратили внимание, что по пути к гостинице мы прошли мимо казарм?
Звуки музыки, торжественной и медлительной, подплывали все ближе; похоже, оркестр приближался к той самой дорожке, окаймлявшей поле, по которой пришли сюда мы. Вдруг в сердце моем словно что-то оборвалось.
