— Сегодня лорд Фаунтлерой останется у матери, а завтра я привезу его в замок.
Граф опирался локтем на ручку кресла; он поднял руку и закрыл глаза.
— Хорошо… Что дальше? Я просил вас не писать мне с дороги, а потому ничего не знаю. Что представляет собой мальчишка? До матери мне нет дела. Какого сорта мальчуган?
Мистер Хевишэм отпил немного портвейна, который налил себе, и осторожно произнес, держа стакан в руке:
— Трудно судить о характере семилетнего ребенка.
Граф был сильно предубежден, он быстро вскинул глаза и грубо вскричал:
— Невоспитанный, грубый дурак, должно быть? В нем сказывается американская кровь, не так ли?
— Я не думаю, чтобы американская кровь повредила ему, — сухо и взвешивая каждое слово, ответил мистер Хевишэм. — Я мало знаю детей, но мне кажется, что лорд Фаунтлерой славный мальчик.
Мистер Хевишэм всегда взвешивал каждое свое слово и говорил очень хладнокровно, но на этот раз был суше и осторожнее обыкновенного. Ему пришла в голову хитрая мысль, что, пожалуй, будет лучше, чтобы граф не был подготовлен к первой встрече с внуком и судил о нем исключительно по собственному впечатлению.
— Здоров он? Хорошего роста? — спросил лорд.
— На вид очень здоров и довольно высок для своих лет, — ответил адвокат.
— Хорошо сложен и достаточно благообразен? — продолжал спрашивать граф.
Чуть заметная усмешка пробежала по тонким губам мистера Хевишэма. Перед ним встал образ прелестного ребенка, оставленного им в Корт-Лодже, беззаботно лежащего на тигровой шкуре, с разметавшимися кудрями и ясным розовым детским личиком.
— Красивый мальчик, мне кажется, красивее, чем обыкновенно бывают мальчики, милорд, хотя, возможно, я и плохой судья. Только, позволю себе заметить, вы найдете его несколько непохожим на большинство английских детей.
— Я не сомневался в этом, — прохрипел граф, страдая от приступа подагры. — Банда нахальных попрошаек — вот что представляют из себя американские дети. Я достаточно слышал об этом.
— Ну, нет, у него нет нахальства, — сказал мистер Хевишэм. — Мне трудно объяснить. Дело в том, что он больше жил среди взрослых, чем среди детей, а потому чисто детская наивность уживается в нем с преждевременной серьезностью.
— Просто американская наглость! — настаивал старый граф. — Они это, конечно, называют ранним развитием и детской непринужденностью! Нахалы, и больше ничего…
Мистер Хевишэм отпил еще немного вина. Он вообще редко возражал благородному лорду, в особенности во время приступа подагры. В такие минуты всегда было лучше оставлять его одного. Несколько минут длилось молчание. Нарушил его мистер Хевишэм.
— У меня к вам поручение от миссис Эрроль, — заметил он.
— Не хочу слышать ни о каких ее поручениях! — закричал граф. — Чем меньше буду слышать о ней, тем лучше…
— А между тем это очень важно: дело в том, что она отказывается от содержания, которое вы хотите назначить ей.
— Что такое? — спросил видимо озадаченный граф. — Что такое?
Мистер Хевишэм повторил свои слова.
— Она говорит, что в этом нет необходимости, тем более что отношения между вами далеко не дружественные…
— Не дружественные! — дико закричал лорд. — Еще бы, не дружественные! Я ее просто ненавижу! Корыстолюбивая, крикливая американка! Видеть ее не хочу!..
— Вы вряд ли имеете основания называть ее корыстолюбивой, милорд, — возразил мистер Хевишэм. — У вас она не только ничего не просит, но даже не принимает предложенных вами денег.
— Все это только для того, чтобы порисоваться! — бурчал благородный лорд. — Она хочет обойти меня, хочет, чтобы я увидал ее. Она воображает очаровать меня своим умом. Ничего подобного! Все это лишь американская беззастенчивость! Я не желаю, чтобы она жила как нищая у ворот моего парка. Она мать мальчика, она занимает известное положение и потому должна жить соответствующим образом. Она должна получать деньги, хочет она этого или нет!
— Но она не будет их тратить, — вставил мистер Хевишэм.
— Мне нет до этого дела, тратит она их или нет! Они будут ей посылаться. У нее не должно быть повода говорить людям, что ей приходится жить как нищей, потому что я ничего не делаю для нее… Она, очевидно, хочет восстановить против меня мальчика. Воображаю, чего только она ему обо мне не наговорила!
— Вы ошибаетесь, милорд, — возразил мистер Хевишэм. — У меня есть другое поручение, которое вам докажет, что она этого не сделала.
— Слышать о нем не хочу! — кричал граф, задыхаясь от гнева и возбуждения.
Но мистер Хевишэм тем не менее изложил и это поручение:
— Она просит вас не говорить лорду Фаунтлерою ничего такого, что дало бы ему понять, что вы разлучили его с нею ввиду своего плохого отношения к ней. Мальчик очень любит мать, и она уверена, что это воздвигло бы стену между вами. Она утверждает, что он не может понять этого и станет бояться вас или, во всяком случае, меньше любить. Она ему объяснила, что он слишком мал, чтобы понять, почему так произошло, и что ему объяснят это, когда он подрастет. Она хочет, чтобы при вашем первом свидании никакой тени не было между вами.
Граф откинулся на спинку кресла. Его глубоко запавшие глаза так и горели из-под нависших бровей.
— Что такое?! — воскликнул он, все еще задыхаясь. — Что такое? Неужели вы думаете, она ничего не сказала сыну?
— Ни одного слова, милорд, — холодно ответил адвокат. — Могу вас в этом уверить. Мальчик убежден, что вы самый милый и любящий дедушка. Ничего, абсолютно ничего не было ему сказано, что могло бы вселить в него хотя бы тень сомнения на ваш счет. И так как, будучи в Нью-Йорке, я в точности исполнял все ваши указания, он, без сомнения, считает вас образцом великодушия.
— Считает? Так ли это? — усомнился старый раздраженный граф.
— Даю вам слово, что мнение лорда Фаунтлероя о вас будет зависеть исключительно от вас. И если вы позволите мне высказать свое мнение, то я думаю, что вы больше расположите мальчика к себе, если постараетесь не отзываться резко о его матери.
— Ба-ба-ба! — промычал граф. — Мальчишке всего-то семь лет!
— Да, но эти семь лет он провел неразлучно с матерью, и она является единственной его привязанностью, — возразил мистер Хевишэм.
На другой день после полудня мистер Хевишэм и маленький лорд ехали в экипаже по длинной аллее, ведущей к замку. Граф приказал, чтобы мальчика привезли к обеду, и по причинам, ему одному известным, распорядился, чтобы внук явился к нему один, без провожатого. Маленький лорд, удобно развалившись на роскошных подушках экипажа, с большим любопытством смотрел по сторонам; все его интересовало: экипаж с запряженными в него прекрасными лошадьми, блестящая сбруя, нарядный кучер и высокий лакей в ливрее. Особенно заинтересовал его герб на дверцах экипажа, и он собирался уже познакомиться с лакеем, чтобы расспросить его, что это значит.
Когда карета подъехала к главным воротам парка, он высунулся из окна, чтобы посмотреть на двух огромных каменных львов, стоявших по обеим сторонам ворот. Тут же находилась обвитая плющом сторожка, из которой вышла молодая женщина в сопровождении двух маленьких детей. Они с видимым любопытством глядели на маленького лорда, а тот на них. Молодая женщина почтительно поклонилась и жестом велела детям сделать то же самое.
— Разве она меня знает? — спросил лорд Фаунтлерой. — Очевидно, она думает, что знает меня. — И, сняв свою бархатную шапочку, он любезно ответил на поклон и улыбнулся.
— Здравствуйте, как поживаете? — громко сказал он ей.
— Да хранит вас Господь, милорд, — ответила она с видимым удовольствием. — Желаю вам всякого счастья! Добро пожаловать!
Маленький лорд снова замахал шапочкой, и карета поехала дальше,
— Мне очень нравится эта женщина, — сказал он. — Она, по-видимому, любит детей. Мне хотелось бы ходить к ней и играть с ее детьми. Интересно, много ли у нее детей?
Мистер Хевишэм не сказал о том, что ему вряд ли позволят дружить с детьми привратницы. Он подумал, что еще будет время сообщить об этом.
Между тем карета катилась дальше между двумя рядами великолепных деревьев, верхушки которых, сплетаясь между собою, образовывали как бы зеленую арку. Цедрик никогда не видал таких деревьев. Он не знал еще тогда, что замок Доринкорт считается одним из прекраснейших замков во всей Англии, что его парк, аллеи и деревья славятся своей красотой и не имеют равных. Но он инстинктивно чувствовал, что все это прекрасно. Ему нравились и эти огромные зеленые гиганты, сквозь листья которых то тут, то там просвечивали золотые лучи заходившего солнца; и эти полянки, поросшие папоротниками и голубыми колокольчиками, колыхавшимися при нежном ветерке. Несколько раз Цедрик даже подскакивал от радости при виде белки, прыгавшей по веткам деревьев и махавшей своим пушистым хвостом, и даже раз захлопал от восторга в ладоши, когда увидел, как целая стая куропаток поднялась с места и с шумом пролетела мимо него.
