гравюры: олень, путешественники в Швейцарских Альпах, горные козлы. Эти картины так вплелись в его жизнь, что он уже не замечал их, но если бы они исчезли, он почувствовал бы физическую боль, как при ампутации. Больше всего он любил вечера. В красном кирпичном камине горел нежаркий огонь, Джон сидел в кресле и поглаживал большую пенковую трубку. Время от времени он смазывал свою трубку – проводил ее полированной чашечкой вдоль носа. Он читал «Георгики» или «О сельском хозяйстве» Варрона, а Уилла сидела у своей лампы и, плотно сжав губы, вышивала цветы на салфеточках, которые она посылала на Рождество своим родственникам на Восток, получая от них взамен точно такие же.
Джон закрыл книгу и направился к конторке. Это была старинная конторка с крышкой на роликах, крышка вечно заедала, с ней пришлось повозиться. Внезапно она поддалась и с грохотом сдвинулась с места. Уилла разжала губы. С ее лица исчезло напряженное, страдальческое выражение, появлявшееся у нее, когда она над чем-нибудь старалась.
– Бог мой, что ты там делаешь?
– Да так, хочу кое о чем подумать.
Он проработал час и сказал:
– Вот послушай, Уилла.
Напряженное выражение вновь исчезло с ее лица.
– Я так и думала… стихи.
Он прочел их и ждал с виноватым видом. Уилла тактично промолчала. Молчание затянулось и перестало быть тактичным.
– Мне кажется, они не очень хороши.
Он невесело рассмеялся.
– Твоя правда.
Джон смял бумагу и швырнул ее в огонь.
– На какую-то минутку мне показалось, что получится хорошо.
– А что ты перед этим читал, Джон?
– Да просто просматривал Вергилия и решил испробовать свои силы, потому что мне не хотелось… Знаешь, ведь почти невозможно читать что-нибудь хорошее и не захотеть что-нибудь хорошее сделать. Ладно, пустяки!
Он задвинул крышку и вынул из шкафа новую книгу.
Гостиная была его домом. Он чувствовал себя здесь подлинным, совершенным, счастливым.
Жизнь человека обычно движется по кривой. Честолюбивый подъем, округлая вершина зрелости, пологий спуск утраченных иллюзий и, наконец, плоская равнина ожидания смерти. Жизнь Джона Уайтсайда шла по прямой линии. Он был нечестолюбив. Ферма не только обеспечивала ему безбедную жизнь, но и приносила доход, достаточный для того, чтобы нанять людей, которые бы за него работали. Он никогда не хотел ничего такого, чего бы не имел или не мог бы с легкостью получить. Он был одним из тех немногих, кто умеет наслаждаться мгновением, пока оно не миновало. И он знал, что эта его жизнь хороша, на редкость хороша.
Лишь одного ему не хватало. У него не было детей. Он жаждал детей почти с такой же силой, как его отец. У Уиллы не было детей, хотя она о них мечтала не менее горячо, чем он. Это смущало их, и они никогда не разговаривали на эту тему.
На восьмом году супружества, по какой-то прихоти то ли природы, то ли провидения, Уилла забеременела и после спокойной, безболезненной беременности родила здорового ребенка.
Этот случай больше ни разу не повторился, но и Уилла, и Джон были благодарны, почти благоговейно благодарны. Страстное желание увековечить себя, до тех пор подспудное, вырвалось наружу. И Джон принялся вспарывать землю плугом, скрести ее бороной, бить катком. Это продолжалось несколько лет. Если до сих пор Джон был другом своей земли, то сейчас пробудившееся в нем чувство долга перед потомками превратило его в хозяина. Он бросал в землю семена и с нетерпением ожидал зеленых всходов.
В Уилле не произошло таких перемен. Этого мальчика, Уильяма, она восприняла как нечто само собой разумеющееся, звала его Биллом и даже не думала ему поклоняться. А Джону казалось, что он видит в мальчике своего отца, несмотря на то, что никто не разделял его мнения.
– Как ты думаешь, он способный? – спрашивал он жену. – Ты ведь больше, чем я, с ним бываешь. Хорошая у него голова, как по-твоему?
– Да так себе. Самый обыкновенный.
– Мне кажется, он слишком медленно развивается, – нетерпеливо говорил Джон. – Я жду не дождусь, когда он начнет все понимать.
Когда Биллу исполнилось десять лет, Джон открыл толстый том Геродота и начал читать ему. Билл сидел на полу и безучастно глядел на отца. Каждый вечер Джон прочитывал ему по нескольку страниц. Так прошло около недели, но однажды вечером, подняв глаза от книги, Джон увидел, что Уилла смотрит на него и смеется.
– В чем дело? – спросил он резко.
– Погляди, что у тебя под стулом.
Он наклонился и увидел спичечный домик, который построил Билл. Мальчик был так поглощен своим делом, что даже не заметил, как прекратилось чтение.
– Он что, совсем не слушал?
– Ни слова. Он ни единого слова не услышал с тех пор, как в первый же вечер потерял интерес к чтению на втором абзаце.
Джон закрыл книгу и положил ее в шкаф. Ему не хотелось показывать, как ему больно.
– Возможно, он еще мал. Через год я попробую снова.
– Ему это никогда не понравится, Джон. Он не из того теста, что ты и твой отец.
– Чем же он интересуется? – спросил Джон растерянно.
– Да тем же, чем и другие здешние мальчишки. Револьверами, лошадьми, коровами, собаками. Он ускользнул от тебя, Джон, и, по-моему, ты его уже никогда не поймаешь.
– Скажи мне правду, Уилла. Он… глупый?
– Нет, – ответила она, подумав. – Он не глуп. В некоторых отношениях он сильнее и умнее тебя. Просто он совсем другой породы, Джон. Рано или поздно тебе придется в этом убедиться.
Джон утратил интерес к земле. О ней можно было не беспокоиться. Наступит день, и Билл начнет ее обрабатывать. И о доме можно не беспокоиться. Билл не глуп. Он с детских лет проявляет несомненный интерес ко всей этой механике… Он делал вагончики и требовал, чтобы на Рождество ему дарили игрушечные паровозы. Джон заметил в мальчике еще одну черту, совершенно несвойственную Уайтсайдам. Он был не только очень скрытен, он обладал деловой хваткой. Билл продавал другим ребятам свои вещи, а когда они им надоедали, скупал их по дешевке. Небольшие денежные подарки чудесным образом приумножались в его руках. Но прошло еще немало времени, прежде чем Джон признался себе, что у него нет ничего общего с сыном. Он подарил ему телку, и Билл тут же сменял ее на поросят, выкормил их и продал. Джон смеялся над собой.
– Конечно, он умнее меня, – говорил он Уилле. – Отец мне однажды подарил телку, и я держал ее до тех пор, пока она не умерла от старости. В Билле какой-то атавизм, может быть,
