Когда Ифтаху сообщили, что с ним желает побеседовать первосвященник Эфраима, его охватил порыв прежнего высокомерия. Этот священник из Шило слыл мудрецом. Сыны Эфраима послали к нему самого умного человека, чтобы убедить его в чём-то, но его сердце защищено теперь толстым панцирем, и никакой священник не сможет ему противостоять.
Ему любопытно было бы понаблюдать, как эфраимиты будут вести себя в беде, но он не собирался принимать окончательное решение. Возможно, он проявит великодушие и спасет их. Возможно… Все будет зависеть от его настроения. Захочет — поможет. Не захочет… На нет и суда нет.
Но вот в палатке Ифтаха появился первосвященник Эфраима. Он представлял себе Элиада совсем иначе. Желтоватое лицо с острым взглядом окаймляла коротенькая бородка, неприметная, расползающаяся фигура. Для своей должности он казался слишком молодым. Не больше пятидесяти, облачен в скромное коричневое одеяние, но из самого лучшего материала, выглядит очень ухоженным. Ифтах ни за что не признал бы в нем служителя Господа. Священники, как правило, не следили ни за собой, ни за своими жестами. Пожалуй, этот человек из Шило напоминал ему важного господина из Вавилона, которого он когда-то взял в плен — принца Гудеа.
Некоторое время они молча стояли друг против друга.
— Мир тебе! — выговорил, наконец, Элиад, склонившись в поклоне.
Вместо «шалом» у него, как у всех эфраимитов, получилось «салом». Ифтах рассмеялся. Это было чудом. Он не смеялся уже много дней, но когда вспомнил, как подшучивали над эфраимитами, когда он был ребенком; как пытавшиеся спастись сыны Эфраима у брода через Иордан тщетно старались правильно произнести слово «шиболет», его охватил новый приступ смеха.
Элиад предполагал, что Ифтах не встретит его, как положено встречать людей его ранга, но подобного приема не ожидал. Он почувствовал себя оскорбленным, но мгновенно овладел собой, вспомнив о слове, которое сам себе дал: не забывать, что спасение Израиля зависит от этого Ифтаха. Он постарался убедить себя, что Ифтах смеется не над ним и не над Эфраимом. Мало ли, что могло прийти в голову человеку, обагрившему свои руки кровью… Спокойно, с достоинством он ждал, когда приступ смеха пройдет.
— Прости, — опомнился Ифтах. — У меня и в мыслях не было оскорблять гостя.
Он подошел к Элиаду, обнял его, поцеловал и жестом пригласил присесть.
— Я благодарен тебе, — продолжал он, — что после всего, что произошло у брода через Иордан, ты не питаешь ко мне отвращения. Угроза для вас, должно быть, очень велика.
— Да, велика, не скрою, — просто и искренне согласился Элиад. Впервые со времен Деборы против нас объединились цари и города Канаана. Они хорошо вооружены и превосходят нас численностью. Опасность не минует и Гилеад. Если Канаан уничтожит западный Израиль, враги будут теснить вас не только с востока, но и с запада.
— Враги теснили меня с юга и с севера, и в доме моем тоже были враги. Но я справился со всеми, — небрежно парировал Ифтах. — Тебе не понять…
— Ты воевал во славу Господа, — остановил Ифтаха Элиад и внимательно посмотрел на него. — А Господь — Бог всего Израиля. Я пришел тебе как к Его фельдмаршалу.
— Тогда ты, верно, ошибся и не к тому обращаешься, — ответил Ифтах. Свои долги Господу я заплатил. Теперь я Ему не слуга и не должен вести за Него войны. Мы с Ним квиты.
Элиаду захотелось сказать Ифтаху грубость или, хотя бы, отреагировать на его слова вежливой иронией, но сердить этого человека он не смел. Он молчал, потирал руки, обдумывая следующий ход.
Элиад вновь посмотрел в лицо Ифтаха. На его жестких чертах лежала печать усталости. Кожа сморщилась, живой Ифтах напоминал мертвеца. Этот человек воевал со своим Богом и был истощен этой борьбой. Теперь он хотел покоя, но не мог освободиться от Господа.
— Ты ошибаешься, Ифтах, — сказал священник. — В твоих отношениях с Богом нет места вине, службе и долгу. Ты не в силах расквитаться с Ним. Ты — часть Господа.
Ифтаха охватил страх. Никто, кроме Яалы, не ведал, что лик Бога напоминает лицо Ифтаха. Откуда об этом узнал чужеземец?
Элиад увидел, что его слова задели Ифтаха.
— Если есть сейчас герой в Израиле, это — ты. А, стало быть, ты третья часть Бога. Мы описываем жизнь Израиля и знаем это. В тебе больше Господа, чем в нас, в остальных людях. Кто нападает на Господа, тот нападает на тебя.
— Не трудитесь, господин священник, превозносить меня! — попытался ерничать Ифтах, стараясь насмешливым тоном прикрыть свою растерянность. — Я не медведь, которого приманивают медом.
Элиад понял: Ифтах ожесточен и чрезмерно упрям. Но глупым его никак не назовешь и в умении думать ему не откажешь. Он закрылся от людей панцирем, а слова Элиада пробили в этом панцире брешь. Элиад ощутил проблеск надежды. Он отбросил прежний свой план и решил рискнуть — привлечь Ифтаха на свою сторону смелыми идеями, которые кому-то другому показались бы, вероятно, кощунственными.
— Меня ничуть не удивляет, что ты не воспринимаешь себя частицей Господа, — сказал он. — Ты — солдат и призван действовать, сражаться. Думать о Боге — не твое дело. Для этого существуют священники. В Шило с беспримерным усердием размышляют о Боге. И тут мы добились определенных успехов. Во всяком случае, осмыслив твою ситуацию, я берусь утверждать: хочешь ты того, или нет, ты — часть Господа. Господь живет в тебе, а ты живешь в Нем. Мелкие божки чужеземцев селятся на деревьях, в камнях, в водных потоках… Самые простодушные из нас тоже представляют нашего Бога в конкретных фигурах. Однако настоящий Бог, твой и мой, живет в делах Израиля.
Ифтах был озадачен. Не ведая того, священник говорил именно то, о чем рассказывала ему Яала. Неслыханные, кощунственные слова притягивали, завораживали его.
— Если я правильно тебя понял, — все eщё поддерживая насмешливый тон, уточнил он, — ты всерьез утверждаешь, что Господь живет в моих делах?
— Вот именно! — подтвердил Элиад.
— Выходит, если я совершаю преступление, — издевался Ифтах, — значит, его совершает Господь?
— Не совсем так, — мягко поучал его первосвященник. — Когда ты идешь на преступление, Господь слабеет, становится меньше.
— Я — солдат. Ты сам сказал это, — внезапно посерьезнел Ифтах. — Мне трудно понять твои красивые, гладкие слова.
— Ты прекрасно все понимаешь, — резко возразил ему Элиад. — Даже в тот момент, когда хочешь закрыться от меня…
Он не стал продолжать, вспомнив, какую цель преследовал в этой беседе. Сейчас Ифтах достаточно расслаблен. Наступил момент произнести слова, на которые Ифтах среагирует так, как нужно Элиаду. О своем учении Элиад говорил редко и только с самыми верными своими учениками. Но этот буйный, необычный человек — подтверждение тому священник читал в выражении его лица — был способен понимать его речи. Они волновали его. Душу священника переполняли идеи, и ему хотелось поделиться ими с Ифтахом. Он подошел к нему ближе, заговорил тихо, настойчиво, отбросив поучительный тон:
— Видишь ли, Господь родился с Израилем. Войны Израиля — Его войны. Израиль крепнет, и Господь становится сильней. Он, как мы, был, есть и будет.
Слова Элиада проникали Ифтаху в самое сердце. Против своей воли он думал над тем, что говорил ему священник. Разумеется, Бог этого священника не похож на Бога Ифтаха. Бог Ифтаха — Бог войны. Ифтах сам видел, как он дышал огнем, гремел бурей. Однако Ифтах понимал, что Господь может принимать разные обличья. И те Его лики, которые являлись священнику, будут навечно скрыты от Ифтаха. Несмотря на это, Ифтах не причислял себя к тем ограниченным людям, которые знают о Боге лишь то, что можно увидеть, пощупать.
Во второй раз с момента, как Элиад вошел в палатку, Ифтах испытал то, что давно не испытывал: он воспринял мысли священника, как собственные. Они дали ростки в его душе. Если Господь не обладал человеческими качествами, то у Него не было и человеческих потребностей… Внезапно, с пугающей ясностью, Ифтах понял суть точки зрения Элиада. В его глазах засверкали зеленые огоньки — огоньки гнева. Неистово, хриплым от всепоглощающего гнева голосом он набросился на священника:
— Говори все, что хотел сказать, первосвященник, первомечтатель! Скажи мне прямо в лицо, что считаешь мою жертву ничтожной! Ты считаешь, что она была не нужна?..
Элиад испугался рассудительности грубого воина, мгновенно ухватившего то, в чем он даже себе не осмеливался признаться.
Он овладел собой и поначалу решил попытаться сгладить неловкость искусными увертками. Но сознание того, что этот примитивный, по сути, не умеющий читать человек, который всю свою жизнь воевал, убивал, захватывал, не имея времени на праздные размышления, умел анализировать так же остро, как он сам, а может, и глубже, его потрясло. Впервые в жизни Элиад устыдился своего духовного высокомерия и учености. Нет, он не может лгать Ифтаху.
