Теперь наступил черед побледнеть миссис Уэлланд — при мысли о возможных последствиях своих необдуманных высказываний. Однако она сумела рассмеяться, положив себе добавку запеченных в раковине устриц, и, вновь облачаясь в обычную броню бодрости, воскликнула:
— Дорогой, как ты мог такое подумать! Я имела в виду, что после того, как мама сказала, что долг Эллен — вернуться к мужу, кажется странным ее внезапный каприз увидеть ее, когда добрая полдюжина внуков и внучек находится рядом с ней. Но мы никогда не должны забывать, что мама, несмотря на свою замечательную жизнеспособность, очень немолодая женщина.
Мистер Уэлланд все еще хмурился, и было очевидно, что его тревожное воображение сосредоточилось на ее последних словах.
— Да, твоя мать очень стара, а Бенком, возможно, не слишком много понимает в болезнях старых людей. Как ты сказала, дорогая, беды всегда следуют одна за другой, и через десять-пятнадцать лет, возможно, мне следует поискать другого врача. Всегда лучше сделать это раньше, чем позже.
Высказав столь спартанское решение, мистер Уэлланд решительно взял вилку снова.
— Но все же, — начала снова миссис Уэлланд, поднявшись из-за стола и направляясь в царство пурпурного атласа и малахита в дальнем углу гостиной, — я по-прежнему не понимаю, как Эллен доберется сюда завтра вечером, а я люблю, чтобы все было спланировано по крайней мере за двадцать четыре часа.
Арчер оторвался от созерцания небольшого полотна в восьмиугольной рамке черного дерева с ониксовыми медальонами, на котором пировали два кардинала.
— Могу я встретить ее, — предложил он, стараясь говорить равнодушно. — Мне не составит труда уйти пораньше из офиса и сесть в экипаж возле парома, если Мэй пошлет его туда.
Его сердце, едва он начал говорить, возбужденно забилось.
Миссис Уэлланд издала вздох облегчения, и Мэй, которая стояла у окна, повернулась к мужу и просияла одобряющей улыбкой.
— Вот видишь, мама, все уладилось за сутки, как ты и хотела, — сказала она и наклонилась поцеловать мать во все еще нахмуренный лоб.
Экипаж Мэй ждал ее у порога. Она должна была подбросить Арчера до Юнион-сквер, где он собирался пересесть на бродвейскую конку, чтобы доехать до офиса. Она устроилась в углу сиденья и затем сказала:
— Я не стала нервировать маму, поднимая новые вопросы; но как ты собираешься встречать Оленскую завтра и привезти ее в Нью-Йорк, когда сам должен быть в это время в Вашингтоне?
— Я не еду, — кратко ответил он.
— То есть как? Что-то случилось? — Ее голос, чистый, как звук колокольчика, был пронизан супружеской заботой.
— Нет никакого дела, то есть оно отложено.
— Отложено! Как странно. Я видела сегодня утром записку мистера Леттерблэра бабушке — он собирается в Вашингтон по важному патентному делу, которое будет слушаться в Верховном суде. Ты же говорил, тебе необходимо ехать именно по патентному делу?
— Ну да, это так. Но не может же сразу уехать вся контора! Леттерблэр решил ехать сегодня утром.
— То есть дело НЕ отложено? — уточнила она с настойчивостью, которая настолько не была ей свойственна, что кровь бросилась ему в лицо.
— Нет, отложена МОЯ поездка, — ответил он, ненавидя себя за то, что зачем-то пустился в ненужные объяснения по поводу своей поездки в Вашингтон, и вспоминая, где он читал, что умные лжецы приводят детали, а самые умные их избегают. Было не так уж трудно врать Мэй, но было крайне неприятно видеть, как она старается скрыть, что проверяет его. Я поеду позже, разве это не удача для вашего семейства? — продолжал он с легким сарказмом. Пока Арчер говорил, он чувствовал, что она смотрит на него, и тогда он посмотрел ей прямо в лицо, чтобы она не думала, что он пытается избежать ее взгляда. Секунду они смотрели глаза в глаза и, возможно, проникли в мысли друг друга глубже, чем сами того желали.
— Да, нам ДЕЙСТВИТЕЛЬНО повезло, — спокойно согласилась Мэй, — что ты сможешь встретить Эллен. Ты же видел, как мама благодарна тебе за твою любезность.
— Ты знаешь, я всегда готов помочь.
Карета остановилась; он выпрыгнул на мостовую, Мэй подалась к нему и взяла его за руку.
— До свидания, дорогой, — сказала она, и ее глаза засияли такой нестерпимо яркой голубизной, что ему пришло потом в голову, уж не блестели ли в них слезы.
Он повернулся и поспешил через Юнион-сквер, повторяя про себя нечто вроде беззвучной песенки:
— Целых два часа от Джерси-Сити до старой Кэтрин! Целых два часа а может быть, и больше!
Темно-синяя коляска Мэй, с которой еще не сошел свадебный глянец, встретила Арчера у парома, и он благополучно добрался до Пенсильванского терминала в Джерси-Сити.
Было пасмурно, шел снег, и в огромном гулком вокзале были включены газовые фонари.
Стоя на платформе в ожидании вашингтонского экспресса, Арчер подумал о том, что существуют чудаки, которые верят, что настанет день, когда под Гудзоном протянут тоннель[85] и пенсильванские поезда будут приходить прямо в Нью-Йорк. Впрочем, такие же выдумщики предсказывали и постройку судов, способных пересекать Атлантику за пять дней, и изобретение летающих машин, освещение электричеством, беспроволочную телефонную связь и другие диковины, подобные чудесам из сказок Шехерезады.
«Может быть, какому-то из этих чудес и суждено осуществиться, — подумал Арчер, — лишь бы подольше не строили тоннель». С детским предвкушением счастья он представлял, как совсем скоро Оленская сойдет с поезда и он выхватит взглядом ее лицо из массы ничего не значащих для него лиц, как она пойдет с ним к карете, опираясь на его руку, как потом карета медленно поползет к пристани, потому что по такой погоде копыта лошадей будут скользить по мостовой, как они будут въезжать на паром среди нагруженных повозок и орущих извозчиков и как потом, в наступившей тишине, они будут бок о бок сидеть в неподвижной карете, занесенной снегом, и они почувствуют, как земля, вращаясь вокруг солнца, уходит у них из-под ног. Было просто невероятно, как много он хотел сказать ей, и слова эти уже теснились в груди, собираясь вот-вот сорваться с его губ…
Пыхтя и грохоча, поезд подходил все ближе и ближе и медленно въехал в вокзал, словно чудовище, нагруженное добычей, вползало в свою берлогу. Арчер подался вперед, расталкивая локтями окружающих и пытаясь заглянуть в окна высоко нависших вагонов. Затем внезапно он увидел бледное и удивленное лицо Оленской рядом с собой, и им снова овладело горькое чувство, что эти черты совершенно стерлись из его памяти.
Они шагнули навстречу друг другу, и он предложил ей руку.
— Сюда, здесь моя карета, — только и сказал он.
Далее все было именно так, как и представлялось ему. Он поставил ее вещи, усадил в карету и — как припоминал потом — долго докладывал о здоровье бабушки и кратко обрисовал ситуацию с Бофортом («Бедная Регина!» — воскликнула она с явным сочувствием, что его удивило). Меж тем карета выбралась из сутолоки вокзала и потащилась по скользкому склону к пристани — вместе с неопрятными почтовыми повозками, тачками с углем, мечущимися лошадьми и пустыми катафалками — о, эти катафалки! При виде их Оленская зажмурила глаза и схватила Арчера за руку.
— О нет, только не это — бедная бабушка!
— Нет, нет, ей намного лучше — правда. Этого не произойдет, я уверен! — воскликнул он, как будто бы от этого зависело что-то в их отношениях.
Ее рука все еще оставалась в его руке, и, когда карета въехала на мостки, перекинутые на паром, он наклонился, расстегнул ее тесную перчатку и благоговейно поцеловал теплую ладонь. Она отняла руку с легкой улыбкой, и он спросил ее:
— Вы не ожидали, что встречу вас я?
— О нет.
— Я собирался в Вашингтон, чтобы повидать вас. Я уже почти уехал… мы едва не разминулись.
— О-о! — испуганно отозвалась она, будто они избежали какой-то опасности.
— Знаете, я почти забыл вас.
— Забыли? Меня?
— Я имею в виду… как бы это объяснить… Это всегда так. Каждый раз вы возникаете передо мной заново.
— О да, я понимаю вас… понимаю.
— То есть у вас тоже так?
Она кивнула, глядя в заснеженное окошко.
— Эллен… Эллен… Эллен…
Она не ответила, и он замолчал, глядя на ее профиль, четко вырисовывающийся на фоне снежной мглы за окном. «Что она делала в эти нескончаемые четыре месяца, хотел бы я знать», — подумал он.
Как, в сущности, мало знали они друг о друге! Таяли драгоценные мгновения, но он позабыл все, что хотел ей сказать, и только беспомощно размышлял об их близости и разобщенности, и это, казалось, подчеркивалось даже тем, что они, сидя рядом в карете так близко, не решались взглянуть в лицо друг другу.
— Какая чудесная карета! Она принадлежит Мэй? — спросила она, вдруг отвернувшись от окна.
