так, будто на самом деле он имеет в виду совсем другое.
Никто не знал, что подарить Лилли, но, уж конечно, не гнома, не эльфа или вообще что-нибудь маленькое.
— Подарите ей что-нибудь съестное, — предложил Айова Боб за несколько дней перед Рождеством.
В нашей семье никогда не устраивали этой ерунды с организованными рождественскими закупками. У нас всегда все откладывалось на последнюю минуту, хотя Айова Боб заранее позаботился о елке, которую в одно прекрасное утро он срубил в Элиот-парке; она была слишком большой, чтобы поставить ее в зале ресторана отеля «Нью-Гэмпшир», если не распилить пополам.
— Вы срубили самое красивое дерево в парке, — сказала мать.
— Ну, ведь мы же владельцы парка, правда? — сказал тренер Боб. — А для чего еще существуют деревья?
В конце концов, он был из Айовы, где местами на несколько миль не увидишь ни одного дерева.
Главный поток подарков обрушивался на Эгга, потому что в этом году у него был самый подходящий возраст для Рождества. Эгг обожал вещи. Все дарили ему животных, мячики, резиновые игрушки для ванны и игрушки для прогулок, большинство этого хлама будет потеряно, или он из него вырастет или сломает, или оно будет укрыто под снегом до самого конца зимы.
Мы с Фрэнни обнаружили в антикварном магазине в Дейри банку с зубами шимпанзе и купили их для Фрэнка.
— Он может использовать их в каком-нибудь своем эксперименте с чучелами, — сказала Фрэнни.
А я просто был рад, что мы не дадим ему зубы до Рождества, я опасался, что Фрэнк может попробовать воспользоваться ими при изготовлении своей версии Грустеца.
* * *
— Грустец! — завопил Айова Боб однажды ночью перед самым Рождеством, и мы все подскочили в кроватях, и у нас зашевелились волосы. — Грустец! — звал старик, и мы слышали, как он бушует в пустом коридоре третьего этажа. — Грустец! — звал он.
— Старому дураку приснился дурной сон, — сказал отец, топая в банном халате наверх, но я тут же побежал в комнату Фрэнка и уставился на него.
— Не смотри на меня так, — сказал мне Фрэнк. — Грустец все еще в лаборатории. Он еще не закончен.
И мы все пошли наверх, чтобы посмотреть, что случилось с Айовой Бобом.
Он «видел» Грустеца, сказал он. Тренер Боб уловил запах старого пса во сне, и, когда он проснулся, ему показалось, что Грустец стоит на старом восточном ковре, своем любимом, в комнате Боба.
— Но он смотрел на меня с такой угрозой, — сказал старый Боб. — Он смотрел так, как будто хотел напасть на меня!
Я снова уставился на Фрэнка, но тот пожал плечами. Отец закатил глаза.
— У тебя просто был ночной кошмар, — сказал он своему старому отцу.
— Грустец стоял в этой комнате! — сказал тренер Боб. — Но он выглядел совсем не как Грустец. Он выглядел так, словно хотел убить меня.
— Ну-ну, — сказала мать.
И отец взмахом руки велел нам уйти из комнаты. Я слышал, как он начал говорить с Айовой Бобом таким же тоном, каким он говорил с Лилли или Эггом или с любым из нас, когда мы были младше, и я понял, что отец часто разговаривает так с Бобом, как будто считает его ребенком.
— А все этот старый ковер, — прошептала мать нам, ребятам, — на нем собралось столько собачьей шерсти, что дедушка во сне все еще чувствует этот запах.
У Лилли был испуганный вид, но она часто выглядит испуганной. Эгг принялся бродить вокруг с таким видом, как будто спал на ходу.
— Грустец ведь умер, правда? — спросил Эгг.
— Да, да, — сказала Фрэнни.
— Что? — переспросил Эгг так громко, что Лилли подскочила.
— Ладно, Фрэнк, — прошептал я, когда мы с ним были на лестнице. — В какую позу ты поставил Грустеца?
— В «атакующую», — сказал Фрэнк, и я вздрогнул.
Я подумал, что старый пес, возмущенный, что его поставили в эту ужасную позу, вернулся в отель «Нью-Гэмпшир» привидением. Он пошел к Айове Бобу, потому что у того был его ковер.
— Давайте положим старый ковер Грустеца в комнату Фрэнка, — предложил я за завтраком.
— Мне не нужен этот старый ковер, — возмутился Фрэнк.
— Мне нужен этот старый ковер, — сказал тренер Боб. — Он очень подходит для моих упражнений.
— Это из-за того сна, который ты видел прошлой ночью, — отважилась сказать Фрэнни.
— Это был не сон, Фрэнни, — мрачно сказал Боб. — Это был Грустец во плоти, — сказал старый тренер, и от слова «во плоти» Лилли вздрогнула так сильно, что со звоном уронила ложку с кашей.
— Что такое «во плоти»? — спросил Эгг.
— Слушай, Фрэнк, — сказал я ему в замерзшем Элиот-парке накануне Рождества. — Думаю, тебе лучше оставить Грустеца в лаборатории.
Фрэнк с негодованием ощерился и словно бы принял «атакующую» позу.
— Он полностью готов, — сказал Фрэнк, — и сегодня вечером будет уже дома.
— Сделай мне одолжение, только не надо подарочной упаковки, ладно? — попросил я.
— Подарочной упаковки? — сказал Фрэнк с не более чем легким налетом отвращения. — Ты что думаешь, я чокнутый?
Я ничего не ответил, и он сказал:
— Смотри, ты что, не понимаешь, что происходит? Я сделал такую отличную работу с Грустецом, что у деда появилось предчувствие, что Грустец вернется домой, — сказал Фрэнк.
Меня всегда поражало, как логично могла звучать в устах Фрэнка самая идиотская мысль.
Вот так мы подошли к ночи перед Рождеством. Как говорится, тихо было — ни одна тварь не копошилась. Разве что булькали одна-две кастрюли. Трещала непрерывная буря радиопомех у Макса Урика. Ронда Рей была в своей комнате. В номере «2В» жил турок, турецкий дипломат, навещавший своего сына в школе Дейри; это был единственный ученик, который не уехал домой (или к кому-то домой) на Рождество. Все подарки были тщательно спрятаны. В нашей семье была традиция прятать все подарки и выкладывать их под елку в рождественское утро.
Мы знали, что мать и отец спрятали все наши подарки в номере «3Е», который они счастливо и часто посещали. Айова Боб спрятал свои подарки на четвертом этаже в одной из крошечных ванных комнат, которые теперь, после сомнительного диагноза возможной болезни Лилли, никто не называл «карликовыми». Фрэнни показала мне все подарки, которые она заготовила, в том числе продемонстрировала на себе сексуальное платье, купленное для матери. Это вынудило меня показать ей ночную рубашку, которую я купил для Ронды Рей, и Фрэнни пришлось продемонстрировать ее мне. Когда я увидел рубашку на ней, я понял, что должен был купить ее для Фрэнни. Рубашка была белоснежно-белой — цвет, который еще отсутствовал в коллекции Ронды.
— Ты должен был купить ее для
