— Например?
— Ну, так с ходу трудно сказать.
— Но мне-то нужно было сказать как раз с ходу, — не без горячности возразил я. — Тут уж не до шлифовки диалогов и состыковки сюжетных линий, когда дама с лицом Шерлока Холмса застукала вас в спальне своего сына в позе, вызывающей в памяти последние минуты гибели «Титаника» — задранная кверху корма торчит из-под туалетного столика.
— Совершенно с вами согласен. Вот только…
— Что?
— Мне бы не хотелось задеть ваши чувства…
— Выкладывайте. Мои чувства уже столько раз задевали, что если заденут еще раз, это уже ничего не изменит.
— Вы позволите мне быть с вами откровенным?
— Да, пожалуйста.
— Видите ли, я спрашиваю себя, разумно ли было доверять эту деликатную миссию столь молодому человеку, как вы. Я мысленно возвращаюсь к тому аргументу, который вы привели, когда мы обсуждали наш план с мисс Уикем. Вы сказали, что для этого предприятия требуется человек зрелый и опытный, а не молодой и неоперившийся, который к тому же в детстве никогда не блистал в игре «найди туфлю». Вряд ли вы станете оспаривать тот факт, что я человек зрелый, и к тому же в юные годы я отличался особенным искусством именно в этой игре. Помню, в одном из домов, куда я в детстве ходил во время рождественских праздников, хозяйка сравнила меня со щенком добермана-пинчера. Своеобразный комплимент, конечно, но именно так она выразилась.
Я взглянул на него «в немом оцепенении». Его слова можно было истолковать только одним единственным образом.
— Вы что же, решили сами обыскать его комнату?
— Именно это я и собираюсь сделать, мистер Вустер.
— Вот так компот!
— Никогда не слышал этого выражения прежде, но, если я его правильно понял, вы считаете мое поведение эксцентрическим.
— Нет, я бы так не сказал, но… вы отдаете себе отчет, какой опасности себя подвергаете? Вряд ли встреча с мамашей Артроуз доставит вам удовольствие. У нее взгляд, как у… как они называются, эти — со смертоносными взглядами? Василиски — вот как. У нее взгляд василиска. А вдруг она снова нагрянет в комнату и испепелит вас взглядом?
— Да, я учел такую возможность. Но, мистер Вустер, опасность как раз и придает моей миссии особую привлекательность. Кровь быстрее бежит в жилах.
— У меня так наоборот — стынет.
— Возможно, вы не поверите, но я думаю о предстоящем приключении с удовольствием.
— С удовольствием?!
— Да. Как ни странно это звучит, оно дает возможность вновь ощутить себя молодым. Как в те дни, когда я учился в приготовительной школе и частенько ночью тайком проникал в кабинет директора, чтобы полакомиться его печеньем.
Я вздрогнул и взглянул на него со жгучим интересом. Его слова вызвали глубокий отклик в моей душе, на сердце у меня потеплело.
— Печеньем?
— Он хранил его в жестянке на письменном столе.
— Вы в самом деле таскали печенье, когда учились в приготовительной школе?
— Это было много лет назад.
— Я делал то же самое, — сказал я и с трудом удержался, чтобы не воскликнуть «Брат мой!»
Он поднял кустистую бровь, и было видно, что на сердце у него тоже потеплело.
— Нет, правда? Подумать только! Я полагал, что это моя оригинальная идея, но, вне всякого сомнения, сегодня по всей Англии поколение, идущее нам на смену, занимается тем же самым. Значит, и вам довелось жить в счастливой Аркадии? А какое там было печенье? Мне обычно попадалось «Ассорти».
— Присыпанное розовым и белым сахаром?
— Совершенно верно, хотя иногда бывало и простое.
— А мне обычно доставался «Имбирный орех».
— Тоже очень вкусное, но я все-таки больше люблю «Ассорти».
— Я тоже. Но тогда приходилось брать то, что есть. И вас ни разу не застукали?
— С гордостью могу сказать, что нет.
— А я один раз попался. До сих пор ноет перед ненастьем.
— Да, не повезло. Бывает. Кстати, возвращаясь к задуманному мной предприятию: меня поддерживает мысль, что если случится худшее и меня обнаружат, мне, во всяком случае, не грозит полдюжины горячих по казенному месту, как это у нас тогда называлось. Так что можете смело доверить мне решение этой проблемы, мистер Вустер.
— Зовите меня просто Берти.
— С удовольствием, Берти.
— А можно, я буду звать вас Родериком?
— Был бы счастлив.
— Или Родди? А то Родерик натощак не выговоришь.
— Как вам больше нравится.
— И вы в самом деле пойдете искать туфлю?
. — Непременно. Я глубоко уважаю и люблю вашего дядю и прекрасно сознаю, какое горе он испытает, узнав, что бесценный экспонат навсегда исчез из его коллекции. Никогда не прощу себе, если, принимая меры для возвращения принадлежащих ему ценностей, я не сделаю…
— … все от вас зависящее?
— Я собирался сказать «все, что в моих силах». Я напрягу все свои…
— … умственные способности?
— По-моему, «душевные силы» будет точнее.
— Да, вы правы. Вам надо улучить момент…
— Несомненно.
— Дождаться удобного случая…
— Именно.
— И тут уж не зевать!
— Я так и понял.
— Один совет, если позволите: не ищите на шкафу, там этой штуки нет.
— Спасибо, это полезно знать.
— Разве что он положил ее туда уже после моего ухода. Что ж, Родди, ни пуха ни пера.
— Спасибо, Берти.
Какое тепло разлилось у меня внутри, когда я возвращался на лужайку за книжкой мамаши Артроуз, чтобы поставить ее на полку в спальне тетушки Далии, словно я принял двойную дозу желчегонной микстуры доктора Гордона. Я был до глубины души восхищен мужеством Родди. Он ведь уже в годах, ему никак не меньше пятидесяти, а сколько жизненной энергии, оказывается, еще бурлит в этом старикане, просто удивительно. Это свидетельствует о том, что… ну, не знаю о чем, но о чем-то свидетельствует. Я стал размышлять о старине Глоссопе, пытался представить, каким он был во времена ночных вылазок за печеньем. Но ничего вообразить не смог, вот разве что в ту пору он еще не был лыс, как репка. Так часто бывает, когда речь идет о людях намного тебя старше. Помню, я был потрясен, когда узнал, что дядя Перси, этот старый пень, в котором невозможно заподозрить ни малейшей искры человеческих чувств, был рекордсменом Лондона по числу скандалов и его регулярно выставляли из зала во время балов в «Ковент-Гардене».
Придя с книгой в берлогу тетушки Далии, я обнаружил, что у меня есть еще целых двадцать минут, прежде чем надо будет переодеваться к ужину, поэтому я уселся в кресло и продолжил чтение. Мне пришлось прерваться на той странице, где мамаша Артроуз, поплевав на ладони, уже готовилась повергнуть читателей в трепет ужаса. Не успел я дойти до первых улик и пятен запекшейся крови, как дверь распахнулась и предо мной предстал Селедка. И едва я на него взглянул, как действительно почувствовал трепет ужаса — лицо его пылало, как багряный закат перед ветреной погодой, и весь вид выражал полное смятение. Он выглядел как Джек Демпси в конце финального матча с Джином Танни[78] — как вы, вероятно, помните, в тот раз он не успел «нырнуть», когда Джин выполнял свой коронный прямой правой.
— Берти, — завопил он с порога. — Я тебя по всему дому ищу!
— Я задержался с Макпалтусом в буфетной. А что стряслось?
— Что стряслось!
— Тебе не нравится красная комната?
— Красная комната!
По его виду я догадался, что он пришел не затем, чтобы выразить недовольство по поводу спальных апартаментов.
— Тогда в чем загвоздка?
— В чем загвоздка!
Тут я понял, что пора принимать решительные меры. Через десять минут переодеваться к ужину, а в эту игру можно играть часами.
— Послушай, дурья башка, — терпеливо сказал я. — Решай, да побыстрее: либо ты мой старый друг Реджинальд Сельдинг, либо эхо в Швейцарских Альпах. Если ты собираешься повторять за мной каждое слово…
Тут появился папаша Глоссоп с коктейлями, и нам пришлось прекратить обмен любезностями. Селедка залпом осушил свой бокал и немного успокоился. Когда дверь за Родди закрылась, и мы смогли продолжить разговор, он заговорил уже нормально.
— Берти, — сказал он и взял второй бокал, — случилось нечто ужасное.
Должен признаться: у меня упало сердце. Вы, наверное, не забыли, как я в разговоре с Бобби сравнил «Бринкли-Корт» с усадьбой из рассказов покойного Эдгара Аллана По. Если вы знакомы с его произведениями, то, конечно, помните, как несладко приходилось у него тем, кто останавливался на ночь в загородном доме — в любую минуту в комнату мог войти закутанный в окровавленный саван мертвец. В «Бринкли» до этого пока не доходило, но атмосфера становилась все более и более зловещей, а тут еще Селедка заявляет, что готов поведать нечто ужасное и еще сильнее нагнетает ощущение надвигающейся беды.
