Он повернулся и ушел.
— Все в барак! — заорал помощник коменданта. — Собрать барахло. И ножички, пожалуйста, не забудьте!
Весь день мы просидели в бараке. Никого не выпускали, даже человека, чьей обязанностью было ходить за хлебом. Около полудня, санитар в сопровождении двоих заключенных внес вместо супа деревянную лохань с сульфатом натрия. Но только трое из наших успели отведать слабительного. Четвертый забился в притворном припадке эпилепсии и опрокинул лохань, а заодно и ведро, а все ложки раскидал по сторонам. На том инцидент был исчерпан, разве что староста после долго мыл и убирал в бараке.
Сегодня весь день проговорил с Жаном Кастелли по прозвищу Старина. Он был профессиональным взломщиком, человеком необычайной силы воли и высокого интеллекта. Он ненавидел насилие. У него было много разных странностей, например, он мылся только самым простым мылом. Стоило ему унюхать, что я мылся «Палмолив», как он морщил нос и восклицал:
— Господи, ну и воняет! Как от педрилы! Намылся шлюхиным мылом!
Было ему пятьдесят два, но, несмотря на это, энергия так и била из него ключом.
— Папийон! Ты мне прямо как сын. Жизнь здесь тебя не интересует. Ты хорошо ешь, потому что хочешь сохранить форму. Но ты никогда не сможешь осесть здесь, за островах. Я поздравляю тебя. Тут едва наберется полдюжины ребят, что придерживаются того же образа мыслей. Особенно в плане побега. Здесь немало людей, готовых заплатить целое состояние, чтобы попасть на материк, откуда бежать легче, но в побег с островов никто не верит.
Старина Кастелли посоветовал мне учить английский и при любой возможности говорить с испанцами по-испански. Он одолжил мне учебник испанского в двадцать четыре урока и франко-английский словарь. Он очень дружил с марсельцем по имени Гарде, большим спецом по побегам. Сам марселец бежал уже два раза — первый раз с португальской каторги, второй — с материка. У него были свои идеи относительно побега с островов, у Кастелли — свои. Тулузец Гравон имел свое мнение. И все они не совпадали. Поэтому я решил мыслить и действовать самостоятельно, ни с кем больше не советуясь.
Вчера вечером мне представилась возможность дать понять в бараке, что почем и кто я такой. Некий громила из Нима по прозвищу Баран пытался спровоцировать на драку на ножах одного паренька из Тулузы по прозвищу Сардинка. Баран, голый по пояс, перегородил проход и, играя ножом, сказал:
— Или гонишь мне двадцать пять франков за каждую игру, или играть не будешь!
— Да здесь сроду никто никому ничего не платил за игру в покер! — воскликнул Сардинка. — Чего прицепился? Чего б тебе не пойти туда, где играют марсельцы?
— А это не твоего ума дело! Или платишь, или не играешь! А не то давай драться.
— Нет, драться я не буду.
— Тогда, значит, сваливаешь?
— Да. Не хочу получить перо в брюхо от гориллы, которая даже ни разу не попробовала бежать! Я лично собираюсь бежать и не хочу убивать или быть убитым.
Все напряглись: что будет дальше?
— Этот малыш наверняка хороший парень, — шепнул мне Гранде. — Жаль, что мы ничем не можем ему помочь.
Я раскрыл нож и сунул его под бедро. Сидел я в гамаке у Гранде.
— Эй ты, вошь! Так будешь платить или нет? — И Баран шагнул к Сардинке.
И тут я крикнул:
— А ну, заткни свою вонючую пасть, Баран! И оставь парня в покое!
— Ты что, взбесился, Папийон? — прошептал Гранде. Сидя все так же неподвижно с припрятанным под ногой ножом и держа руку на рукоятке, я сказал:
— Нет, не взбесился. Вот что я хочу сказать при всех, прежде чем начну с тобой драться, Баран. Если ты, конечно, не раздумаешь после того, что услышишь. За все время, что я сижу в этом бараке, где нас больше сотни, и все ребята будь здоров, мне стыдно и больно видеть, что одна-единственная стоящая чего-нибудь вещь здесь презирается. Лично я, считаю, что, если человек бежал или доказал, что может бежать и готов рискнуть жизнью ради свободы, он заслуживает уважения всех и каждого, невзирая на все остальные качества. Может, кто не согласен? — Молчание. — Да, здесь свои законы, но нет самого главного: каждый должен не только уважать беглеца, но всячески помогать и поддерживать. Не обязательно должен бежать каждый. Но если у вас не хватает духу рискнуть и попробовать начать жизнь сначала, то по крайней мере отдавайте должное тем, кто на это решается. И если кто забудет этот простой мужской закон, то он свое получит, обещаю. Ну а теперь, Баран, если не раздумал, я к твоим услугам! — И одним прыжком я оказался на, середине комнаты с ножом в руке. Баран швырнул свой нож на пол и сказал:
— Ты прав, Папийон. Поэтому на ножах я драться с тобой не буду. Давай на кулаках, чтобы не думали, что я трусливая вошь!
Я передал нож Гранде. И мы сцепились, как две дикие кошки. Продолжалось все это минут двадцать. В конце концов после ловкого удара головой я вышел победителем.
Мы отправились вместе в сортир смывать кровь с физиономий.
— Ты прав! — сказал Баран, — Все мы стали тупым и послушным стадом на этих островах. Я торчу здесь вот уже пятнадцать лет, но так и не собрал несчастные тысячу франков, чтобы перебраться на материк. Позор!
Я вернулся к своим, и тут же на меня набросились Гранде и Гальтани.
— Рехнулся ты, что ли! Так. всех оскорблять! Просто чудо» что никто не выпрыгнул в проход с ножом и не прикончил тебя.
— Нет, ребята! Ничего удивительного. В уголовном мире принято: если человек неправ, он открыто признается в этом.
— Что ж, может, и так, — сказал Гальгани. — Однако не стоит шутить с огнем.
Прошлой ночью убили итальянца по имени Карлино Он жил с «женой» — молоденьким мальчиком. Оба работали садовниками. Должно быть, он знал, что его жизнь в опасности, потому что ночью, когда он спал, его сторожил мальчик, и наоборот. А под гамак они накидали пустых жестянок, чтоб слышать, если кто попробует подобраться. И все равно его убили. И именно снизу, через гамак: Вслед за его пронзительным воплем раздался грохот жестянок, на которые наткнулся убийца.
Гранде в это время сидел за игрой с марселъцами. Их там собралось человек тридцать. Я стоял рядом. Крик и грохот банок остановили игру. Все вскочили. Приятель Карлино ничего не видел, а сам Карлино уже не дышал. Староста спросил, стоит ли вызывать начальство. Нет, успеется завтра утром, на перекличке. Раз человек умер, ему ничем не поможешь.
— Никто ничего не слышал! — Сказал Гранде. — В том числе и ты, малыш, — обратился он к приятелю Карлино — Скажешь, что проснулся утром, а он уже мертвый.
И игра возобновилась.
Я с нетерпением ждал, что же произойдет, когда надзиратели обнаружат убийство. В полшестого первый гонг. В шесть — второй и кофе. В половине седьмого после третьего гонга все выходили на перекличку.
Однако на этот раз установленный порядок был нарушен. После второго гонга староста обратился к охраннику, сопровождавшему разносчика кофе:
— Начальник, тут человека убили!
— Кого?
— Карлино.
— Хорошо.
Десять минут спустя явилось шестеро охранников.
— Где труп?
— Там.
Они увидели нож, воткнутый в спину Карлино через полотно гамака. И вытащили его.
— Носилки и забрать его!
Двое унесли труп. Взошло солнце Третий гонг. Держа окровавленный нож двумя пальцами, надзиратель отдал команду:
— Все во двор, на перекличку! В том числе и больные!
Все вышли. Комендант и начальник охраны всегда присутствовали на утренней перекличке. Когда дошли до Карчино, староста ответил:
— Умер сегодня ночью, забрали в морг.
— Хорошо, — сказал охранник, ведущий перекличку. Выяснилось, что все остальные на месте, и начальник лагеря подняв нож, спросил:
— Кто-нибудь узнает этот кож? — Нет ответа. — Кто-нибудь видел убийцу? — Мертвая тишина — Значит, как всегда, никто ничего не знает?.. Шагом марш мимо меня, руки вытянуть вперед! А потом все по своим рабочим местам! Вот так, господин комендант, никогда нельзя выяснить, кто виноват.
— Расследование закончено! — резюмировал комендант. — Заберите нож и прикрепите к нему бирку с надписью: «Им убит Карлино».
И все. Для здешнего начальства жизнь заключенного значила не больше, чем жизнь бродячей собаки.
С понедельника я начал работать ассенизатором. В половине пятого вышел из барака и еще с одним, человеком начал опорожнять параши блока «А» — нашего блока, Их надо было свозить к морю и выливать. Но возница, если ему заплатить, соглашался ждать на плато в том месте, где к морю вел узкий зацементированный желоб. Тогда быстро, минут за двадцать, мы выливали все содержимое бочек в него, а потом — тонны три морской воды, которая все смывала. Морскую воду заранее привозил в огромной бочке один очень славный негр с Мартиники, которому мы платили по двадцать франков в день.
Итак, я ассенизатор. Каждый день, закончив работу, я хорошенько мылся, переодевался в шорты и отправлялся на рыбалку. От меня требовалось только одно — быть в лагере в полдень. Через Шатая удалось раздобыть удочки и крючки И когда я шел по дороге, неся на проволоке целую связку прекрасной крупной султанки, меня часто окликали с порога жены охранников:
