Вместо ответа Дэви только глупо ухмыльнулся.
— И все-таки он еще дешево отделался,— продолжала она,— Дэвону много хуже пришлось. С того вытребовали пятьдесят тысяч, а потом взяли да и провалили, и в конгресс он так и не попал! Тогда-то он и пришел к выводу, что для джентльмена — Америка не место.
И миссис Билли принялась за Дэвонов! А потом пошли Хэвенсы, и Уимены, и Тоддсы,— пробило полночь, прежде чем она успела перебрать их всех.
Газеты больше не упоминали о процессе Хэсбрука, но благодаря ему Монтэгю приобрел значительную известность в финансовых кругах, и ему стали поручать всё новые и новые дела.
Но, увы, пятидесятитысячных клиентов уже не попадалось! Первой обратилась к нему неимущая вдова, владевшая актом, который давал ей право на изрядную часть одного из больших городов Пенсильвании, только, к несчастью, акт был почти восьмидесятилетней давности. Потом явился бедный старичок, пострадавший в уличной катастрофе, которого обманным образом принудили дать расписку, что он отказывается от своих прав на компенсацию; наконец, какой-то житель Нью-Йорка, кипя негодованием, захотел возбудить сто судебных исков против транспортного треста за отказ в транзите каких-то грузов. Все это были сомнительные дела, с весьма слабыми шансами на успех. И Монтэгю заметил, что к нему прибегают лишь в последней крайности, по-видимому прослышав о нем как о человеке альтруистических наклонностей.
Один случай особенно заинтересовал его, ибо он увидел в нем зловещее подтверждение мрачных предсказаний Оливера. Его посетил пожилой джентльмен, благородство и утонченность обращения которого располагали к себе с первого взгляда, и рассказал совершенно потрясающую историю. Лет пять-шесть назад он изобрел аккумуляторную батарею, наиболее эффективную из всех существующих. Для производства этих батарей он организовал компанию с капиталом в три миллиона долларов и, выговорив для себя за свой патент треть дохода, сделался ее директором. Через некоторое время группа лип, намеревавшихся основать автомобильный завод, предложила ему заключить соглашение, которое давало бы им исключительное право на пользование его батареями. Но изобретатель не пожелал иметь дела с этими людьми — это были транспортные и газовые магнаты, недобросовестность которых была широко известна. Он отклонил их предложение и вместо этого решил создать собственную автомобильную компанию. Только успел изобретатель приступить к этому, как стало известно, что его враги предприняли ряд мер с целью присвоить его изобретение. Между тем друг изобретателя, владелец другой трети доходов, заложил свои акции, чтобы помочь ему в организации новой компании, а тут банк вдруг присылает требование на дополнительное обеспечение, и тому приходится продать свою часть акций. На ближайшем собрании акционеров обнаружилось, что эта часть уже приобретена их врагами, равно как и акции, находившиеся в свободной продаже; так мало-помалу враги стали забирать компанию в свои руки и, вытеснив его окончательно с поста директора, заключили контракт со своим собственным автомобильным заводом на поставку батарей, причем по такой низкой цене, что предпринимателям не оставалось вообще никакой прибыли! В результате за два года изобретатель не получил и доллара дивиденда со своих стоящих миллион долларов акций; и в довершение всего враждебная компания отказалась продавать батареи принадлежавшему изобретателю автомобильному заводу, который пришлось закрыть, в результате чего и его друг также потерпел банкротство!
Монтэгю тщательно обследовал дело и убедился, что все это правда. Особенно пикантным показалось ему то обстоятельство, что некоторых из этих грабителей с большой дороги он сам встречал в свете; с сыном и наследником одного из них он близко познакомился у Зигфрида Харвея. Этот представитель золотой молодежи через несколько дней собирался жениться, и в газетах сообщалось, что свекор преподнес невестке чек на миллион долларов. Монтэгю пришло на ум: уж не тот ли это миллион, который он украл у его клиента?
Накануне свадьбы в «Клубе миллионеров» должен был состояться «мальчишник», и Монтэгю с Оливером были оба на него приглашены. Но Монтэгю решил взяться за этот процесс и потому счел нужным съездить к брату и предупредить его, что хотел бы отказаться от приглашения; однако Оливер, к которому с каждым днем возвращалась его прежняя самоуверенность, заявил, что сейчас более чем когда-либо важно — если не лично для Монтэгю, то во всяком случае для Элис,— чтобы он твердо стоял на своих позициях и не избегал встреч с противниками. Таким образом, Монтэгю попал-таки на этот «мальчишник» и с головой окунулся в атмосферу краденых миллионов.
Поначалу все выглядело чудесно: большой, роскошно убранный отдельный кабинет, струнный оркестр, скрытый в беседке из живых растений. Но повсюду стояли коктейли — даже на буфете у самых дверей, и к тому времени, когда подали кофе, гости были уже пьяны, весело шумели и после каждого тоста бросали через плечо бокалы. Суть «мальчишника» заключалась в прощании с былой свободой и друзьями-собутыльниками, и потому на этот случай были сложены сентиментально-комические песенки, которые присутствующие встречали дружными взрывами хохота.
Внимательно вслушиваясь и читая между строк, можно было восстановить по этим песенкам картину бурных похождений молодого хозяина. О чем только в них ни поминалось: и о каком-то доме в Вест-Сайде, и о яхте, на которой во всех частях света происходили оргии; и про летнюю ночь в нью-портовской гавани, когда кому-то пришла в голову счастливая мысль замораживать золотые монеты в кусочках льда и спускать их за шиворот девицам! Пелось в них и о банкете в таинственном нью-йоркском ателье художника, где был подан гигантский пирог, из которого вдруг выскочила полуголая красавица с порхавшей вокруг нее стайкой канареек! И про некую мамзель, имевшую обыкновение танцевать во время ужина на столе в прозрачных одеждах; как явствовало из песенок, эта мамзель, напившись однажды после театра, разгромила известный ресторан на Бродвее. И про кузена из Чикаго, специалиста по ресторанным дебошам, юного повесу, купавшего своих любовниц в шампанском. Видимо, в городе существовало множество таких злачных местечек — частных клубов и студий художников,— где постоянно происходили подобные оргии; проскальзывали намеки и на какую-то башню, но Монтэгю не понял их. Многое, однако, пояснил ему пожилой господин, сидевший от него справа и остававшийся трезвым, сколько бы он ни пил. Между прочим, он всерьез рекомендовал Монтэгю сойтись с одной из любовниц их молодого амфитриона, «умопомрачительной» дамочкой, которая как раз сейчас ищет нового покровителя.
Ближе к утру начались состязания в борьбе: молодые люди скинули фраки, а стол, чтоб не мешал, разобрали на части и сдвинули как попало в угол, переколотив при этом чуть не всю посуду. В промежутках между раундами пили шампанское, с маху отбивая горлышки бутылок. Так продолжалось до четырех часов утра, когда большинство гостей оказалось лежащими вповалку на полу.
Домой Монтэгю ехал в одном кебе с пожилым господином, сидевшим за обедом рядом с ним; по дороге он спросил его: обычное ли это явление — такие попойки? В ответ его спутник — «стальной делец» с Запада — рассказал о нескольких оргиях, которых был свидетелем у себя на родине. Тот раз в театре с Зигфридом Харвеем Монтэгю видел одну очень известную актрису в музыкальной комедии, имевшей наибольший успех из. всех пьес, которые шли тогда в Нью-Йорке. Билеты на нее расхватывали за несколько недель вперед, и после утренних спектаклей вся улица перед актерским подъездом бывала забита народом, ожидавшим выхода этой актрисы. Она была гибка и грациозна, как пантера, и носила плотно облегающие платья, подчеркивавшие стройность ее форм. Казалось, пьеса, в которой она участвовала, была поставлена с единственной целью узнать, до каких пределов можно довести непристойность на сцене, не опасаясь вмешательства полиции. Спутник Монтэгю рассказал ему, как однажды эту самую актрису пригласили петь на банкете, устроенном магнатами одного могущественного треста; после полуночи она приехала в фешенебельнейший клуб города и спела свою излюбленную песенку «Не хотите ль поиграть со мной?» Подвыпившие магнаты поняли приглашение буквально, и в результате актриса бежала из комнаты в наполовину содранном с нее платье. Немного спустя один из администраторов треста вздумал разойтись с женой, чтобы жениться на какой-то хористке; и когда общественное негодование вынудило директоров попросить его подать в отставку, он ответил угрозой, что огласит происшествие на банкете!
На другой день, или, вернее, в то же утро, Монтэгю и Элис присутствовали на торжественном бракосочетании. Газеты единодушно провозгласили, что за текущую неделю это самое значительное событие светской жизни, и полдюжины полисменов насилу сдерживали запрудившую улицу толпу. Обряд венчания происходил в церкви св. Цецилии, и совершал его величественный епископ в пурпурно-багряном облачении. Внутрь храма допущены были только избранные; восхитительно одетые и причесанные, они источали смесь таких дивных благоуханий, с какими не сравнятся ароматы всех долин Аркадии. Жених, свежевыскобленный и напомаженный, выглядел красавцем, хотя и был слегка бледен; но при виде неприступно-важного шафера Монтэгю не мог сдержать улыбки, вспомнив, как несколько часов назад он же, шатаясь, брел пьяный, в разорванной на спине бледно-голубой рубашке.
