— А вам понравилось? Смешно, не правда ли?
— Да, — ответила Береника, — но вы сейчас сочтете меня просто дурочкой: кто же прав — Равель или его музыка?
— Ну, уж извините!
— Без музыки мы бы ничего не знали о Равеле, — добавила Береника.
На что Замора возразил:
— Все зависит от того, какого мнения придерживаться насчет Почетного легиона.
Тут Дени и художник заговорщически перемигнулись: еще одна прописная истина. Замора отошел на шаг от мольберта, чтобы оглядеть портрет. В дверь позвонили. Дети с шумом бросились в переднюю. Миссис Гудмен зажгла электричество. И вся комната вдруг словно ожила.
Оказалось, это звонил господин Лертилуа, он извинился за непрошеное вторжение, но госпожа Морель разрешила ему зайти за ней… В гостиной стоял неясный гул: Поль Дени, миссис Гудмен, Береника говорили все разом, и кокет-художник уже изощрялся перед новым гостем.
Орельен взглянул на картину, стоявшую на мольберте. Покачал головой, пробормотал какую-то любезную фразу и вдруг бухнул:
— Простите меня, конечно, но эти колеса не могут вертеться.
— Ну, как вам понравился мой портрет?
Они сидели в «Кафе Мира» на площади Оперы. В ту пору это было одно из спокойнейших мест во всем Париже, особенно по воскресным дням после пяти часов вечера. Большая комната, разделенная аркой на две, стены обшиты желтыми рейками с резьбой в стиле Людовика XVI, кругом ковры, скрадывающие звук, вся прелесть довоенных лет, вся условность парижских любовных драм. Официанты скользят бесшумно, как тени. В углах за столиками шепчутся две-три парочки, какой-то пожилой господин держит за руку молоденькую девушку. На высокий табурет перед стойкой взгромоздился авиатор и пристально смотрит на ручные часы.
Береника не захотела пойти на остров Сен-Луи. Нет, только не сегодня. Прибережем хоть что-нибудь для следующего раза… «Вы ведь меня еще совсем не знаете, Орельен». Он улыбнулся, услышав из ее уст свое имя. Зарядил дождь и пришлось поднять верх машины; им прискучило без толку носиться по улицам, и Орельен привез Беренику сюда, в кафе.
— Бог мой! О каком из ваших портретов вы говорите? Ведь там их целых три и, возможно, каждый в отдельности не так уж плох, но так как он их свел на один лист, получилось бессмысленное нагромождение линий.
— Вы несправедливы, мой друг… Замора хотел передать глаза и рот в движении… как, знаете, на движущейся фотографии… Это очень любопытно, только не знаю, похоже ли…
Орельен грыз бисквиты. Он ответил без улыбки, серьезным тоном:
— Замора хочет похитить у вас вашу тайну… разгадать, почему, когда вы открываете глаза, у вас совершенно другое лицо, чем с закрытыми глазами… только эта тайна не про него…
— А кто же ее разгадает?
— Вот это мне самому хотелось бы знать!
Береника промолчала и закрыла глаза. Он глядел на нее не отрываясь и шептал:
— Вот оно, вот, чудо свершилось, Береника… Все люди могут видеть вас такой, все, кроме вас. Сейчас вы беззащитны, вы признаетесь в чем-то, что вы держите ото всех в тайне. И это — тайна Береники… Нет, нет, не открывайте глаз, ваших прекрасных, черных глаз… побудьте такой, беззащитной. Вы говорите, что я вас совсем не знаю. Вы правы, я не знаю ту, другую, с открытыми глазами, но вот эту, с закрытыми глазами, как же я ее хорошо знаю! И знаю давно. Не улыбайтесь… Это улыбается та, другая, а не моя Береника… потому что ее улыбка… Вы мне не верите? Придете ко мне, и я вам покажу, как она улыбается…
— По-моему, вы просто бредите, Орельен, но мне нравится, когда бредят, — сказала Береника, открывая глаза, чувствуя, что пора их открыть. — Скольким женщинам вы говорили то же самое?
Орельена озадачила эта простая и отнюдь не неожиданная фраза, фраза, которой надо было ждать, ибо он знал, что ни одна женщина на свете не позволит мужчине переступить порог совершенной близости, не сказав этих слов и не услышав от влюбленного клятв и опровержений.
Именно эти слова и сказала Береника, но увидев его смущение, извинилась за банальность своего замечания. Для него тут не было ничего банального. Никогда в жизни он не говорил ни одной женщине тех слов, что сказал ей. Никогда не любил ни одну женщину такой любовью. Это казалось почти неправдоподобным. И в этом-то заключалась беда.
— Ничего страшного в том нет, что вы пользуетесь уже раз сказанными словами, особенно если они так красивы, Орельен.
Она старалась под любым предлогом произносить его, Орельена, имя, как он — имя Береники.
— Но мне не хочется, чтобы вы мне лгали, ведь у нас так мало времени впереди… Раз произнесенная ложь занимает до ужаса огромное место в отношениях двух людей. И потом остается только она…
— С какой стати мне лгать? — жалобно воскликнул он. Береника покачала головой.
— Действительно, с какой стати? Зачем? Но вчера вечером не успели вы мне сказать… сказать мне… одну вещь…
Казалось, само воспоминание о вчерашнем потрясло ее. Орельен взял ее руку. Она потихоньку освободилась. И он повторил, желая дать ей понять, что догадался, повторил шепотом:
— Я люблю вас, Береника…
Береника утвердительно кивнула головой и продолжала, зябко передернув плечами:
— И только вы сказали мне… сказали мне это… Вы себе даже представить не можете… и вы тут же отправились к вашей подруге в ресторан Люлли.
— К моей подруге? Нет у меня никаких подруг.
— Не лгите! О, если вы станете лгать! Эдмон мне все рассказал… ее зовут Симона.
— Но, Береника! Эдмон совсем с ума сошел… Хорош, нечего сказать. Симона просто-напросто девушка у Люлли, с которой я болтаю, мы с ней давно знакомы по бару…
— Я ведь ни в чем вас не упрекаю, Орельен… А если бы даже Симона была вашей подругой? Вы меня не знаете… Я у вас ничего не просила… Вы мне ничего не обещали…
— Я вам все обещал!
— Подождите, дайте же мне договорить. Только вчера между нами прозвучали три этих коротеньких слова, после которых мне стало больно смотреть на свет… Мне так хотелось вам верить, а потом пришел Эдмон и рассказал…
— Да его-то какое дело? Я просто не мог вернуться к себе домой, не мог лечь спать, вот и все. Мне нужны были шум, толпа, свет, музыка… А куда пойдешь в такой поздний час? Потом я привык к заведению Люлли. Я боялся уснуть, чтобы во время сна не потерять вас… Страшнее всего, когда во сне привидится незнакомка.
Воцарилось долгое молчание, но Орельен нарушил его — он произнес со всей убежденностью молодости:
— Береника… Ни разу в жизни, никогда, никогда я не говорил ни одной женщине, что люблю ее…
Его слова вторгались в нее, сильные, горячие, поющие.
— Это невозможно, — вздохнула она и тут же поверила ему. — Я тоже ничего не знаю о вас, — продолжала она, — знаю только, что вы высокий, смуглый человек, к которому… я не имею права говорить так… к которому меня потянуло с первого же раза и особенно на вечере у мадам де Персеваль.
Он знал, что Береника говорит правду. Он вспомнил движение, которое она сделала в его сторону как раз перед тем, как Роза Мельроз начала читать Рембо… Они сидели рядом, и он попытался взять ее за руку.
— Сидите спокойно, Орельен… Не надо прикасаться ко мне в ту минуту, когда я призналась вам в своей слабости… Это не великодушно… Будьте умником! Я не желаю, чтобы мне приходилось защищаться от вас. Разве я не могла бы стать просто вашей подругой… как Симона?
— Нет, — ответил Орельен, — честно говорю, нет.
Прикрыв ладонью глаза, Береника прошептала:
— Какое несчастье!
— Вы, должно быть, не поняли меня? Я вам сказал, никогда не говорил ни одной женщине, что…
— Повторите…
— Я люблю вас…
Береника отняла руки от глаз и взялась за виски. Этот жест еще резче подчеркнул раскосый разрез ее глаз. Сложив кончики пальцев, она отвела от лица свои белокурые волосы. Они поднялись надо лбом наподобие тюрбана. Наконец-то перед Орельеном предстала настоящая Береника из Цезареи. «С пустынного Востока…»
— Вы меняетесь, Береника, как пейзаж под налетевшим ветром, вы не просто женщина… вы все женщины разом… тысячи женщин…
— Боюсь, как бы вы не затерялись в этой тысячной толпе…
— Не смейтесь! Я же вам сказал, что ни одной женщине никогда…
— Никогда?
Береника верила. Верила словам Орельена. Верила Орельену. Однако вслух произнесла:
— Этому трудно поверить… Как же вы тогда обходились? Ну, скажем, в минуту увлечения… Хоть один-единственный раз…
— Ни разу.
— Ах, это слишком упоительно, я пьянею от ваших слов, повторите их еще.
— Я люблю вас…
— Боже мой, боже мой, я все время думаю, так ли это серьезно для вас, как для меня!
Орельен открыл было рот для ответа, но она жестом остановила его.
— Возможно, вы и не произносили этих слов… Но разве вы за все эти годы не встречали женщин, которые что-то значили бы в вашей жизни?
