— Мадмуазель, какую же услугу я имела честь оказать вам? Услугу, столь важную, чтобы заслужить... — сказала г-жа дю Га и с каким-то бешенством сжала губы.
— А разве не вы, сударыня, сделали для меня ясным истинный характер маркиза де Монторана? Как равнодушно этот ужасный человек отдал меня на гибель!.. Я охотно уступаю его вам.
— Зачем же вы здесь? Чего вы ищете? — запальчиво спросила г-жа дю Га.
— Уважения и достоинства, которые вы отняли у меня в Виветьере, сударыня. А все остальное... Будьте совершенно спокойны. Даже если бы маркиз и вернулся ко мне, вам должно быть известно, что «любовь не возвратится вновь».
Госпожа дю Га взяла мадмуазель де Верней за руку с той жеманной ласковостью, какую женщины охотно выказывают друг другу, особенно в присутствии мужчин.
— Ну что ж, бедная моя детка! Я счастлива, что вы так благоразумны. Если услуга, которую я оказала вам, была сначала жестокой услугой, то пусть теперь она будет, по крайней мере, полной, — сказала она, пожимая девушке руку, хотя ей хотелось вонзить ногти в эту нежную, тонкую ручку. — Послушайте, я знаю повадки Монторана, — продолжала она с ехидной улыбкой. — Он обманул бы вас: он не хочет и не может ни на ком жениться.
— Вот как!
— Да, мадмуазель! Он принял возложенное на него опасное поручение лишь для того, чтобы заслужить руку мадмуазель д'Юкзель, — его величество король обещал ему полную свою поддержку.
— Вот как!
Мадмуазель де Верней не прибавила ни слова к этому насмешливому возгласу. Красивый шевалье дю Висар, нетерпеливо желая получить прощение за свою шутку, послужившую началом оскорблений в Виветьере, подошел к Мари и почтительно пригласил ее танцевать. Она протянула ему руку и упорхнула, чтобы занять место в кадрили, в которой участвовала и г-жа дю Га. Бальные туалеты дам, напоминавшие моды изгнанного из Франции двора, напудренные их прически или завитые и взбитые волосы — все это казалось смешным по сравнению с изящным, богатым и вместе с тем строгим нарядом, который мода дозволяла носить мадмуазель де Верней. Женщины вслух возмущались, но in petto[34] завидовали. Мужчины не могли налюбоваться естественной красотой прически без накладных буклей и нарядом, вся прелесть которого была в том, что он выделял прелестную, стройную фигуру.
В это время в залу вернулись маркиз и граф. Оба встали позади мадмуазель де Верней; она не обернулась. Но если бы даже она не увидела Монторана в зеркале, находившемся против нее, она угадала бы его присутствие по изменившимся манерам г-жи дю Га: ее деланно-равнодушный вид плохо скрывал нетерпеливое ожидание поединка, который влюбленные рано или поздно должны были начать. Маркиз разговаривал с графом де Бованом и с другими гостями, прислушиваясь в то же время к словам кавалеров и дам, которые по прихоти контрданса на минуту заняли место мадмуазель де Верней и ее соседей.
— О, бог мой! Да, сударыня, она пришла одна, — сказал кавалер.
— Какая смелость! — ответила танцорка.
— Право, будь я так одета, как она, мне казалось бы, что я голая, — сказала другая дама.
— Костюм, конечно, не очень пристойный, — возразил кавалер, — но она так красива, и этот наряд так к ней идет!
— Послушайте, мне стыдно за нее: она чересчур хорошо танцует, сразу видно оперную плясунью, — продолжала завистливая дама.
— Как вы думаете, она явилась сюда для переговоров от имени первого консула? — спросила третья дама.
— Ну, это шутка! — ответил кавалер.
— Вряд ли она принесет в приданое невинность, — смеясь, сказала первая танцорка.
Молодец резко повернулся, чтобы узнать, кто из женщин позволил себе эту наглую насмешку, и тогда г-жа дю Га посмотрела на него таким взглядом, который ясно говорил: «Видишь, что о ней думают».
— Сударыня, — со смехом сказал граф де Бован злому недругу Мари, — пока еще только дамы лишили ее невинности.
В душе Монторан простил графу всю его вину. Он наконец осмелился взглянуть на свою возлюбленную: при ярком блеске свечей она казалась еще милее, как это бывает почти со всеми красивыми женщинами. Но она повернулась к нему спиной и, возвратившись на место, заговорила со своим кавалером, — до слуха маркиза долетал ее необычайно приветливый, ласковый голос.
— Первый консул направляет к нам весьма опасных послов, — сказал ее кавалер.
— Сударь, это уже было сказано в Виветьере! — ответила она.
— Ах! У вас великолепная память! — воскликнул дворянин, досадуя на себя за свою оплошность.
— Чтобы прощать оскорбления, надо о них помнить, — сказала она и улыбкой вывела его из затруднительного положения.
— Эта амнистия распространяется на всех нас? — спросил маркиз.
Но она не ответила и с детским упоением унеслась в танце, повергнув Монторана в замешательство. Он смотрел на нее холодно и печально; заметив это, она кокетливо склонила голову, чтобы подчеркнуть грациозный нагиб шеи, и, конечно, не упустила ни одного движения, которое могло выделить редкое совершенство ее фигуры. Мари влекла, как надежда, и ускользала, как воспоминание. Видеть ее в такие минуты — значило проникнуться желанием обладать ею любой ценой. Ей это было известно, и сознание своей красоты наделяло ее невыразимым очарованием. Маркиз чувствовал, как в сердце у него поднялся вихрь любви, ненависти и безумия; он крепко сжал руку де Бована и скрылся.
— Как? Он ушел? — спросила мадмуазель де Верней, возвратившись на свое место.
Граф бросился в соседнюю залу и многозначительно кивнул головой своей протеже, подходя к ней с Монтораном.
«Он мой», — подумала она, разглядывая маркиза в зеркале: лицо его сияло нежным волнением надежды.
Она встретила молодого вождя гневным молчанием, но, расставаясь с ним, подарила его улыбкой. Она видела, насколько он выше других, и гордилась, что может деспотически мучить его; ей хотелось заставить его дорого заплатить за несколько ласковых слов, чтобы он почувствовал всю их ценность, — в ней говорил инстинкт, которому в большей или меньшей степени подчиняются все женщины. Когда кадриль кончилась, все дворяне, которые были в Виветьере, окружили Мари, и каждый старался словами, более или менее льстивыми, любезностями, более или менее удачными, добиться прощения своей вины, но тот, кого она хотела видеть у своих ног, не подходил к толпе поклонников, где она царила.
«Он все еще считает себя любимым, — подумала она, — и не хочет смешиваться с людьми, для меня безразличными».
Она отказалась танцевать. И словно этот праздник был устроен в ее честь, она переходила от одной группы участников кадрили к другой, опираясь на руку графа де Бована, открыто выказывая ему некоторую благосклонность. События, происшедшие в Виветьере, стараниями г-жи дю Га были уже известны всем в мельчайших подробностях: разглашая отношения мадмуазель де Верней и маркиза, она надеялась воздвигнуть новую преграду на их пути к примирению. Итак, двое поссорившихся влюбленных стали предметом всеобщего внимания. Монторан не осмеливался подойти к возлюбленной: сознание своей вины и бурные, вновь загоревшиеся желания внушали ему какую-то робость перед нею; а девушка, как будто разглядывая танцующих, тайком смотрела пытливым взглядом на его притворно спокойное лицо.
— Здесь ужасно жарко, — сказала она своему кавалеру. — Я вижу, что у маркиза Монторана совершенно мокрый лоб. Проведите меня в другую комнату, — тут нечем дышать Я задыхаюсь.
И кивком головы она указала графу на соседнюю гостиную, где несколько человек играли в карты. Маркиз последовал за своей возлюбленной, угадав ее слова по движению губ. Он дерзнул надеяться, что она удалилась от толпы для того, чтобы увидеться с ним, и эта возможная милость придала его страсти еще не изведанную силу; его любовь возросла от упорного сопротивления, которое он уже несколько дней считал своим долгом ей оказывать. Мари приятно было мучить молодого предводителя шуанов, взгляд ее, такой ласковый и бархатистый, когда она смотрела на графа де Бована, становился сухим и мрачным, когда ее глаза случайно встречались с глазами маркиза. Монторан, казалось, сделал над собою огромное усилие и сказал глухим голосом:
— Итак, вы не прощаете меня?
— Любовь ничего не прощает или прощает все, — холодно ответила Мари. — Но для этого надо любить... — добавила она, увидев, что он радостно встрепенулся.
Она опять оперлась на руку графа и быстро вышла в соседнюю комнату, похожую на будуар. Маркиз последовал за ней.
— Вы должны меня выслушать! — воскликнул он.
— Право, можно подумать, сударь, что я пришла сюда ради вас, а не из уважения к самой себе, — ответила она. — Если вы не прекратите этого некрасивого преследования, я уйду.
— Подождите, — сказал он, вспомнив одну из самых безумных выходок последнего герцога Лотарингского. — Разрешите мне говорить с вами только до тех пор, пока я буду в силах держать в руке этот уголь.
