— Вот это правильно. И не нуждается в доказательствах. Такие вещи надо чувствовать.
— Так и есть. И опять-таки, чем раньше начнешь чувствовать, тем лучше.
— А с чего начнем мы?
— Хоть с этой комнаты! С этих ламп! С этой кровати! Хоть они и не принадлежат нам. Что в конечном счете принадлежит человеку? И на какой срок? Все взято взаймы, украдено у жизни и без конца крадется вновь.
Наташа обернулась.
— И самих себя мы тоже обкрадываем?
— Да. Себя тоже.
— Почему же в таком случае человек не впадает в отчаяние и не пускает себе пулю в лоб?
— Это никогда не поздно. Кроме того, есть более легкие пути.
— Догадываюсь, о чем ты говоришь.
Наташа обошла вокруг стола.
— По-моему, нам надо кое-что отпраздновать.
— Что именно?
— То, что тебе разрешили жить в Америке еще три лишних месяца.
— Ты права.
— А что бы ты делал, если бы разрешение тебе не продлили?
— Пытался бы получить разрешение на въезд в Мексику.
— Почему в Мексику?
— Там более гуманное правительство. Оно впустило бы даже беженцев из Испании.
— Коммунистов?
— Просто людей. С легкой руки Гитлера, слово «коммунист» употребляется теперь к месту и не к месту. Каждый человек, выступающий против Гитлера, для него коммунист. Любой диктатор начинает свою деятельность с того, что упрощает все понятия.
— Хватит нам говорить о политике. Ты смог бы вернуться из Мексики в Штаты?
— Только с документами по всей форме. И только если меня не вышлют отсюда. Допрос на сегодня закончен?
— Нет еще. Почему тебя оставили здесь?
Я рассмеялся.
— Весьма запутанная история. Если бы Америка не была в состоянии войны с Германией, меня наверняка не впустили бы сюда. Выходит: чем хуже — тем лучше. Трагичное всегда идет рядом со смешным. Иначе множество людей с моей биографией уже давно погибли бы.
Наташа села рядом со мной.
— Твою жизнь не так-то легко понять.
— К сожалению.
— Сдается мне, что ты этим гордишься. Я покачал головой.
— Нет, Наташа. Я только делаю вид, что горжусь.
— Очень лихо делаешь вид.
— Как и Кан. Не правда ли? Существуют эмигранты активные и пассивные. Мы с Каном предпочитали быть активными. И соответственно вели себя во Франции. Положение обязывает! Вместо того чтобы оплакивать свою долю, мы, по мере возможности, считали превратности судьбы приключениями. А приключения у нас были довольно-таки отчаянные.
Поздно вечером мы решили еще раз выйти. До этого я некоторое время в задумчивости просидел у окна. Небо было очень звездное, и ветер гулял где-то под нами, над невысокими крышами домов на Пятьдесят пятой и Пятьдесят шестой улицах; казалось, он готовился взять штурмом небоскребы, которые безмолвно, подобно башням, возвышались среди зеленых и красных вспышек светофоров. Я открыл окно и высунул голову.
— Посвежело, Наташа, в первый раз за долгие месяцы. И дышится легко!
Наташа подошла ко мне.
— Скоро осень, — сказала она.
— Слава Богу.
— Слава Богу? Не надо подгонять время!
Я засмеялся.
— Ты рассуждаешь, как восьмидесятилетняя старуха.
— Нельзя подгонять время. А ты только и делаешь, что торопишь его.
— Больше не буду! — обещал я, заведомо зная, что это ложь.
— Куда ты спешишь? Хочешь вернуться?
— Послушай, Наташа, я еще не поселился здесь как следует. Разве мне пристало думать о возвращении?
— Ты только об этом и думаешь. Ни о чем другом. Я покачал головой.
— Я не загадываю дальше завтрашнего дня… Настанет осень, потом зима и потом лето и опять осень, а мы по-прежнему будем смеяться, по-прежнему будем вместе.
Наташа прижалась ко мне.
— Не покидай меня! Я не способна быть одна. Я не героиня. Характер у меня отнюдь не героический.
— Я встречал среди тевтонцев миллионы женщин с героическим характером. Это их национальная особенность… Геройство заменяет этим дамам женскую привлекательность. А часто также секс. От них тошнит. А теперь хватит хныкать, давай выйдем на улицу в этот первый вечер бабьего лета.
— Хорошо.
Мы спустились на лифте. В кабине никого, кроме нас, не было. Час парада «звезд» давно миновал. Час пуделей тоже. Ветер, как гончая, рыскал возле аптеки Эдвардса на углу.
— Лето пролетело, — заметил Ник из своего киоска.
— Слава Богу! — бросила Наташа.
— Не радуйся раньше времени, — сказал я. — Оно еще вернется.
— Ничего никогда не возвращается, — объявил Ник. — Возвращаются только беда и этот паршивый гад, пудель по кличке Репе, стоит мне зазеваться — и он уже написал на обложки «Вога» и «Эсквайра». Хотите «Ньюс»?
— Мы заберем ее на обратном пути.
Бесхитростная болтовня с Ником каждый раз приводила меня в волнение. Уже само сознание, что не надо скрываться, волновало меня. Вечерняя прогулка, столь обычная для каждого обывателя, казалась мне авантюрой, ибо самой большой авантюрой для меня была безопасность. Я стал почти человеком; правда, меня всего лишь терпели, но уже не гнали. Мое американское «я» успело вырасти примерно до двух третей европейского. Конечно, мой английский язык был далек от совершенства и весьма беден, тем не менее я уже довольно свободно болтал. Словарный запас был у меня, как у подростка лет четырнадцати, но я им умело пользовался. Многие американцы обходились тем же количеством слов, только они говорили без запинки.
— Как ты относишься к тому, чтобы сделать большой круг? — спросил я.
Наташа кивнула.
— Я хочу света. Столько света, сколько может быть в этом полутемном городе. Дни становятся короче.
Мы пошли вверх, к Пятой авеню и, миновав гостиницу «Шерри Нэзерленд», вышли к Сентрал-парку. Несмотря на уличный шум, из зоологического уголка отчетливо доносился львиный рык. У «Вьей Рюси» мы остановились, чтобы поглядеть на иконы и пасхальные яйца из оникса и золота, которые Фаберже изготовлял когда-то для царской фамилии. Русские эмигранты до сих пор продавали их здесь. И конца этому не предвиделось, точно так же, как донским казакам, которые из года в год давали концерты и ничуть не старели, словно герои детских комиксов.
— Там уже начинается осень, — сказала Наташа, показывая на Сентрал-парк. — Пойдем назад, к «Ван Клеефу и Арпельсу». Мы медленно брели вдоль витрин, в которых были выставлены осенние моды.
— Для меня это уже давно пройденный этап, — сказала Наташа. — Эти модели мы снимали в июне. Я всегда живу на одно время года вперед. Завтра мы будем снимать меха. Может быть, поэтому мне и кажется, что жизнь летит чересчур быстро. Все люди еще радуются лету, а у меня в крови уже осень.
Я остановился и поцеловал ее.
— Просто удивительно, о чем мы с тобой говорим! — воскликнул я. Совсем как персонажи Тургенева или Флобера. Девятнадцатый век! Теперь у тебя в крови уже зима: вьюги, меха и камины. Ты — провозвестница времен года.
— А что у тебя в крови?
— У меня? Сам не знаю. Наверное, воспоминания о бесчинствах и разрушениях. С осенью и зимой в Штатах я вовсе не знаком. Эту страну я видел лишь весной и летом. Понятия не имею, на что похожи небоскребы в снежный день.
Мы дошли до Сорок второй улицы и вернулись к себе по Второй авеню.
— Ну так как же, останешься сегодня ночью со мной? — спросила Наташа.
— А это можно?
— Конечно, ведь у тебя есть зубная щетка и белье. Пижама не обязательна. А бритву я тебе дам. Сегодня ночью мне не хотелось бы спать одной. Будет ветрено. И если ветер меня разбудит, ты окажешься рядом и успокоишь меня. Мне хочется дать себе волю и расчувствоваться, хочется, чтобы ты меня утешал и чтобы мы заснули, ощущая приближение осени, хочется забыть о ней и снова вспомнить.
— Я остаюсь.
— Хорошо. Мы ляжем в постель и прижмемся друг к другу. Увидим наши лица в зеркале напротив и прислушаемся к вою ветра. Когда ветер усилится, в глазах у нас промелькнет испуг, и они потемнеют. Ты обнимешь меня крепче и начнешь рассказывать о Флоренции, Париже в Венеции, обо всех тех городах, где мы никогда не будем вместе.
— Я не был ни в Венеции, ни во Флоренции.
— Все равно, можешь рассказывать о них так, будто ты там был. Я, наверное, разревусь и буду ужасно выглядеть. Когда я плачу, я далеко не красавица. Но ты меня простишь за это и за мою чувствительность тоже.
— Да.
— Тогда иди ко мне и скажи, что ты будешь любить меня вечно и что мы никогда не состаримся.
— У меня для вас интересная новость, — сказал Силверс. — Скоро мы с вами отправимся в путь и завоюем Голливуд. Что вы на это скажете?
— Завоюем своими актерскими талантами?
— Нет, картинами. Я получил оттуда много приглашений и решил прочесать этот район как специалист.
— Вместе со мной?
— Вместе с вами, — великодушно подтвердил Силверс. — Вы неплохо вошли в курс дела и будете мне полезны.
