Крис схватился за голову и отшатнулся, точно стукнувшись обо что-то в темноте. «Смерть — страшная вещь» зачем-то всплыли в его памяти слова. Неужели это правда? Должно быть, правда. Ни один человек, даже самый бессовестный, не станет давать зря такую телеграмму.
— Ответ будет? — в третий раз повторила девчонка, но Крис услышал ее впервые.
— Да. Одну минуту, — сказал он совершенно спокойно, но с сознанием, что принимает участие в каком-то кошмаре, тем более ужасном, что он происходит наяву. Раскаиваясь в том, что теперь казалось ему недостойным подозрением, Крис поспешно нацарапал ответ:
«Выезжаю сегодня днем».
Хозяйская дочка, все еще глядя на него во все глаза, попятилась из комнаты и закрыла дверь. Крис упал в кресло и сжал голову ладонями. Что теперь делать? Сначала ужасное несчастье Жюли, а теперь вот это. Что же делать? К своему удивлению, Крис обнаружил, что горло его болезненно сжалось, а на глаза навернулись слезы. Он был удивлен, потому что со времени разрыва вспоминал Фрэнка в лучшем случае с безразличием, в худшем — с раздражением и презрением. И вот теперь он в буквальном смысле слова проливает слезы над кончиной этого малопочтенного субъекта, единственным достоинством которого было то, что он доставил двадцать четыре из сорока восьми хромосом каждой из клеток тела Криса. Жертва с его стороны не такая уж большая. Все самое тяжелое и мучительное выпало на долю Нелл. И все-таки Крис плакал.
Как все молодые люди, не знавшие войны, он не верил по-настоящему в смерть. Это была для него отвлеченная абстракция, не более, но отнюдь не жестокая реальность, способная захлестнуть и его. В минуты меланхолии Крис развлекался порой сладостной мыслью о собственной смерти, а в минуты глубокой душевной депрессии лелеял мечту о самоубийстве, подобно тому, как девушка, дрожа, смотрит вниз с огромного утеса и переживает ужасную возможность падения, стоя в безопасности у прочных перил. Теперь перила исчезли. Смерть. Он умер. Сложный и прекрасный механизм сломался. Почему? Что, собственно, ломается в нем?
Крис вскочил с кресла и поспешно стал отыскивать пальто и шляпу. Жюли. Нелл может еще не знать о ней. Во всяком случае, она, возможно, почти наверное послала телеграмму и Жюли. Надо оградить ее от этого удара. Через несколько секунд он мчался по улицам к ближайшему автомату, шаря в карманах, нет ли там мелочи. Пришлось задержаться и разменять деньги в газетном ларьке, пропахшем копченой селедкой и керосином.
Затем последовала новая серия тягостных телефонных звонков. Сначала он позвонил старшей сестре лечебницы, которая говорила с ним холодно и свысока, даже после того как он сообщил ей печальную новость. В конце концов, что такое смерть, как не самая обыденная случайность в медицинском мире? Снисходя к истеричности людей, не принадлежащих к медицинскому миру, сестра милостиво соизволила пообещать, что будет до прихода Криса задерживать все письма и телеграммы на имя Жюли, и даже разрешила ему посетить «больную» при первой возможности. Крис поблагодарил и, сговорившись увидеться с ней перед свиданием с Жюли, повесил трубку.
Следующий был Ротберг. Да, из дома Джеральда ему прислали две телеграммы, и Ротберг сейчас же переслал их в лечебницу. Крис сказал ему, что произошло.
— Что вы намерены делать? — спросил Ротберг.
— Поеду туда сегодня же. Что еще я могу сделать?
— Вы не знаете, как это случилось?
— Нет.
— Знал он о…
— О Жюли? — Ужасная мысль осенила Криса, и на мгновение он лишился дара речи. Что, если Фрэнк наложил на себя руки, прочтя это свирепое письмо? Что ж, тогда выходит… — Да, — слабым голосом произнес он в трубку, — он знал.
— Гм… — сказал Ротберг. — Могу я вам чем-либо помочь?
— Да, пока меня не будет в Лондоне, не возьметесь ли вы доставлять Жюли все, что ей понадобится?
— Охотно.
— И вот какое дело, Ротберг.
— Что?
— Может, вы пошлете ей, за ее счет, цветов на пол гинеи, с вашей карточкой. Ей это будет приятно.
— Я уже сделал это и не за ее счет, — коротко сказал Ротберг.
— О! — удивился Крис. И добавил: — Простите. Вы прекрасный человек! Большое вам спасибо. Она будет тронута. К вам можно будет обратиться в случае каких-нибудь затруднений?
— Непременно.
— Ну прощайте. Постараюсь вернуться поскорее, как только там все устроится.
Затем Марта. Как всегда, было блаженством и бальзамом слушать, как изменился ее голос, когда она узнала, что у телефона Крис. Голос у нее стал такой веселый, такой неприкрыто счастливый, что у Криса в первый момент не хватило духа сообщить ей печальную новость, которая означала для них новую разлуку. Но это нужно было сделать.
— Бедный ты мой мальчик! — воскликнула Марта. — Как тебе не везет. Должно быть, боги на тебя разгневались.
— Вот именно, — горестно сказал Крис. — Они явно раскаиваются, что проявили такую щедрость, подарив мне тебя.
— Какой ты милый! Но послушай, Крис, я в самом деле расстроена, что у тебя столько неприятностей. Мне очень хотелось бы помочь тебе. Хочешь, я буду навещать Жюли, пока тебя нет?
— Нет, это запрещено. Но слушай, Марта, ты, может быть, сделаешь для меня одну вещь.
— Ты еще спрашиваешь?
— Если я позвоню тебе через некоторое время и скажу, когда отходит мой поезд, ты, может быть, приедешь на несколько минут на вокзал?
— Конечно приеду. Я буду ждать твоего звонка.
— Какая ты хорошая, Марта! Уехать, не повидавшись с тобой — это выше моих сил. А теперь мне пора, дорогая! До свидания!
Чувствуя себя несколько бодрее после этого разговора, Крис поспешил в лечебницу, поглощенный своими мыслями. Он решил объясниться со старшей сестрой, которая, по мнению Криса, чересчур уж фыркала на Жюли. Но его беспокоило другое: как сообщить Жюли о случившемся, чтобы это не было для нее слишком внезапным ударом? Насколько сильно это потрясет ее? Он и представить даже себе не мог. Ему вдруг пришло в голову, что родные знают гораздо меньше об истинных чувствах друг друга, чем им самим кажется.
Одна часть его сознания работала быстро и продуктивно, решала совершенно точно, что ему надлежит делать. В другой царили хаос и тревога, возникали какие-то немыслимые предположения. Его преследовал страх, что, может быть, именно его письмо толкнуло Фрэнка на самоубийство. И это ужасное предположение влекло за собой другое, еще более ужасное, что под влиянием этого нового горя Жюли решится на такой же отчаянный поступок. Нужно во что бы то ни стало скрывать от нее, что Фрэнк знал о ней, — к счастью, Крис ничего не сказал ей о письме… И потом, нужно подумать еще о матери: с ней-то как поступить? Ом задохнулся от раздражения при мысли, что ответственность за этих людей свалилась теперь на него, который и за себя не мог толком отвечать. И Крис задал себе тот же вопрос, который задают себе все на свете: «Почему люди не могут быть разумными?» Иными словами: «Почему они не рассуждают и не ведут себя, как я?»
Вся эта внутренняя сумятица была, как туманом, окутана тем же недоверием, тем же чувством нереальности происходящего, которое Крис испытывал два дня назад, во время разговора с Жюли. Казалось столь немыслимым, столь невероятным, что вот он бродит по тусклым лондонским улицам, готовясь сказать Жюли о смерти их отца. И при каких обстоятельствах! Он вспомнил детство, когда они играли вместе и ссорились и относились друг к другу с блаженным эгоистическим безразличием, как все дети. Он вспомнил, как после первого семестра в колледже он вернулся домой и Жюли встретила его и он впервые заметил, что она красивая молодая женщина, и почувствовал гордость. Вспомнив, какая она была тогда и какой сделала ее теперь черствая грубость людей, он выругался про себя. Когда им овладевала эта бессильная злоба на судьбу Жюли, он не мог чувствовать жалости к Фрэнку, живому или мертвому — все равно. И он все спрашивал себя, благодаря какому психологическому извращению он все время обвиняет Фрэнка, а не настоящего преступника — Джеральда…
Старшая сестра заставила себя ждать, исходя из принципа, что некоторая доля грубости усиливает уважение, которое питают к вам люди. Она вошла, шурша платьем, в комнату — на лице ее была написана та холодная гигиеническая бодрость, которая действует так угнетающе, — и не подала Крису руки.
— Насколько я понимаю, вы спрашивали об этом? — ледяным тоном сказала она, протягивая Крису письмо и две телеграммы. Он заметил, что письмо было от Ротберга.
— Благодарю вас. А теперь разрешите мне сказать вам несколько слов. Мне нет необходимости напоминать вам, что моя сестра пережила очень тяжелое потрясение и что это еще не изгладилось. Подумайте сами. Она вышла замуж всего несколько месяцев тому назад, и в ее состоянии узнать, что этой ужасной вещью она обязана своему мужу…
