— Бедненький! — вздохнула она.
Я до этого заказал себе джин с тоником. Услышав ее восклицание, я сделал большой глоток.
— Ты сказала «бедненький»?
— Да, я сказала «бедненький», хотя правильнее было бы сказать «глупенький». Подумать только, он принял все за чистую монету. Уж ему-то следовало бы знать, что на самом деле я ничего такого не думала.
Я твердо решил докопаться до истины.
— И все твои угрозы были так, пустые слова?
— Я просто разозлилась и спустила на него всех собак. Господи, разве девушка не имеет право разозлиться? Я и представить себе не могла, что он так расстроится. Реджи все всегда понимает буквально.
— Выходит, шалун Амур снова при деле?
— Трудится, не покладая рук.
— Иначе говоря, вы по-прежнему пара влюбленных голубков?
— Именно так. Может быть, я действительно верила в то, что говорила, но всего минут пять, не больше.
Я глубоко вздохнул, но тут же пожалел об этом, потому что вместе с воздухом вдохнул в легкие остатки джина с тоником.
— А Селедка об этом знает? — спросил я, когда мне удалось, наконец, прокашляться.
— Еще нет. Я как раз еду, чтобы все ему рассказать.
Тут я, наконец, осмелился спросить о том, что мне особенно важно было знать, причем наверняка.
— Тогда, если я правильно понял, для меня свадебный колокольный звон отменяется?
— Боюсь, что так.
— Ничего страшного. Как скажешь.
— Не хочу, чтобы меня посадили за двоемужество.
— Лучше не рисковать. Значит, на сегодня твой выбор — это Селедка. Я тебя вполне понимаю. Идеальный спутник жизни.
— Золотые слова. Он чудо, верно?
— Отличный парень.
— Я бы не пошла ни за кого другого, пусть бы он, как царь Соломон, прислал мне в дар обезьян, слоновую кость и павлинов.[86] Расскажи мне, каким он был в детстве?
— Да таким же, как все.
— Не может такого быть!
— Ну, разве что вытаскивал людей из горящих зданий и спасал голубоглазых детишек из-под копыт скачущих лошадей.
— Он часто совершал все эти подвиги?
— Чуть ли не ежедневно.
— И он был гордостью школы?
— Конечно.
— Правда, судя по его рассказам, сама школа не стоила того, чтобы становиться ее гордостью. Что-то вроде «Дотбойз-холла»[87].
— При Обри Апджоне там жилось несладко. Особенно противно вспоминать сосиски по воскресеньям.
— Реджи про них очень смешно рассказывал. Говорил, что хрюшки, из которых готовили эти сосиски, испустили дух от сапа, ящура и туберкулеза, оплакиваемые свинскими чадами и домочадцами.
— Да, очень метко. Ты уже уезжаешь? — спросил я, увидев, что она встала.
— Не в силах больше ждать ни минуты. Не терпится броситься в объятия милого Реджи. Еще немного, и я просто умру, не выдержав разлуки.
— Прекрасно понимаю твои чувства. Примерно такое же нетерпение испытывал этот малый из «Свадебной песни пахаря», только он выразил это словами «Гоп-гоп-гоп, гей-гей-гей, еду к суженой своей». В свое время я часто исполнял эту песню на сельских праздниках, там есть одно трудное место, когда при словах «День веселой сва-а-а-дьбы» требуется изобразить, будто переезжаешь через ручей, поэтому приходится тянуть слог «сва-а-а» минут десять — тут нужно иметь могучие легкие. Помню, викарий мне как-то сказал…
На этом месте она меня перебила — почему-то такое часто случается, когда я высказываю свои соображения о «Свадебной песне пахаря», — сказав, что все это безумно интересно, но она с удовольствием прочтет об этом в моих мемуарах. Мы вместе вышли на улицу, она благополучно отчалила, а я вернулся к тому месту, где нес свою вахту Дживс, весь сияя от радости. Я имею в виду, что это я сиял от радости, а не Дживс. Самое большое, на что способен Дживс, это слегка скривить губы, обычно в левую сторону. Не помню, когда у меня было так хорошо на душе, сердце пело от счастья. Ничто так не радует, как известие о том, что твоя женитьба отменяется.
— Извините, что заставил вас ждать, Дживс, — сказал я. — Надеюсь, вы не очень скучали?
— О нет, сэр, ничуть. Я прекрасно провел время со Спинозой.
— С кем?
— С «Этикой» Спинозы, я говорю о книге, которую вы мне как-то любезно одолжили.
— Как же, как же, помню. Интересная?
— Чрезвычайно занимательная, сэр.
— Готов поспорить: в конце концов окажется, что убийца — дворецкий. Что ж, Дживс, хочу вас обрадовать: все уладилось.
— В самом деле, сэр?
— Да, трещина раздора замазана, и свадебные колокола готовы зазвонить для мистера Сельдинга с минуты на минуту. Она передумала.
— Varium et mutabile semper femina,[88] сэр.
— Удивительно верное наблюдение. А теперь, — сказал я, садясь за руль, — я поведаю вам повесть про Уилберта и сливочник в виде коровы, и если при этом ваши кудри не выйдут из орбит, я буду искренне поражен.
В «Бринкли» я приехал уже под вечер и, когда ставил машину в гараж, обнаружил там автомобиль тетушки Далии, из чего заключил, что престарелая родственница вернулась в родные пенаты. И не ошибся. Я нашел ее в спальне, где ей был сервирован чай и сдоба. Она приветствовала меня пронзительным «улюлю» — эту привычку она усвоила на охоте в годы, когда тратила изрядную долю своей неукротимой энергии на то, чтобы отравлять жизнь британским лисицам. Вопль этот, по силе сравнимый со взрывом газового баллона, прошил меня навылет — от носа до кормы. Сам я не охочусь, но знаю, что главное для охотника — это умение издавать вопли, какие издает в ночных джунглях страдающий желудком шакал, и я не сомневаюсь, что в лучшие годы тетя Далия могла гаркнуть так, что ее собратья из «Куорна» и «Пайтчли»[89] дружно валились с седел, несмотря на то, что их отделяли от тетушки две пашни и небольшая роща.
— Привет, чучело, — сказала она. — Уже вернулся?
— Только что разорвал грудью финишную ленточку.
— Сельдинг сказал, что ты ездил в Херн-Бей.
— Да, чтобы забрать Дживса. Как Бонзо?
— Пятнистый, как леопард, но держится молодцом. Зачем тебе Дживс?
— Как оказалось, теперь он мне не нужен, но я узнал об этом на полпути сюда. Я его вез, чтобы он выступил в качестве мироборца… нет, не мироборца, а как это… миротворца между Бобби Уикем и Селедкой. Вы знали, что они помолвлены?
— Да, она мне все рассказала.
— А она вам рассказала про это объявление в «Таймс» насчет нашей с ней помолвки?
— Я была первая, кого она посвятила в свои планы. Я чуть не умерла со смеху.
— В отличие от Селедки, которого эта кретинка с опилками вместо мозгов не потрудилась предупредить. Когда он прочитал объявление, он чуть сознание не потерял, и у него потемнело в глазах. Он навсегда утратил веру в женщин и, покипев немного от гнева, сел за стол и написал ей письмо в стиле Томаса Оттуэя.
— В стиле кого?
— Вы что, не знаете Томаса Оттуэя? Это драматург семнадцатого века, прославился ядовитыми афоризмами про представительниц слабого пола. Он написал пьесу «Сирота», и там разделал их под орех.
— Смотри-ка, ты, оказывается, не только комиксы читаешь.
— Ну, по правде говоря, я не слишком глубоко изучал творчество Тома, мне про него Селедка рассказывал. Этот Оттуэй придерживался мнения, что все женщины — жуткие дряни, и эту информацию Селедка донес до Бобби в том самом письме. И выдал ей по высшему разряду.
— А ты, конечно, ничего ему не объяснил?
— Конечно, объяснил. Но к тому времени он уже отослал письмо.
— Почему же этот идиот не сказал, чтобы она его не вскрывала?
— Это было первое, что он сделал. «Я только что получила от тебя письмо, моя радость», — сказала она. — «Ни в коем случае не вскрывай его, мой ангел», — сказал он. И, разумеется, она его тотчас вскрыла.
Тетушка поджала губы, покачала головой и печально откусила булочку.
— Так вот почему он бродит с таким тухлым видом. Надо полагать, Роберта сразу же разорвала помолвку?
— После пятнадцатиминутной речи, произнесенной на едином вздохе без пробелов и знаков препинания.
— И ты привез Дживса в качестве миротворца?
— Таков был мой план.
— Но, если все зашло так далеко…
— …Вы сомневаетесь, что даже Дживс сможет замазать трещину? — Я погладил ее по пучку волос на макушке. — Утрите горькие слезы, дорогая родственница, никакой трещины больше нет. По пути сюда я повстречал Бобби в придорожной пивнушке, и она мне сказала, что после того, как она выдала свою программу и спустила пар, настроение у нее круто изменилось. Она по-прежнему любит Селедку со страстью, кипящей, как масло во фритюрнице, и когда мы расстались, она помчалась сюда, чтобы ему об этом сказать. Сейчас они наверняка снова неразлучны, как ветчина и яйца. У меня прямо гора с плеч — ведь после того, как Бобби разругалась с Селедкой, она заявила, что собирается выйти замуж за меня.
