В первой постановке «Эрнани» мадемуазель Марс наотрез отказалась называть своего возлюбленного «Mon Lion!», если ей не разрешат надеть маленькую модную toque[66], бывшую тогда в большой моде на Бульварах; на нашей собственной сцене многие юные леди и по сей день настаивают на жестких крахмальных нижних юбках, которые они надевают под греческие туники, совершенно разрушая изящество линий и складок; подобного безобразия нельзя допускать. И должно быть гораздо больше репетиций в костюмах, чем теперь. Такие актеры, как м-р Форбс-Робертсон, м-р Конуэй, м-р Джордж Александер и другие, не говоря уже об актерах старшего поколения, умеют двигаться с легкостью и изяществом в одеяниях любого столетия, но немало и таких, что чувствуют ужасную неловкость, не зная, куда деть руки, если у них нет боковых карманов, и носят платье так, словно это костюм. Для художника он, конечно, костюм, но для того, кто его носит, костюм должен быть платьем. И пора покончить с мыслью, будто греки и римляне неизменно ходили на воздухе с непокрытой головой, – ошибка, в которую не впадали елизаветинские антрепренеры, снабжавшие своих римских сенаторов и одеждой, и капюшонами.
Большее число репетиций в костюмах необходимо также затем, чтобы объяснить актерам, что есть формы движения и жестов, которые не просто соответствуют каждому стилю одежды, но поистине порождаются ею. Экстравагантная жестикуляция в восемнадцатом столетии, к примеру, явилась неизбежным результатом широких кринолинов, а суровое величие Берли объясняется в той же мере его плоеным воротником, как и его разумом.
К тому же, пока актер не чувствует себя в костюме как дома, он не чувствует себя как дома и в своей роли.
О значении красивого костюма в создании художественного темперамента у зрителей и наслаждения красотой как таковой, без которой невозможно постичь великие шедевры искусства, я сейчас говорить не буду, хотя стоило бы отметить, как ценил Шекспир эту сторону проблемы при постановке своих трагедий, которые всегда игрались при искусственном освещении, в театре, затянутом в черное; но я пытался доказать, что «археология» – не педантический метод, а метод художественной иллюзии и что костюм – это средство выявления характера без его описания и создания драматических ситуаций и драматических эффектов. И, по-моему, жаль, что столь многие критики принялись поносить одно из важнейших движений на современной сцене прежде, чем движение это достигло какой бы то ни было степени совершенства. Однако я уверен, что так и будет, как уверен и в том, что в будущем мы потребуем от наших критиков более высокой квалификации, не ограничивающейся тем, что они помнят Макреди или видели Бенджамина Уэбстера: мы действительно потребуем от них, чтобы они развивали чувство прекрасного. Pour кtre plus difficile, la tвche n’en est que plus glorieuse[67]. И если они не будут поощрять, то пусть хотя бы не мешают движению, которое среди драматургов горячо одобрил бы сам Шекспир, поскольку его метод – иллюзия истины, а его результат – иллюзия красоты. Я согласен отнюдь не со всем, что я изложил в данном эссе. Со многим я решительно не согласен. Эссе просто развивает определенную художественную точку зрения, а в художественной критике позиция – все. Потому что в искусстве не существует универсальной правды. Правда в искусстве – это правда, противоположность которой тоже истинна. И так же как только в критике искусства и через нее мы можем постичь платоновскую теорию идей, так только в критике искусства, через критику искусства мы можем воплотить гегелевскую систему противоречий. Истины метафизики – это истины масок.
Заветы молодому поколению
(Перевод К. Чуковского)
Поменьше естественности – в этом первый наш долг. В чем же второй – еще никто не дознался.
Порочность – это миф, созданный людьми благонравными, когда им было нужно объяснить, почему же иные из нас бывают так странно привлекательны.
Как легко было бы разрешить проблему бедности, если бы у всех бедняков были красивые профили.
Те, кто видит различие между душой и телом, не имеют ни тела, ни души.
Хорошо подобранная бутоньерка – единственная связь между искусством и природой.
Религии умирают тогда, когда бывает доказано, что в них заключалась истина. Наука – это летопись умерших религий.
Воспитанные люди всегда противоречат другим. Мудрые – противоречат самим себе.
Совершенно недействительно то, что случается с нами в действительности.
Скука – совершеннолетие серьезности.
Во всех незначительных делах важен стиль, а не искренность.
Если скажешь правду – все равно рано или поздно попадешься.
Ничто так не старит человека, как счастье: наслаждение – это единственное, ради чего нужно жить.
Только не платя по счетам, ты можешь лелеять мечту, что память о тебе не умрет в нашем торгашеском обществе.
Преступление никогда не бывает вульгарным, но вульгарность – всегда преступление.
Только неглубокий человек познает самого себя.
Время – потеря денег.
Надо быть всегда чуть-чуть неправдоподобным.
Есть что-то роковое во всяком добром решении: их всегда принимают слишком рано.
Если хочешь скрасить крикливый наряд, покажи слишком большую образованность. Это единственный способ.
Быть скороспелым – значит быть совершенным.
Понятие добра и зла доступно лишь тем, кто лишен всех остальных понятий.
Честолюбие – последнее прибежище неудачи.
Истина перестает быть истиной, едва лишь в нее уверует больше, чем один человек.
На экзаменах глупцы предлагают вопросы, на которые мудрецы не могут дать ответ.
Эллинская одежда, по своему существу, была крайне антихудожественна.
Красоту тела может раскрыть только тело.
Каждый должен быть произведением искусства – или носить на себе произведения искусства.
Только внешнее и поверхностное долго таится в душе. Самое глубокое скоро выходит наружу.
Промышленность – корень уродства.
Эпохи живут в истории только благодаря своим анахронизмам.
Лишь боги вкусили смерть. Аполлон давно умер, но Гиацинт, которого он будто бы убил, жив и поныне[68]. Нерон и Нарцисс всегда с нами[69].
Престарелые верят во все. Пожилые чувствуют все. Юные знают все.
Леность – главное условие совершенства. Цель совершенства – юность.
Только великому мастеру стиля удается быть неудобочитаемым.
Сколько юношей в Англии начинают прекрасным профилем и кончают полезной профессией! В этом есть нечто трагическое.
Полюбить самого себя – вот начало романа, который продлится всю жизнь.
Пер. И. Комаровой.
Чистое золото (фр.).
Так уж устроен мир (фр.).
С глазу на глаз (фр.).
Досадное недоразумение (фр.).
Господин повеса (фр.).
В меня влюблялись до безумия (фр.).
Просто находка, мой милый! (фр.).
Каждому свое (фр.).
Ну что вы хотите? Причуды миллионера! (фр.).
Деньги других – его профессия (фр.).
«Месье Гюстав Ноден по поручению барона Хаусберга» (фр.).
Доведение до абсурда (лат.).
«Человеческий документ»… «приюте творчества» (фр.).
«Прекрасное небо Италии» (фр.).
«Тоскливом жанре» (фр.).
«Истинному гению неведомо остроумие» (фр.).
«Надо бороться за искусство»… «жестокие слова» (фр.).
Психологического романа (фр.).
«Хроникой чудес и знамений» (лат.).
«Слава любви» (лат.).
Благородный (греч.).
«Книга для занятий» (лат.).
Мягкостью (ит.).
Смягчающим обстоятельством (фр.).
Искусственном раю (фр.).
Неспешно двигаясь в струях прозрачного воздуха (греч.).
Благородный Алкивиад… Благородный Хармид (греч.).
Исключительному наслаждению (греч.).
Винного цвета море (греч.).
Торжествующих животных (лат.).
