Ну и в заключение еще об одной встрече с Прониным, которая имеет некоторое отношение к описанным событиям.
После всего того, что я пережил в Риге, нерушимая дружба связала меня с латышами, навсегда запечатлелись в моем сердце образы мужественных латвийских патриотов, и все, что так или иначе касалось теперь Латвии, стало для меня небезразлично.
Зимой 1955 года в Москве проходила декада латышского искусства и литературы, и Пронин пригласил меня посмотреть пьесу Райниса. Во время спектакля Пронин все время обращал внимание на одну актрису, называл ее, хвалил, подчеркнуто ей аплодировал, как это мы часто делаем по отношению к своим личным знакомым.
Потом он слегка меня толкнул и спросил:
– Неужели не узнаете?
Какое-то смутное воспоминание мелькнуло передо мной и растаяло.
– Нет, – сказал я.
– Неужели не помните? – удивился Пронин. – Баронесса фон Третнов!
– Так это была артистка! – воскликнул я.
– Рижская работница, – поправил меня Пронин. – Она и не помышляла о театре. Это товарищи после ее выступления в роли баронессы фон Третнов натолкнули ее на мысль об артистической карьере.
А в антракте Пронин велел мне посмотреть в правительственную ложу. Он указал на пожилого человека, беседовавшего в этот момент с одним из руководителей нашей партии.
– Тоже не узнаете? – спросил Пронин. – Букинист из книжной лавки на Домской площади.
Но я не узнал его даже после того, как Пронин сказал мне, кто это такой.
Так познакомился я с судьбой еще двух действующих лиц этого, так сказать, приключенческого романа…
И, кажется, можно поставить точку.
Кто-то это прочтет, переберет в памяти страницы собственной жизни, поверит мне, а может быть, и не поверит, а потом забудет…
Только мне самому ничего, ничего не забыть!
Осенью, обычно осенью, когда особенно часто дает себя знать простреленное легкое, я подхожу иногда к письменному столу, выдвигаю ящик, достаю большую медную пуговицу с вытисненным на ней листиком клевера, какие в прошлом веке носили на своих куртках колорадские горняки, долго смотрю на эту реликвию, и в моей памяти вновь и вновь оживают описанные мною события и люди.
1941–1957 гг.
Рига–Москва
Льву Овалову было не суждено увидеть поля сражений Великой Отечественной. Нет сомнений, что полный сил писатель, как это было положено партийцу и участнику Гражданской, был бы отважным и вдохновенным военкором, если бы не был летом 1941 года отлучен от своих читателей и коллег, от родного дома, от профессии. В ссылке писатель уже мечтал о продолжении пронинского цикла. Прежде от рассказов он переходил к повести «Голубой ангел», теперь требовался роман. Настоящий шпионский роман о большой войне. Масштабы исторических катаклизмов соответствовали капитальной форме.
В ссылке Овалов замышляет перебросить майора Пронина во вражеский тыл. Летом 41-го немцам удалось оккупировать советскую Прибалтику. Трудно было найти более подходящий город для опасных шпионских игр, чем старинная Рига. Писателю приходилось бывать в этой республиканской столице, совсем недавно вошедшей в состав Советского Союза. Он представил себе судьбу советского офицера, которого война застает в Прибалтике. Любопытный факт – таким офицером в реальности был не кто иной, как Сергей Владимирович Михалков, всем известный писатель. Воспоминания Сергея Михалкова перекликаются с зачином «Медной пуговицы»:
22 июня 1941 года я находился в Риге, в гостинице «Черный орел». Вместе со мной здесь жила большая группа советских писателей и деятелей искусства: Семен Кирсанов, Григорий Александров, Любовь Орлова и другие. Мы приехали в Ригу как бы на экскурсию: посмотреть на тамошнюю жизнь, что-то купить, и вообще отдохнуть… Разговоры о каком-то авиационном налете, о войне… Кто-то где-то что-то слышал, но толком никто ничего не знает. Вдруг пронеслось:
– Будет выступать Молотов!
Все сгрудились возле приемника. Но пока слышались только какие-то радиопомехи, треск… Внезапно я уловил обрывки немецкой речи: «Всем немецким судам вернуться в порты…». И я понял – война.
Речи Молотова дожидаться не стал, вышел из гостиницы сразу на вокзал, чтобы купить билет до Москвы. Но в кассе мне вежливо сказали:
– Мест в спальном вагоне нет, в купейном вагоне – нет. Но если вы готовы ехать в общем, то – есть.
Я взял билет и вернулся в гостиницу. Здесь тоже царила полная суматоха, растерянность, спешка… Постояльцы кое-как упаковывали чемоданы, сообщали друг другу, как лучше, по их мнению, добираться до Москвы.
Я был спокоен. Вообще со мной часто так, – чем больше сутолоки, испуга вокруг – тем сдержаннее, собранней, рациональней я себя веду. Так и тогда… Не стал вместе со всеми ехать и охать, а спустился в ресторан, который продолжал работать, как обычно, заказал горячее блюдо, бутылку вина…
Потом решил зайти в ателье, где заказал накануне себе полдюжины сорочек – с моим ростом купить что-то подходящее из одежды – для меня всегда было проблемой.
– Ваш заказ, – рижанка вежливо и многозначительно улыбнулась, помедлив, – будет готов через два дня.
– Хорошо, – ответил я. – Зайду через два дня. – Глядя ей в глаза, конечно же, сообразил, что она хотела сказать мне на самом деле: «Вам, советским, жить осталось всего ничего, погибнете вот-вот… А еще о рубашках думаете!».
Вышел из ателье ровным шагом, чтобы не уронить себя и свою принадлежность к России в глазах женщины, явно приветствующей нападение фашистской Германии на мою страну.
Этот отрывок из воспоминаний Сергея Михалкова напоминает «Медную пуговицу» не только временем и местом действия, но и психологией отношений, характером героев. Такими они были, офицеры 1941 года – и сказка Льва Овалова может рассказать нам о том времени не меньше, чем иная быль. За Сергеем Михалковым, каким он предстает в собственных воспоминаниях, стоит такое же офицерское достоинство, такое же мужское жизнелюбие, как и за молодым героем «Медной пуговицы»: безукоризненные манеры и безукоризненный пробор в прическе. Надо ли напоминать, что и Сергей Михалков свои боевые награды заслужил в Великую Отечественную кровью и отвагой армейского поэта, а Гимн СССР на стихи С.В.Михалкова и Г.Г.Эль-Регистана прозвучал в новогоднюю ночь 1944 года – это был год освобождения нашей страны от захватчиков. Именно в 44-м году завершилась и блестящая рижская разведоперация майора Пронина, завершилась боем, в котором погиб Виктор Железнов – и славным партизанским авиаперелетом, да еще и детей, которых немцы использовали для своих медицинских опытов, удалось спасти, перевезти на нашу сторону линии фронта. Тут уже впору снова вспоминать Михалкова – было у него в военные годы стихотворение «Детский ботинок»:
Занесенный в графу
С аккуратностью чисто немецкой,
Он на складе лежал
Среди обуви взрослой и детской.
Его номер по книге:
«Три тысячи двести девятый».
«Обувь детская. Ношена.
Правый ботинок. С заплатой».
………
Среди сотен улик –
Этот детский ботинок с заплатой,
Снятый Гитлером с жертвы
«Три тысячи двести девятой».
Сентиментально? И пускай. Это не мертвящая, но возвышающая сентиментальность. Такую высокую, трудную ноту берет и Лев Овалов в своем приключенческом романе.
Он не спеша подводит читателя к тайне немецкого профессора, слывшего большим покровителем детей. Когда наши подозрения сбываются – и мы видим, для каких изуверских опытов он собирает русских, латышских, украинских, белорусских, еврейских детишек – мы начинаем еще сильнее переживать за майора Пронина и его товарищей, мы ждем от них подвига, ждем победы.
Сюжет с детьми вообще можно считать крупной удачей Овалова: ореол защитников слабых, отныне витавший над головой майора Пронина, навсегда закрепил за ним сочувствие читателей. В приключенческом романе о войне не может не быть слезоточивых эпизодов: таковы законы героики. На рассказах о чудовищных преступлениях нацизма формировались гуманистические принципы многих поколений, их нравственный патриотизм, и можно только посочувствовать тем нашим соотечественникам, которые со временем перестали верить своим Оваловым и считали преступной именно советскую сторону… Этим самоедским бульоном напитывались только тяжкие комплексы и сомнения, больших достижений под флагом самобичевания не бывает.
Роман пришел к читателю в лучших мировых традициях: его печатали с продолжениями в иллюстрированном журнале «Огонек». Рисунки Петра Караченцова (современному читателю хорошо известен его сын – актер) поддерживали созданную писателем атмосферу захватывающего романа-аттракциона. Нынешним молодым людям оваловские ритмы «Медной пуговицы» напомнят гламурные подвиги Джеймса Бонда.
