Я был того мнения, что нужно держать китайцев под замком еще пятнадцать часов или около того: нам до Фучжоу оставалось часов пятнадцать пути. Там мы, вероятно, нашли бы какое-нибудь военное судно и под защитой его орудий чувствовали бы себя в безопасности. Конечно, капитан любого военного судна — английского, французского или голландского — помог бы справиться с дракой на борту. Мы могли отделаться от китайцев вместе с их деньгами позднее, сдав их мандарину, или тао-таи, или… как там они называют этих парней в темных очках, — парней, которых таскают в портшезах.
Старик почему-то не мог это уразуметь. Он не хотел поднимать шум. А раз он вбил себе в голову эту мысль — и паровой лебедкой ее не вытянешь. Ему хотелось поменьше шуму и в интересах судна, и в интересах судовладельцев, и в „интересах всех заинтересованных лиц“, сказал он, пристально глядя на меня. Я разозлился. Конечно, такого дела не скроешь; но сундуки были укреплены как следует и выдержали бы любую бурю, а на нас обрушился поистине адский шторм, о котором ты даже представления иметь не можешь.
Между тем я едва держался на ногах. Все мы почти тридцать часов не знали ни минуты отдыха, а тут этот старик сидит и трет себе подбородок, трет макушку и так озабочен, что даже высокие сапоги позабыл стянуть.
„Надеюсь, сэр, — говорю я, — вы их не выпустите на палубу, пока мы так или иначе не подготовимся к встрече“. Заметьте, я не очень-то был уверен, что мы справимся с этими несчастными, если они вздумают напасть. Возня с грузом китайцев — дело нешуточное. К тому же я чертовски устал.
„Вот если бы вы мне разрешили, — сказал я, — швырнуть им вниз все эти доллары, и пусть они дерутся между собой, а мы пока отдохнем“.
„Чепуху вы говорите, Джакс! — говорит он и медленно поднимает глаза, а от этого вам почему-то становится совсем скверно. — Мы должны придумать выход, чтобы поступить справедливо по отношению ко всем“.
Работы у меня было по горло, как ты легко можешь себе представить, поэтому я отдал распоряжения матросам, а сам решил немножко отдохнуть. Я не проспал и десяти минут в своей койке, как в каюту врывается стюард и начинает меня дергать за ногу.
„Ради бога, мистер Джакс, идите скорей. Идите на палубу, сэр! Да идите же!“
Парень совсем сбил меня с толку. Я не знал, что случилось: опять ураган — или что. Но никакого ветра я не слышал.
„Капитан их выпустил! Ох, он их выпустил! Бегите на палубу, сэр, и спасайте нас! Старший механик только что побежал вниз, за своим револьвером…“
Вот что я понял из слов этого дурака, хотя к слову сказать, Отец Раут клянется и божится, что пошел вниз всего-навсего за чистым носовым платком. Как бы там ни было, а я в одну секунду натянул штаны и вылетел на палубу, на корму.
На мостике действительно слышался шум. Четверо матросов с боцманом работали на корме. Я передал им ружья — на каждом судне, плавающем у берегов Китая, имеются ружья — и повел на мостик. По дороге налетел на старину Раута; он сосал незажженную сигару, и вид у него был удивленный.
„Бежим!“ — крикнул я ему.
Мы влетели, все семеро, в штурманскую рубку. Там уже все было кончено. Старик по-прежнему был в морских сапогах, закрывающих ему бедра, и рубахе, — видимо, вспотел от своих размышлений. Франтоватый клерк фирмы Бен-Хин стоял подле него, грязный, как трубочист; лицо у него все еще было зеленое. Я сразу понял, что сейчас мне влетит.
„Что это за идиотские штуки, мистер Джакс?“ — спрашивает старик самым своим сердитым тоном.
По правде сказать, у меня язык отнялся.
„Ради бога, мистер Джакс, говорит он, — отберите у людей ружья. Кто-нибудь непременно себя изувечит, если вы этого не сделаете. Черт возьми, на этом судне хуже, чем в сумасшедшем доме. А теперь слушайте внимательно. Я хочу, чтобы вы помогли здесь мне и китайцу от Бен-Хина пересчитать эти деньги. Может быть, и вы не откажетесь помочь, мистер Раут, раз уж вы здесь? Чем больше нас будет, тем лучше“.
Все это он успел обдумать, пока я спал. Будь мы английским судном или отвози мы наших кули в какой-нибудь английский порт, вроде, например, Гонконга, — тогда конца бы не было расследованиям, неприятностям, искам о возмещении убытков и так далее. Но эти китайцы знают своих чиновников лучше, чем мы.
Люки были уже открыты, и все они вылезли на палубу — после целых суток, проведенных внизу. Становилось как-то не по себе при виде этих исхудалых, несчастных физиономий. Бедняги глядели на небо, на море, на судно, словно думали, что все это давным-давно разлетелось вдребезги. Да и неудивительно! Они перенесли столько, что белый человек испустил бы дух… Был там один парень, из наиболее пострадавших, которому едва не вышибли глаз. Глаз вылезал у него из орбиты, и был величиной с половину куриного яйца. Белый провалялся бы после такой штуки месяц на спине, а этот парень расталкивал людей и разговаривал с соседями, как ни в чем не бывало. Они здорово галдели, а всякий раз, как старик высовывал на мостик свою лысую голову, они замолкали и глазели на него снизу.
Видимо, старик, поразмыслив, заставил этого парня от Бен-Хин спуститься вниз и разъяснить им, каким образом они могут получить свои деньги. Потом он мне все объяснил: так как все кули работали в одном и том же месте и в одно и то же время, он решил, что самым справедливым делом будет разделить между ними поровну все деньги, какие мы подобрали. Доллары одного ничем не отличаются от долларов другого, — сказал он мне, — и если допрашивать каждого, сколько денег он принес с собой на борт, может случиться, что они солгут, и тогда он ничего не добьется.
Он мог бы передать деньги какому-нибудь китайскому чиновнику, которого удалось бы откопать в Фучжоу, но он сказал, что с таким же успехом может положить эти деньги сразу себе в карман, — все равно кули их не увидят. Полагаю, они думали то же самое.
Мы закончили раздачу денег до темноты. Это было любопытное зрелище: на море — волнение, судно — развалина, и китайцы, один за другим, шатаясь, поднимаются на мостик, чтобы получить свою долю; а старик, все еще в сапогах и в рубахе, обливаясь потом, раздает деньги, стоя в дверях штурманской рубки, и время от времени накидывается на меня или на старину Раута, если ему что-нибудь приходилось не по вкусу. Долю тех, кто был изувечен, он отнес сам к люку № 2. Оставалось еще три доллара — их отдали трем наиболее пострадавшим кули — по доллару каждому. Затем мы вытащили на палубу кучу мокрых лохмотьев, какие-то обломки и прочий хлам и предоставили им самим разыскивать владельцев.
Конечно, это был наилучший способ не поднимать шума и удовлетворить всех заинтересованных лиц. А каково твое мнение, избалованный щеголь с почтового парохода? Старший механик говорит, что несомненно — это был единственный выход. Шкипер сказал мне как-то: „Есть вещи, которых вы не найдете в книгах“. Если принять во внимание его ограниченность, — думаю, он прекрасно выпутался из этого дела».
То, что знали в маленьком приморском порту Колбруке о капитане Хэгберде, говорило не в его пользу. Он не был местным уроженцем. Он переехал в Колбрук в силу обстоятельств отнюдь не загадочных, — в то время он любил толковать на эту тему, — но чрезвычайно странных и нелепых. Видимо, у него были кое-какие средства, так как он купил участок земли и по дешевке выстроил на нем два безобразных желтых кирпичных коттеджа. Один из них он занимал сам, а другой сдавал Джозайе Карвилу, — слепому Карвилу, бывшему судостроителю, — человеку, пользовавшемуся дурной славой домашнего тирана.
Эти коттеджи имели одну общую стену: железная решетка разделяла их палисадники, а в глубине сада был деревянный забор. Мисс Бэсси Карвил разрешено было развешивать на нем для просушки скатерти, женские тряпки, передники.
— Дерево от этого подгнивает, милая мисс Бэсси, — бывало, кротко замечал капитан, стоя по эту сторону забора, всякий раз как она пользовалась своей привилегией.
Бэсси была высокая девушка, забор — низкий, и она могла положить на него локти. Руки у нее были полные, белые, и только пальцы и кисти рук краснели от стирки. Она молча, выжидающе глядела на лендлорда своего, отца, как будто что-то знала, чего-то ждала и желала.
— Дерево подгнивает, — повторял капитан Хэгберд, — Это единственная ваша привычка, какая говорит об отсутствии бережливости. Почему бы вам не повесить веревку для белья на заднем дворике?
На это мисс Карвил ничего не отвечала, она только отрицательно покачивала головой. На крохотном дворике за ее коттеджем было несколько грядок, обведенных бордюром из камней; на этих грядках она находила время разводить простенькие цветы, которые, словно в экзотическом климате, неудержимо тянулись вверх; а капитан Хэгберд, бодрый, прямой старик, одетый с ног до головы в непромокаемую парусину, стоя по другую сторону забора, по колени уходил в буйно разросшуюся сорную траву. Материя, неуклюже-жесткая, в которую он обычно облекался, — «временно», как бормотал он всегда в ответ на замечания по поводу его костюма, — делала его похожим на грубую гранитную статую, высившуюся в дебрях площадью с бильярдную. У этого каменного человека было красивое красное лицо, блуждающие голубые глаза и большая белая борода, доходящая до пояса. Эта борода, насколько известно было жителям Колбрука, никогда не подстригалась.
