— Это результат нервного потрясения?
— Причина не играет роли. Амнезия наступает, как правило, после короткой или длительной потери сознания.
— Она неизлечима?
— Случается и такое. Однако в основном… Но не будем терять время. Где он?
— Косиба?.. Он выехал вместе с Чинскими. Они его забрали. Но это, действительно, сенсация! И пан профессор абсолютно уверен в своих выводах?
— Абсолютно!
— Черт возьми! Если бы я знал об этом на процессе! Представляете, что бы там было?!.
Добранецкого не интересовала эта сторона вопроса.
— Я сопоставил все факты уже после суда, — сказал он, уходя от разговора. — А сейчас… Вы не могли бы дать мне адрес этих Чинских?..
— С удовольствием. Вы собираетесь туда поехать?
— Конечно.
— И вы надеетесь вылечить Косибу, вернее Вильчура?
— Здесь не требуется никакого лечения. Просто достаточно напомнить ему, кто он. Если это не поможет… то других средств нет.
— Поразительно! Но все-таки он хоть что-то должен помнить, если не забыл знания и навыки врача?
— Да, поэтому я очень надеюсь на благополучный исход, — ответил вставая Добранецкий.
Поезд с сопением остановился на маленькой станции. Стояло ясное, солнечное утро. Крыши зданий скрывал толстый слой пушистого снега, ветви деревьев сгибались под тяжестью снежных хлопьев. Широкая панорама, открывшаяся с перрона, блистала праздничной, первозданной белизной, манила мягкой и уютной тишиной.
Профессор Добранецкий стоял и всматривался в белое беспредельное пространство. Как давно он не был в деревне! В первые мгновения пейзаж показался ему неестественным, какой-то невероятно реалистичной и прекрасной декорацией. Прошло несколько минут, прежде чем он открыл в своей душе давние связи с этим заново обретенным миром. Давние связи… Ведь он родился в деревне, в деревне прошло его детство и первые годы юности.
«Тоже амнезия, — подумал Добранецкий. — Человек, живя в городе, забывает об этом мире, о его красоте и включается в болезненный ритм карьеры, работы, конкуренции… Для него попросту перестает существовать эта красота и тишина… иной земли, где правда так непосредственно обращается к человеку, но не через радиоприемник, не с листа бумаги, испещренного черными буковками… Об этом забывается…»
Он услышал сзади легкое поскрипывание снега и голос:
— Вам, наверное, в Радолишки?
— Нет, мне в Людвиково. Нельзя ли здесь найти извозчика?
— Почему нет? Можно. Если хотите, я подскочу к Павляку, и он мигом запряжет.
— Я вас очень прошу.
Это «мигом», однако, продолжалось около часа. Поездка до Людвикова по ненаезженной дороге заняла почти полчаса. Когда сани, наконец, остановились возле дворца, был уже полдень. Привлеченная лаем собак, в дверях показалась пани Михалеся и, заслоняя глаза ладонью, стала разглядывать незнакомца.
— Пан, наверное, по делам фабрики? — спросила она.
— Нет. Я хотел бы увидеть пана Чинского.
— Тогда входите. Но никого нет дома.
— Ничего. Я, собственно, хотел встретиться с невестой пана Чинского, с панной Вильчур.
— Ее тоже нет.
— Нет?
— Да! Все поехали в Радолишки. Профессор Добранецкий заколебался:
— А скоро вернутся?
— Неизвестно. Они поехали оплатить ксендзу объявление об их помолвке. Наверное, ксендз их не отпустит, оставит на обед.
— Да?.. Это плохо. А не могла бы мне пани сказать… Адвокат Корчинский в Вильно проинформировал меня, что Чинские забрали к себе некоего Антония Косибу, знахаря.
— А как же, забрали, правда. Только он не захотел у нас оставаться.
— Не понимаю…
— Ну, не захотел. Такой красивый домик ему приготовили там, за огородом, а он не захотел.
— Тогда где он сейчас?
— Где ж ему быть? На мельницу поехал, к Прокопу Мельнику. Говорил, что там ему будет лучше. С причудами старый. Но что это я вас на морозе держу, хотя мороз, правда, сегодня небольшой. Заходите, прошу вас…
Добранецкий задумался.
— Нет, спасибо, пани. Я должен поехать в Радолишки. У меня очень мало времени, я не могу ждать.
— Как вам угодно. Если вы хотите увидеться с хозяевами, то поезжайте к ксендзу.
— Хорошо. Спасибо, пани.
Кучер хлестнул коня, профессор плотнее укутал ноги бараньей шкурой и сани тронулись в обратный путь.
Однако в этот день, видимо, какой-то злой рок преследовал его. Приехав к ксендзу, он застал там только старших Чинских, которые его не интересовали. Их кучер сообщил профессору, что пан Лешек с невестой поехали на кладбище, где похоронена ее мать, а по дороге они собирались заехать на мельницу, чтобы встретиться со знахарем.
— Вы найдете их либо в одном, либо в другом месте, — заключил кучер и, обращаясь к кучеру профессора, спросил:
— А ты, Павляк, знаешь людвиковских пестрых коней?
— Чего же не знать…
— Ну так смотри. Молодой барин их взял. Как увидишь их, значит, и хозяин там.
— Известное дело, — кивнул головой кучер и цокнул на коня.
К кладбищу в Радолишках вели две дороги. Ближняя, по которой всегда проходили похоронные процессии, тянулась около Трех грушек. Сделав крюк с версту, можно было проехать мимо мельницы Прокопа Мельника. Именно эту дорогу выбрал Лешек, но не только потому, что она была расчищена, а чтобы заодно навестить знахаря. В глубине души Лешек был на него немного обижен. Он не понимал, почему Косиба отказался хотя бы погостить в Людвикове, почему не захотел поселиться в домике за огородом, над реставрацией которого они с Марысей так долго хлопотали. Он знал, как любит Марыся своего дядюшку Антония и как ей хочется, чтобы он был рядом с ней. Для обоих отказ знахаря оказался горькой неожиданностью.
И вот сейчас, возвращаясь от ксендза, они решили еще раз попросить его переехать к ним. Правда, Марыся, зная характер дядюшки Антония, особых надежд не питала. Однако Лешек, по натуре человек упрямый, уверял ее, что сможет уговорить знахаря переехать.
Они застали его возле мельницы с мешком муки на плечах. Как раз грузили сани, называемые в этих местах розвальнями.
Он серьезным тоном поздоровался с ними, отряхнул руки и пригласил к себе в пристройку.
— Сегодня не холодно, — сказал он, — но сейчас я поставлю самовар: горячий чай не повредит.
— С удовольствием, — поддержал Лешек. — Мы тут не стесняемся у вас… Как у себя дома.
— Спасибо за милость.
— Милости с нашей стороны, действительно, много, потому что вы пренебрегли нашим гостеприимством в Людвикове, а мы ваше принимаем.
Знахарь не ответил. Вытащив из-за печи старый сапог, натянул его на трубу самовара и стал раздувать угасшие внутри угли; оттуда вылетал пепел и искры.
— Пан Антоний, — опять обратился к нему Лешек, — вы, правда, нас обижаете. Вокруг Людвикова достаточно больных, которым требуется ваша помощь. А мы будем тосковать без вас…
Косиба горько улыбнулся.
— Шутите, пан Лешек! Зачем я вам нужен?..
— Постыдились бы, — Лешек сделал обиженный вид. — Не говоря уже обо мне, вы прекрасно знаете, как привязана к вам Марыся!
— Бог отблагодарит ее!
— Ну, так как?
— Так, но привязанность привязанностью, а жизнь жизнью. Новая жизнь, новые привязанности.
— Вот так так! — воскликнул Лешек. — Видишь, Марыся?.. Пан Антоний дает нам понять, что мы ему надоели, что он теперь к другим людям привяжется.
— Дядюшка Антоний, — Марыся взяла его под руку, — я так прошу, очень прошу…
Знахарь дотронулся до ее плеча.
— Голубка, моя дорогая! Я для тебя все готов сделать, только зачем я вам нужен? Старый я и хмурый. Одним своим видом омрачу ваше счастье. Ни к чему это. Нет. Если когда-нибудь захотите увидеть меня, заедете сюда на мельницу… И давайте оставим этот разговор…
Он повернулся к самовару, который уже начал нетерпеливо посвистывать. Лешек развел руками.
— Жаль. А я запланировал подарить вам на новоселье — в тот день, когда пан переедет в Людвиково, — комплект хирургических инструментов…
Он ждал ответной реакции на это соблазнительное предложение, но знахарь сделал вид, что ничего не слышит. Сняв с полки стаканы, он посмотрел их на свет и собрался наливать чай.
Когда они сидели за столом, Марыся сказала:
— Мы были сегодня у ксендза. Через четыре недели наша свадьба.
— Но на свадьбу, пан Антоний, вы должны приехать! — воскликнул Лешек.
— Обойдется там и без меня. Я не подхожу к тому обществу, которое соберется в Людвикове. Я и отсюда от всего сердца пожелаю вам счастья.
— Вы не хотите быть свидетелем нашей радости и нашего праздника?!
— Дядя Антоний!
— Почему нет, — кивнул головой знахарь.
— В костел я приду, а свидетелем… Так я ведь с самого начала свидетель ваших несчастий и радостей. Слава Богу, что все хорошо заканчивается.
