на всех людей, плакала, успокаивалась, снова плакала… Неизвестно, сколько прошло времени, но она вдруг почувствовала усталость и головную боль. Мэн-кэ в изнеможении опустилась на подушку, и из глаз ее ручьями побежали слезы.
В это мгновение раздался осторожный стук в дверь.
Мэн-кэ вскочила и изо всех сил налегла на дверь.
— Мэн-кэ! Один раз, последний раз, разреши, Мэн-кэ, я хочу… войти!
Этот нежный, умоляющий, взволнованный голос обезоружил ее. Сердце учащенно забилось, она всем телом приникла к двери и с затаенным дыханием ловила каждое слово.
— Мэн-кэ, моя Мэн-кэ… ты… я хочу тебе все объяснить!
Рука ее уже поднялась, чтобы откинуть крючок, но тут она потеряла сознание.
Сяо-сун решил, что девушка рассердилась и потому молчит. Усмехаясь и в то же время утешая себя, он спустился вниз.
Когда Мэн-кэ очнулась, за дверьми никого не было, на веранде горела лампочка, освещая пепельно-белую стену.
Мэн-кэ вернулась в комнату, взяла носовой платок и снова вышла.
Она брела, сама но зная куда, и очнулась лишь у садовой беседки. Здесь она присела, но свет фонаря, висевшего в беседке, больно бил в покрасневшие от слез глаза. Она встала и пошла за беседку. Там, в тени деревьев, стояла скамейка, на которой они как-то сидели с Сяо-суном. Мэн-кэ легла на скамейку и стала смотреть вверх. Сквозь листья виднелись мерцающие звезды; из чащи деревьев струился густой аромат, напоенный росой цветов — красных роз, маков…
Мэн-кэ озябла; скамейка была влажной от росы. Девушке захотелось встать и уйти, но в это время она услышала шаги — кто-то направлялся к беседке. Мэн-кэ приподняла голову и посмотрела в щель между брусьями в спинке скамейки. О Небо! Сяо-сун! Следом за ним в пространстве, освещенном фонарем, появилась фигура Тань Мина. Мэн-кэ лежала, затаив дыхание, и наблюдала за ними.
Лицо Сяо-суна было серьезным. Он поднялся в беседку и погасил фонарь.
— Что ты хотел сказать? — глухо произнес он.
— Мне показалось, что ты рассердился на меня.
— За что?
— За Мэн-кэ.
— Ты полагаешь, у тебя есть шансы? — последовал холодный смешок.
— Утверждать не осмеливаюсь…
— Ха-ха…
— Сяо-сун! Я тебя прошу, не расстраивай меня! Мы с тобой дружим почти восемь лет, так неужели нам пристало ссориться из-за какой-то девчонки! Скажу откровенно: если ты не любишь Мэн-кэ, я, разумеется, буду действовать. И если Мэн-кэ мне уступит, не сердись! Что ты на это скажешь?
— Ты считаешь, что для тебя наступил благоприятный момент? Ошибаешься! То, что она видела меня и Чжан, не имеет ни малейшего значения. Я уверен, что сумею рассеять ее подозрения.
— Если она тебе поверит, это будет для нее несчастьем.
— Я умею притворяться! Всеми своими успехами я обязан только этому умению… Но если ты принял решение, действуй! Добьешься своего — завидовать не стану! Только учти — приревнует тебя твоя маленькая Ян, я здесь ни при чем. Она не так наивна.
Мэн-кэ хотелось выбежать из своего укрытия и избить обоих, но, зажав рот рукой, чтобы не крикнуть, она дождалась, пока они покинули сад.
Мэн-кэ вернулась в дом, когда все уже спали. На столе лежало письмо от Тань Мина. Она прочла его и дрожащими пальцами разорвала в клочки. Уже неделю она жила в предчувствии чего-то непоправимого. Всякий раз, когда ей приходилось оставаться наедине с Тань Мином, она поспешно убегала, ибо его неестественно пылкое отношение к ней и двусмысленные намеки внушали ей ужас. Но особенно страшным казался его наглый, похотливый взгляд, который преследовал Мэн-кэ.
Но самым неожиданным было бестактное письмо, которое можно было написать только любовнице.
Мэн-кэ сочла его оскорблением, как и полагалось порядочной женщине, которую не оценили по достоинству, Ведь это сильнее всего ранит женское сердце!
На следующий день за обедом все пришли в замешательство. Хозяйка прочла письмо племянницы. Мягко и сдержанно Мэн-кэ благодарила тетку за доброе к ней отношение, но жаловалась на свой строптивый характер, из-за которого ей постоянно приходилось страдать. Праздная жизнь, писала она, непременно вызвала бы у нее дурные наклонности, поэтому она уходит. Родные сокрушенно вздыхали.
Сяо-сун и Тань Мин на первых порах почувствовали разочарование, но вскоре оно прошло — у Тань Мина была мисс Ян, за которой он волочился, а у Сяо-суна, кроме госпожи Чжан, — еще две подруги, весьма многообещающие. Поэтому с уходом Мэн-кэ они не так уже много потеряли.
3
Мэн-кэ покинула дом, в котором жила, потому что ей опротивело царившее там лицемерие, причинившее ей столько страданий. Но вместо светлой дороги она попала в глубокий омут.
Никогда не задумываясь над своим будущим, она совершила в жизни немало опрометчивых поступков, которые принесли ей несчастья. Но можно ли ее винить в этом? Ей следовало бы служить народу, пойти работать в школу, на фабрику, но на это у нее не хватило ни сил, ни способностей. Учиться? Нет, она смертельно устала от бесконечной смены преподавателей и студентов. Ей следовало бы пожертвовать собой, устроиться сиделкой в больницу и целыми днями утешать больных. Но для этого у нее не было ни мужества, ни терпения! Может быть, пойти в няньки? Ведь она любит детей. Но разве решилась бы она жить вместе с людьми низших классов: с поварами, лица которых лоснятся от жира, с хитро улыбающимися слугами, с вороватыми служанками?! Можно, конечно, вернуться к тетке. Она тупо глядела на оставшиеся несколько десятков юаней и с негодованием думала: «Зачем мне возвращаться? Я не вынесу жизни в их доме!»
Наконец Мэн-кэ решилась осуществить свою давнишнюю мечту — она и не представляла себе, что бросается
