— Где ты, приятель, потерял фуражку? Был занят важным делом или без оглядки спешил вместе с остальными в Версаль?
Когда генерал остановился против черноволосого, по раскрасневшемуся лицу пленника пробежала тень, колени у него дрогнули, а от прикосновения хлыста ссутулились плечи. Но он тут же взял себя в руки и выпрямился. В остекленевших глазах сверкнули зеленоватые огоньки.
— Нет, господин генерал. Я доставлял патроны для защитников баррикад на бульваре Сен-Марсель.
Его резкий, вызывающий голос прозвенел на обе шеренги. Его услышали все. У Галифе нервно дрогнули веки.
— А-а! Откровенность — похвальная черта. Но почему у тебя такие черные и щетинистые волосы? Ты не француз. Ты итальянец или испанец.
— Я такой же итальянец или испанец, как вы герой, господин генерал.
Генерал покраснел и взмахнул рукой. В ту же секунду на черноволосого набросились жандармы. У господина Перье потемнело в глазах. В этот миг он был готов сам сорвать с плеч свою непокрытую голову и спрятать ее под ногами соседей. Но он стоял во второй шеренге, и рассерженный Галифе прошел мимо, не обратив на него внимания.
Последним в шеренге был паренек со светлыми, как леи, волосами и разбитым носом. Он тоже был без шапки. Хлыст со свистом опустился ему на голову.
— Откуда ты такой взялся? Верно, не сумел у себя в Польше или Дании сделать революцию? И решил своими мерзкими лохмами удивить Париж? Марш!
Юноша упал как подкошенный. Но его мигом окружили конвойные и пинками подняли на ноги. В следующую минуту его поставили к стене рядом с черноволосым. Тот стоял выпрямившись, спокойно скрестив на груди руки. Кинув презрительный взгляд на юнца, который потерял сознание, он повернулся к выстраивавшимся по команде офицеров солдатам:
— Что вы дрожите, как бабы! Стреляйте смелей!
— Вперед! Марш!
Пленников погнали бегом. Дальнейших слов черноволосого они уже не расслышали. Позади раздался нестройный залп.
Солнце зашло. Быстро темнело. Пленники тащились, затаив дыхание из страха, что их вот-вот остановят и опять выстроят в шеренгу. Но больше остановок не было. Поход продолжался без задержек. Впереди засверкали огни Версаля.
В Версале было четыре места заключения. Подвал большой конюшни, дворцовая оранжерея, манеж Сен-Сирского военного училища и Саторийские доки. Многие из арестованных бывали в Версале и раньше. Но сейчас, измученные до полусмерти, они не могли разглядеть в темноте, куда их гнали. Впереди оказалось что-то вроде коридора — это можно было заметить по тому, что толпа растянулась цепочкой, и последним пришлось подождать, пока прошли передние. Потом очутились в узкой щели между каменной стеной и каким-то домом. На фоне облачного неба темнели силуэты огромных зданий.
Но и тут их не оставляли в покое. Передних жандармы отталкивали назад, задних пинками и прикладами гнали вперед. Пленники поняли, что их загоняют в какое-то здание. Держась за стену, они добирались до дверей. Но помещение было уже набито битком, и их встречали штыки внутренней охраны. Некоторым все же удалось протиснуться. Они очутились среди множества лежащих и сидящих людей в удушливо жаркой, наполненной миазмами атмосфере, которая отравляла кровь, словно угар, идущий из жерла невидимой, громадной печи. Оставшимся на дворе повезло больше. Они опустились на сырую прохладную землю и забылись в тяжелом сне. Некоторым посчастливилось найти не высохшую еще лужу. Отталкивая друг друга, как звери, припали они к густой, отвратительно пахнувшей жиже и пили ее.
Господин Перье заснул прежде, чем успел опуститься на землю. Это был даже не сон, а какое-то странное забытье, когда некоторые чувства еще бодрствуют и в мозгу трепыхается оборванная мысль. Кругом была глухая могильная тишина, только в ушах отдавался похожий на удары деревянного молотка по железу стук собственного сердца. Постепенно затихал и он. Господину Перье казалось, что он умирает. Он не испытывал ни страха, ни желания бороться за жизнь. Гнетущее безразличие, как ватное одеяло, окутало его сознание.
Перед восходом солнца арестантов разбудили выстрелы над самой головой. Им показалось, что стреляют прямо в них, и все подняли головы.
— Лежать, собаки! Стрелять в каждого, кто пошевельнется!
Пленники опять припали к земле. Но и затуманенные глаза научились в одну секунду замечать многое. С отрядом солдат, которые должны были сменить уставший от экзекуций и дальнего перехода конвой, явился и сам комендант лагеря, капитан Обра. Заодно солдаты тут же у стены расстреляли троих пленников. То ли они уже были приговорены к смерти, то ли пытались убежать или оскорбили охрану… А может быть, капитан Обра проскучал всю ночь и захотел устроить себе утреннее развлечение. Могло случиться также, что ночью его мучили кошмары и он решил отомстить за них. Словом, здесь могло быть все, что угодно.
Господин Перье увидел то же, что и остальные. Двое рухнули сразу, а третий валился медленно-медленно, цепляясь руками за стену, будто во что бы то ни стало хотел удержаться на ногах. Но вот он уже лежал и хрипел, а башмаки его, как деревянные вальки, колотили по земле. Это продолжалось очень долго, арестантам казалось — целый час. Потом стук башмаков прекратился, и хрип сменился пронзительным воем. Пленники обеими руками зажимали уши. Самое ужасное было то, что вой повторялся с долгими перерывами и от него нельзя было ни убежать, ни спрятаться.
Господин Перье тоже зажал уши, но слышал все. Тело у него ныло, как от побоев, руки и ноги были словно вывихнуты, подошвы горели огнем, но об этом он не думал. Как ужасно, что он не умер и снова способен был думать. И он думал и вспоминал, и только вой подстреленного время от времени нарушал ход его мыслей.
Перед ним прошли все пережитые накануне несправедливости, страхи и унижения. Вспомнил он, что во сне стоял перед своим домом и шутил с Клариссой и она улыбалась ему из окна. Жестокие сны! Господин Перье сжал руками голову и горько заплакал.
Солоноватые слезы стекали ему в рот, он машинально глотал их. И тут снова почувствовал, что язык у него распух от нестерпимой жажды и челюсти сводит судорога.
Все вокруг пришло в движение — очевидно, разрешили встать. Господин Перье тоже попытался подняться на четвереньки.
В другом конце лагеря пленники в ужасе шарахнулись в разные стороны. Теперь они увидели, что лужа, из которой они ночью пили, была окрашена кровью. Видно, кто-то до них промывал здесь раны… Но потом случилось нечто еще более страшное… К луже подполз лысый толстяк и, лежа на животе, принялся жадно пить.
— Проклятый! Он лакает кровь своих братьев!
Но господин Перье уже отпрянул от лужи. Он весь дергался и дрожал, как будто в рот ему влили кипящее масло. С трудом добрался он до стены и сел, прислонившись к ней спиной. Рядом лежал, уткнувшись лицом в землю, подстреленный. Он больше не выл, тело его было неподвижно, только ноги все еще дергались.
Кто-то сел рядом с господином Перье.
— Ведь он уже ничего не чувствует? Правда, он уже без сознания?
Сосед ответил не сразу:
— Возможно. А может быть, и нет. Узнаем, когда придет наш черед. Это они делают, чтобы помучить живых. Смерть — это пустяки, а вот это… Нет, я не выдержу. Вот увидите, я сойду с ума.
Господин Перье схватил его за руку.
— Зачем вы так говорите? Мы ведь только подследственные. Нас освободят.
Сосед пристально посмотрел ему в глаза.
— А вы, может быть, раньше моего сошли с ума?
Правду говоря, господин Перье и сам мало верил тому, что говорил. Не то чтобы его вера в правосудие, справедливость и в свою невиновность поколебалась, но сейчас в нем происходило что-то не совсем ему понятное. Нервы размякли, казавшаяся такой плотной ткань его убеждений расползлась и превратилась в жалкие лохмотья. Если бы господина Перье освободили немедленно, он все равно не мог бы уже думать по-старому. Слишком много было пережито им и перевидано.
Он сидел у стены, больной, разбитый, и думал. Солнце подымалось все выше и стало немилосердно жечь. И хотя видневшаяся за стеной верхушка кудрявого каштана качалась из стороны в сторону, на огороженной в виде параллелограмма площади ветра совсем не чувствовалось. Три громадных барака накалялись от солнца. Поверх перил, загораживавших прогал в стене, видна была обвитая плющом роскошная балюстрада какого-то дома. Весь Версаль с его строениями, подвалами и площадями был битком набит арестованными федератами и просто схваченными на улице гражданами. Неведомо но каким признакам рассортированные и вновь пересортированные по разным группам люди лежали, сидели и стояли, вплотную прижавшись друг к другу. Окружавшие их со всех сторон охранники с тупыми и злыми лицами готовы были каждую минуту направить на них дула ружей. Что-то высматривая и вынюхивая, между арестованными шныряли жандармы и шпионы в штатском. Окрики и выстрелы, хрипенье умирающих, стоны избитых и раненых, вопли сошедших с ума… Все кипело, словно в каком-то адском котле. Везде лежали расстрелянные, просто умершие или потерявшие сознание пленники. Черные тучи мух кружились над лужами крови, люди валялись в собственных испражнениях, и над всей этой клоакой стояла невыносимая вонь.
