Огонь угасал в очаге, повеял предутренний ветер. В комнате уже серело, когда Дэниел Уэбстер закончил речь. Под конец он снова вернулся к Нью-Гэмпширу и к тому любимому и единственному клочку земли, который есть у каждого человека. Он рисовал его и каждому из присяжных говорил о вещах, давно забытых. Ибо слова его западали в душу — в этом была его сила и его дар. И для одного голос его звучал затаенно, как лес, а для другого — как море и морские бури; и один слышал в нем крик погибшего народа, а другой видел мирную сценку, которую не вспоминал годами. Но каждый увидел что-то свое. И когда Дэниел Уэбстер кончил, он не знал, спас он Йависа Стоуна или нет. Но он знал, что сделал чудо. Ибо блеск в глазах присяжных и судьи потух, и сейчас они снова были людьми и знали, что они — люди.
— Защита ничего не имеет добавить, — сказал Дэниел Уэбстер, возвышаясь как гора. Собственная речь еще гудела у него в ушах, и он ничего не слышал, пока судья Хаторн не произнес: «Присяжные приступают к обсуждению приговора».
Со своего места поднялся Уолтер Батлер, и на лице его была сумрачная веселая гордость.
— Присяжные обсудили приговор, — сказал он, глядя гостю прямо в глаза. — Мы выносим решение в пользу ответчика, Йависа Стоуна.
При этих словах улыбка сошла с лица гостя — но Уолтер Батлер не дрогнул.
— Быть может, оно и не находится в строгом согласии с доказательствами, — добавил он, — но даже навеки проклятые смеют отдать должное красноречию мистера Уэбстера.
Тут протяжный крик петуха расколол серое утреннее небо, и судья с присяжными исчезли бесследно, как дым, как будто их никогда и не было. Гость обернулся к Дэниелу с кривой усмешкой.
— Майор Батлер всегда был смелым человеком, но такой смелости я от него не ожидал. Тем не менее, как джентльмен джентльмена, — поздравляю.
— Прежде всего позвольте-ка забрать эту бумажку, — сказал Дэниел Уэбстер и, взяв ее, разорвал крест-накрест. На ощупь она оказалась удивительно теплой. — А теперь, — продолжал он, — я заберу вас! — И его рука, как медвежий капкан, защемила руку гостя. Ибо он знал, что, если одолеешь в честной борьбе такого, как господин Облом, он уже не имеет над тобой власти. И он видел, что господин Облом сам это знает.
Гость извивался и дергался, но вырваться не мог.
— Полно, полно, мистер Уэбстер, — проговорил он с бледной улыбкой. Это же, наконец, сме… ой!.. смешно. Разумеется, вас волнуют судебные издержки, и я с радостью заплачу…
— Еще бы не заплатишь! — сказал Дэниел Уэбстер и так встряхнул его, что у него застучали зубы. — Сейчас ты сядешь за стол и напишешь обязательство никогда больше — до самого Судного дня! — не докучать Йавису Стоуну, его наследникам, правопреемникам, а также всем остальным ньюгэмпширцам. Потому что если мы возымеем охоту побесноваться в этом штате, то как-нибудь обойдемся без посторонней помощи.
— Ой! — сказал незнакомец. — Ой! Ну, по части хмельного, положим, они никогда не отличались, но — ой! — я согласен.
Он сел за стол и стал писать обязательство. Но Дэниел Уэбстер все-таки придерживал его за шиворот.
А теперь мне можно идти? — робко спросил гость, когда Дэниел удостоверился, что документ составлен по всей форме.
— Идти? — переспросил Дэниел, встряхнув его еще разок. — Я пока не решил, как с тобой поступить. За судебные издержки ты рассчитался, но со мной еще нет. Пожалуй, заберу тебя на Топкий луг, — сказал он как бы задумчиво. — Есть у меня там баран Голиаф, который прошибает железную дверь. Охота мне пустить тебя к нему на поле и поглядеть, что он станет делать.
Тут гость начал умолять и клянчить. Он умолял и клянчил так униженно, что Дэниел, по природе человек добродушный, в конце концов решил его отпустить. Гость был ужасно благодарен за это и перед уходом предложил просто из дружеского расположения — погадать Дэниелу. И Дэниел согласился, хотя вообще не очень уважал гадалок. Но этот, понятно, был птица немного другого полета.
И вот стал он разглядывать линии на руках Дэниела. И рассказал ему кое-что из его жизни, весьма примечательное. Но все — из прошлого.
— Да, все правильно, так и было, — сказал Дэниел Уэбстер. — Но чего мне ждать в будущем?
Гость ухмыльнулся довольно-таки радостно и покачал головой.
— Будущее не такое, как вы думаете, — сказал он. — Мрачное. У вас большие планы, мистер Уэбстер.
— Да, большие, — твердо ответил Дэниел, потому что все знали, как ему хочется стать президентом.
— До цели, кажется, рукой подать, — говорит гость, — но вы ее не добьетесь. Люди помельче будут президентами, а вас обойдут.
— Пусть обойдут — я все равно буду Дэниелом Уэбстером, — сказал Дэниел. — Дальше.
— У вас два могучих сына, — говорит гость, качая головой. — Вы желаете основать род. Но оба погибнут на войне, не успев прославиться.
— Живые или мертвые — они все равно мои сыновья, — молвил Дэниел. Дальше.
— Вы произносили великие речи, — говорит гость. — И будете произносить еще.
— Ага, — сказал Дэниел.
— Но ваша последняя великая речь восстановит против вас многих соратников. Вас будут звать Ихаводом; и еще по-всякому. Далее в Новой Англии будут говорить, что вы перевертень и продали родину, — и голоса эти будут громко слышны до самой вашей смерти.
— Была бы речь честная, а что люди скажут — не важно, — отвечал Дэниел Уэбстер. Потом он посмотрел на незнакомца, и их взгляды встретились. — Один вопрос, — сказал он. — Я бился за Союз всю жизнь. Увижу я победу над теми, кто хочет растащить его на части?
— При жизни — нет, — угрюмо сказал гость, — но победа будет за вами. И после вашей смерти тысячи будут сражаться за ваше дело — благодаря вашим речам.
— Ну, коли так, долговязый, плоскобрюхий, узкорылый ворожей-залогоимец, — закричал Дэниел Уэбстер с громовым смехом, — убирайся восвояси, пока я тебя не отметил! Потому что, клянусь тринадцатью первоколониями, я в саму преисподнюю сойду, чтобы спасти Союз!
И с этими словами он нацелился дать гостю такого пинка, что лошадь бы на ногах не устояла. Он только носком башмака достал гостя, но тот так и вылетел в дверь со шкатулкой под мышкой.
— А теперь, — сказал Дэниел Уэбстер, видя, что Йавис Стоун понемногу приходит в себя, — посмотрим, что осталось в кувшине; всю ночь толковать — у любого глотка пересохнет. Надеюсь, сосед Стоун, у вас найдется кусок пирога на завтрак?
Но и сегодня, говорят, когда дьяволу случается проезжать мимо Топкого луга, он дает большого крюку. А в штате Нью-Гэмпшир его не видели с той поры и поныне. Про Вермонт и Массачусетс не скажу.
Счастье О'Халлоранов
Перевод И. Бернштейн
Крепкие ребята строили Великую Магистраль в начале американской истории. А работали на той стройке ирландцы.
Дед мой, Тим О'Халлоран, был в те поры молодым. Весь день вкалывает, всю ночь пляшет, была бы музыка. Женщины по нем сохли — у него на них был глаз и язык без костей. А надо кому по шее накостылять, он опять же пожалуйста — уложит с первого удара.
Я-то его знал много позже, он был тощий и седой как лунь. А когда вели на запад Великую Магистраль, тощих и седых там не требовалось. Расчищали кустарник на равнинах и рыли туннели в горах молодцы с железными кулаками. Тысячами прибывали они на стройку из всех уголков Ирландии — кто теперь знает их имена? Но, удобно расположившись в пульмановских вагонах, вы проезжаете по их могилам. Тим О'Халлоран был одним из тех молодцов: шести футов росту и скинет рубаху — грудь что Кошелская скала в графстве Типперэри.
А иначе как же? Ведь работка была не из легких. В то время начинался большой бум в железнодорожном строительстве, и по всей Америке, с востока на запад и с юга на север, спешили тянуть рельсы, словно черт за ними гнался. Для этого нужны были работяги с кайлом и лопатой, и эмигрантские суда из Ирландии приплывали битком набитые храбрыми парнями. Дома они оставляли голод и английское владычество, и многие считали, что: уж в свободных-то Американских Штатах их ждет золото — бери не хочу, хоть мало кто и в глаза его видывал, это золото. Не чаяли они и не гадали, что здесь им достанется рыть канавы по шейку в воде и загорать дочерна под палящим солнцем прерий. И что матери их и сестры пойдут в прислуги, хоть на родине ни у кого в услужении сроду не бывали. Пришлось привыкать. Да, сколько смертей и обманутых надежд идет на возведение новой страны! Но которые помужественнее и побойчее, те выдюжили и не пали духом и за словом в карман лезть не обучились.
Тим О'Халлоран приехал из Клонмелла. В семье он считался за дурачка и простофилю, потому как вечно развешивал уши. Брат его Игнейшес пошел в священники, другой брат, Джеймс, подался в моряки, но такие дела, все понимали, были не про него. А так-то он был парень славный и покладистый, и притом любитель приврать: нагородит с три короба и не поперхнется! У О'Халлоранов в роду всегда такие были. Но настали голодные времена, малые дети плакали и просили хлеба, и в родимом гнезде стало тесно. Не то чтобы Тима так уж тянуло в эмиграцию, хотя вообще-то пожалуй что и тянуло. С младшими сыновьями это бывает. А тут еще Китти Мэлоун.
