Яньесъ проклиналъ несправедливость людей, которые заставляли его за нсколько страничекъ, нацарапанныхъ въ минуту дурного настроенія, спать каждую ночь подъ убаюкивающій бредъ человка, присужденнаго къ смертной казни, какъ вдругъ послышались громкіе голоса и поспшные шаги въ томъ же этаж, гд помщалась его камера.
— Нтъ, я не стану спать здсь, — кричалъ чей-то дрожащій, визгливый голосъ. — Разв я какой-нибудь преступникъ? Я такой же чиновникъ правосудія, какъ вы… и служу уже тридцать лтъ. Спросите-ка про Никомедеса. Весь міръ меня знаетъ. Даже въ газетахъ писали про меня. И посл того, что меня поместили въ тюрьм, еще хотятъ, чтобы я спалъ на какомъ то чердак, который непригоденъ даже для заключенныхъ.
Покорно благодарю! Разв для этого мн велли пріхать? Я боленъ и не стану спать здсь. Пусть приведутъ мн доктора, мн нуженъ докторъ…
Несмотря на свое положеніе, журналистъ засмялся надъ бабьимъ смшнымъ голосомъ, которымъ этотъ человкъ, прослужившій тридцать лтъ, требовалъ доктора.
Скова послышался гулъ голосовъ, обсуждавшихъ что-то, точно на совщаніи. Затмъ послышались приближавшіеся шаги. Д_в_е_р_ь к_а_м_е_р_ы д_л_я п_о_л_и_т_и_ч_е_с_к_и_х_ъ открылась, и въ камеру заглянула фуражка съ золотымъ галуномъ.
— Донъ-Хуанъ, — сказалъ смотритель нсколько сухимъ тономъ: — вы проведете сегодняшнюю ночь въ компаніи. Извините пожалуйста, это не моя вина. Приходится такъ устроить… Но на утро начальникъ тюрьмы распорядится иначе. Пожалуйте, с_е_н_ь_о_р_ъ.
И с_е_н_ь_о_р_ъ (это слово было произнесено ироническимъ тономъ) вошелъ въ камеру въ сопровожденіи двухъ арестантовъ — одного съ чемоданомъ и узломъ съ одяломъ и палками, другого съ мшкомъ, подъ холстомъ котораго вырисовывались края широкаго и невысокаго ящика.
— Добрый вечеръ, кабальеро!
Онъ поздоровался робко, тмъ дрожащимъ тономъ, который заставилъ Яньеса засмяться, и снявъ шляпу, обнажилъ маленькую, сдую и тщательно остриженную голову. Это былъ полный красный мужчина лтъ пятидесяти. Пальто, казалось, спадало съ его плечъ, и связка брелоковъ на толстой золотой цпочк побрякивдла на его живот при малйшемъ движеніи. Его малеінькіе глазки отливали синеватымъ блескомъ стали, а ротъ казался сдавленнымъ изогнутыми и опущенными усиками, похожими на опрокинутые вопросительные знаки.
— Извините, — сказалъ онъ, усаживаясь: — я побезпокою васъ, но это не моя вина. Я пріхалъ съ вечернимъ поздомъ и нашелъ, что мн отвели для спанья какой то чердакъ полный крысъ… — Ну, и путешествіе!..
— Вы — заключенный?
— Въ настоящій моментъ да, — сказалъ онъ, улыбаясь. — Но я недолго буду безпокоить васъ своимъ присутствіемъ.
Пузатый буржуа говорилъ униженно-почтительнымъ тономъ, точно извинялся въ томъ, что узурпировалъ чужое мсто въ тюрьм.
Яньесъ пристально глядлъ на него; его удивляла такая робость. Что это за типъ? Въ его воображеніи запрыгали безсвязныя, совсмъ туманныя мысли, которыя, казалось, искали другъ друга и гнались другъ за другомъ, чтобы составить одну цльную мысль.
Вскор, когда снова донеслось издали жалобное «Отче Нашъ» запертаго дикаго звря, журналистъ нервно приподнялся, точно поймалъ наконецъ ускользавшую мысль, и устремилъ глаза на мшокъ, лежавшій у ногъ вновь прибывшаго.
— Что у васъ тутъ? Это ящикъ… съ приборомъ?
Тотъ, казалось, колебался, но энергичный тонъ вопроса заставилъ его ршиться, и онъ утвердительно кивнулъ головою. Наступило продолжительное и тягостное молчаніе. Нсколько арестантовъ разставляли кровать этого человка въ одномъ углу камеры. Яньесъ пристально глядлъ на своего товарища по заключенію, продолжавшаго сидть съ опущенною головою, какъ бы избгая его взглядовъ.
Когда кровать была установлена, арестанты удалились, и смотритель заперъ дверь наружнымъ замкомъ; тягостное молчаніе продолжалось.
Наконецъ вновь прибывшій сдлалъ надъ собою усиліе и заговорилъ:
— Я доставлю вамъ непріятную ночь. Но это не моя вина. О_н_и привели меня сюда. Я протестовалъ, зная, что вы приличный человкъ и почувствуете мое присутствіе, какъ худшее, что можетъ случиться съ вами въ этомъ дом.
Молодой человкъ почувствовалъ себя обезоруженнымъ такимъ самоуниженіемъ.
— Нтъ, сеньоръ, я привыкъ ко всему, — сказалъ онъ съ ироніей. — Въ этомъ дом заключаешь столько добрыхъ знакомствъ, что одно лишнее ничего не значитъ. Кром того вы не кажетесь мн дурнымъ человкомъ.
Журналистъ, не освободившійся еще отъ вліянія романтическаго чтенія юныхъ лтъ. находилъ эту встрчу весьма оригинальною и чувствовалъ даже нкоторое удовлетвореніе.
— Я живу въ Барселон, — продолжалъ старикъ: — но мой коллега изъ этого округа умеръ отъ послдней попойки и вчера, когда я явился въ судъ, одинъ альгвасилъ сказалъ мн: «Никомедесъ»… Я вдь, — Никомедесъ Терруньо. Разв вы не слышали обо мн? Какъ странно! Мое имя много разъ появлялось въ печати. «Никомедесъ, по приказу сеньора предсдателя ты подешь сегодня вечернимъ поздомъ». Я пріхалъ съ намреніемъ поселиться въ гостинниц до того дня, когда придется работать, а вмсто этого меня съ вокзала повезли сюда, не знаю, изъ какого страха или предосторожностей; a для пущей насмшки меня пожелали помстить вмст съ крысами. Видано ли это? Разв такъ обращаются съ чиновниками правосудія?
— А вы уже давно исполняете эти обязанности?
— Тридцать лтъ, кабальеро. Я началъ службу во времена Изабеллы II. Я — старйшій среди своихъ коллегъ и насчитываю въ своемъ списк даже политическихъ осужденныхъ.
Я могу съ гордостью сказать, что всегда исполнялъ свои обязанности. Теперешній будетъ у меня сто вторымъ. Много, не правдали? И со всми я обходился такъ хорошо, какъ только могъ. Ни одинъ не могъ-бы пожаловаться на меня. Мн попадались даже ветераны тюрьмы, которые успокаивались, видя меня въ послдній моментъ, и говорили: «Никомедесъ, я радъ, что это ты».
Чиновникъ оживлялся при вид благосклоннаго и любопытнаго вниманія, съ какимъ слушалъ его Яньесъ. Онъ чувствовалъ подъ собою почву и говорилъ все развязне.
— Я также немного изобртатель, — продолжалъ онъ. — Я самъ изготовляю приборы, и, что касается чистоты, то большаго и желать нельзя. Хотите посмотрть ихъ?
Журналистъ соскочилъ съ кровати, точно собирался бжать.
— Нтъ, очень вамъ благодаренъ. Я и такъ врю…
Онъ съ отвращеніемъ глядлъ на эти руки съ красными и жирными ладонями, можетъ быть отъ недавней чистки, о которой онъ говорилъ. Но Яньесу он казались пропитанными человческимъ жиромъ, кровью той сотни людей, которые составляли его к_л_і_е_н_т_у_р_у.
— А вы довольны своей профессіей? — спросилъ онъ, желая заставить собесдника забыть его намреніе почистить свои изобртенія.
— Да что подлаешь! Приходится мириться. Мое единственное утшеніе состоитъ въ томъ, что работы становится меньше съ каждымъ днемъ. Но какъ тяжело дается этотъ хлбъ! Если бы я зналъ это раньше!
И онъ замолчалъ, устремивъ взоръ на полъ.
— Вс противъ меня, — продолжалъ онъ. — Я видлъ много комедій, знаете? Я видлъ, какъ въ прежнія времена нкоторые короли разъзжали повсюду, возя за собою всегда вершителя своего правосудія въ красномъ одяніи съ топоромъ на плеч и длали изъ него своего друга и совтника. Вотъ это было логично! Мн кажется, что человкъ, на обязанности котораго лежитъ вершить правосудіе, есть персона и заслуживаетъ нкотораго уваженія. Но въ наши времена всюду лицемріе. Прокуроръ кричитъ, требуя головы подсудимаго во имя безчисленнаго множества почтенныхъ принциповъ, и всмъ это кажется справедливымъ. Являюсь потомъ я для исполненія его приказаній, и меня оплевываютъ и оскорбляютъ. Скажите, сеньоръ, разв это справедливо? Если я вхожу въ гостинницу, меня вышвыриваютъ, какъ только узнаютъ, кто я. На улиц вс избгаютъ соприкосновенія со мною, и даже въ суд мн бросаютъ деньги подъ ноги, точно я не такой же чиновникъ, какъ они сами, точно мое жалованье не входитъ въ государственную роспись. Вс противъ меня. А кром того, — добавилъ онъ еле слышнымъ голосомъ: — остальные враги… т, другіе, понимаете? Которые ушли, чтобы не возвращаться, и тмъ не мене возвращаются, эта сотня несчастныхъ, съ которыми я обходился ласково, какъ отецъ, причиняя имъ какъ можно меньше боли, а они… неблагодарные, приходятъ, какъ только видятъ, что я одинъ.
— Какъ возвращаются?
— Каждую ночь. Есть такіе, которые безпокоятъ меня мало; послдніе даже почти не безпокоятъ; они кажутся мн друзьями, съ которыми я попрощался только вчера. Но старые, изъ первыхъ временъ моей службы, когда я еще волновался и чувствовалъ себя трусомъ, это настоящіе демоны, которые, увидя меня одного въ темнот, сейчасъже начинаютъ тянуться по моей груди безконечной вереницей, и душатъ, и давятъ меня, касаясь моихъ глазъ краями своихъ савановъ. Они преслдуютъ меня всюду, и, чмъ старе я становлюсь, тмъ неотвязчиве длаются они. Когда меня отвели на чердакъ, я увидалъ, что они выглядываютъ изъ самыхъ темныхъ угловъ. Потому-то я и требовалъ доктора. Я былъ боленъ, боялся темноты; мн хотлось свта, общества.
