1
Имя Синапа поминалось всюду, и весть, что он накормил всю голодавшую Чечь, донеслась до самого моря, до Адрианополя и Царьграда. Все голые и голодные ахряне подняли головы, поняли, что настал их час. Гайдамаки, удальцы, жадные к славе и почестям, — все составляют отряды, готовятся к походу, готовятся нахлынуть на равнину. Собираются дружины, выбирают вожаков, добывают коней, льют пули, куют и точат ножи... И все устремляются к Синапу, его расспрашивают, у него ищут советов. Он стал главным атаманом всех отчаянных, все узнали, кто такой Мехмед Синап!
Он объезжал всю Чечь. Входил в приземистые лачужки. В тесных, продымленных хижинах лежали больные дети, закутанные в тряпки.
— Где их мать? Есть ли тут жив человек?
Сходились женщины. Он выговаривал им, корил за то, что они не умеют смотреть за детьми, за то, что заперли их в вонючих норах, без воздуха и солнца — разве так можно? И перед аллахом грех, и перед людьми стыдно.
Его любили, хотя и побаивались. Особенно любила молодежь. Он ей давал возможность показать свою силу, геройство; она готова была отдать за него все, даже жизнь.
Никто не говорил ему этого, но он читал в глазах. Ему повиновались, как старшему брату, как отцу, повиновались с первого слова.
На границе Чечи, там, где начинался округ чепеларского мухтара, он поставил сторожевые вышки, настроил редутов — на всякий случай. Иначе нельзя! Вот Пазвантоолу на все смотрел сквозь пальцы, оставил вилайет[16] открытым, — султанские войска напали на него и раздавили! Не он ли говорил, что оружие надо держать наготове? Уж если поднял руку на падишаха, так надо итти до конца!
Осень и зима прошли спокойно во всей Чечи. Не появился ни один султанский чиновник, курьер или жандарм, ни один приказ паши или мухтара Кара Ибрагима не смутил покоя засыпанных снегом сел. Мысль Синапа летела дальше, к городам и дворцам пашей, где, наверное, о нем говорят, где ему готовят капкан. Но Синап не из тех, что легко отдаются в руки!
Он собрал молодых людей и начал обучать их воинскому искусству.
Они учились строю, а затем в свою очередь обучали других, — надо уметь обороняться от султанских войск, уметь защищать свою свободу.
Понадобилась казарма.
Синап отдал приказ, и в Ала-киое казарма была построена.
А он?.. В конце концов он подумал и о себе.
Он жил в чужом доме, у чужих людей. Когда сходились обсудить дела или повеселиться, в доме становилось тесно.
— Надо нам, братья ахряне, построить высокий конак[17], выбелить его известкой, чтобы его видно было далеко. Вот, как увидят его издали, каждый и скажет: «И мы люди!»
Синап знал, что таинственность — тоже сила и что он, запершись в высоком белом конаке, будет иметь больше власти и тем вернее сможет защитить свободу своей Чечи.
Он кликнул клич по селам — собираться добрым мастерам: ему нужен высокий конак, чтобы оберегать народ от напастей. Конак строился быстро. Сотни коней и мулов подвозили камни, плиты, бревна, и к тому времени, когда на Машергидике выпал первый снег, конак был готов. Синап переселился в него, обзавелся хозяйством и окружил себя стражей.
Из конака видны были холмы, леса и высокие кряжи неприступной Чечи, скалы и узкие горные тропинки, ведшие вниз, туда, в царство насилия, произвола и бесправия.
Он отправил верных людей в Хюлбе за боеприпасами: нужно было оградить себя от всяких неожиданностей. Разве он знает, что готовят ему вельможные разбойники? В их глазах он был негодяй, расхититель чужого добра, враг монархии, которую они защищали всеми силами и средствами.
В любой день на Соуджак может нагрянуть отряд султанских войск — его нужно встретить достойно, чтобы в другой раз сатрапы паши и носа не смели сунуть в Чечь!
Дальше виднелись низенькие, как в землю врытые, деревенские хижины, полные несчастного, голодного и оборванного люда, погибающего от лишений и болезней. Правда, он доставил им хлеб, но решает ли это вопрос? Зло следовало лечить в корне, а для этого требовалось много сил, воли, терпения. Размышляя об этом, Синап снимал свою тонкую шелковую чалму и утирал пот с лица, но тень быстро слетала с чела, в сердце вскипала ярость, плечи расправлялись, взгляд светлел.
Когда он объезжал села и дороги, женщины кричали ему через плетень:
— Славный у тебя конак, атаман, только вот хозяйки нет, а то чем бы не жизнь!
Синап хмурил брови, не отвечал.
Что он мог ответить? Он сам об этом раздумывал, да и не раз. Дочка Метексы выросла; он давно не видал ее. И какое дело этому бабью, есть у него хозяйка или нет? Метекса — суровый, богатый гяур, он в услужении у аги. Добром он дочь не отдаст, да еще Синапу, лютейшему врагу султана!
Иногда на вопрос какой-нибудь высохшей старушки, когда он себе отыщет пригожую хозяйку, он, улыбаясь, охотно отвечал:
— И это будет, бабушка, быть бы только живу и здорову.
— Так, так, сынок, коли жив да здоров, все наладится!
Он объезжал со своей дружиной Чечь, собирал людей и говорил им о бедствиях народа и о его силе; без народа султан ничто, а когда народ слаб и немощен, — слуги падишаха дерут с него по две шкуры...
— Верно, Синап, ты больше видел, больше знаешь!
Его слушали, ему верили.
Он принял начальствование по праву и по обязанности, признанный всеми. Ведь он первый дерзнул выступить против власти и добился своего.
Он сознавал и опасность, но верил, что пока у него есть сила, она защитит его. Сила же его заключалась в народе, который он спас от голодной смерти и который окружал его со всех сторон, как бы ограждая от всякого зла.
Он радовался, что и другие идут по его пути и что скоро весь округ запестреет мятежными знаменами: под его знаменем находилась славная Чечь, под знаменем Дертли Мехмеда — Доспатский район, под знаменем Топал Салиха — Дьовленский, под знаменем Аджи-аги — Аху-челебейский. Эминджик, друг Синапа, предводительствовал поднявшимися турками.
Как правоверные ходят в Мекку для общения с пророком, так мятежники других отрядов ходили в Машергидик на совещания с Синапом. Синап указывал им, куда ударить, давал подробные наставления и требовал, чтобы они исполнялись.
В Кестенджике в день успения собрался хоровод. В первый раз за столь долгое время! Молодые гяурки пели уныло, протяжно — таковы их песни, песни рабства и нищеты. Но в глазах блестела надежда, на щеках играл румянец.
На гумнах слышался шум. Собирались на посиделки — лущить кукурузу и бобы.
На майданах резвились дети, они бегали наперегонки, играли.
Сама земля — и та как будто ожила. Осень затянулась, деревья зеленели, луга ждали второго укоса. Небо уходило ввысь, синее и прозрачное, и, улыбаясь, обнимало широкие плечи холмов.
Настала дивная пора, вольная и беззаботная. Люди приоделись, Когда был хлеб для детей, остальное устраивалось легко. Все свое время люди могли отдавать Синапу. За него они готовы были пойти в огонь и в воду. Так неужели им не справиться с Метексой?
Султан Селим царствовал в далеком Стамбуле, а на Машергидике хозяином был Мехмед Синап. Высоко вознесся его неприступный конак! Нужно было итти трое суток, чтобы добраться до гнезда мухтара Кара Ибрагима, а дальше начиналось темное царство: горные вершины, леса и ущелья, а в глубоких теснинах — реки, караваны курчавых горных туманов, немолчное эхо белых водопадов и скалы, где три человека могли выдержать бой с целым батальоном. Сам Кара Ибрагим плохо знал эти места: в одних бывал очень давно, другие знал только по названию. Редкий из султанских слуг заглядывал когда-либо в Ала-киой, а там стоял конак Синапа, и над ним вздымался могучий, лесистый и неприступный Машергидик.
В те дни, когда Кара Ибрагим впервые появился в своем округе, всюду царила тишь да гладь. Райя была послушна, трудилась и платила подати, и, завидев султанского человека, богатого кехаю или чорбаджия, еще издали снимала шапку. Он знал, что так следует, так оно установлено аллахом.
Правда, и в его жизни было темное место, опасный пробел, о котором он старался забыть. Было время заблуждения, скоро исправленного. Как прозревший слепец, встретил он луч милости султанской. Согнулся, ударил челом в землю, отвесил широкий поклон и получил в управление нахию — округ, границ которого не знал, вот этот самый темный край, гористый и лесистый, с которого казна требовала определенную сумму, не интересуясь, с кого и как соберет ее мухтар Кара Ибрагим.
Он и не особенно усердствовал; сидел в своем конаке и покуривал трубку. Он разверстывал сумму на кехаев, а те собирали ее с народа. Все шло очень гладко. Приедут, бывало, Велин-кехая и Метекса Марчовский, развяжут мошны и насыплют ему полные горсти золотых. И не одни они, были и другие такие же, не только среди райи, но и среди правоверных, богатые люди, надежные столпы государства.
