— Не теряйте надежды! — сказал Андреа. — Быть может, ваши испытания подходят к концу. В ожидании тех дней, когда мы с вами соединенными усилиями добьемся известности для ваших трудов, позвольте соотечественнику, такому же артисту, как и вы, предложить вам вперед некоторую сумму, ибо вашу оперу ждет несомненно успех.
— Всем, что относится к условиям материальной жизни, ведает моя жена, — ответил Гамбара. — Она и решит, что можем мы, не краснея, принять от порядочного человека, каким вы, по-видимому, являетесь. Я, знаете ли, давно уже не пускался в столь долгие и откровенные разговоры. Извините, я должен расстаться с вами. Меня зовет, манит мелодия. Вон, я вижу, она пробегает, пляшет, вот стоит передо мною, нагая и трепещущая, словно красавица, умоляющая любовника отдать ее одежды, спрятанные им. Прощайте, надо мне пойти одеть мою возлюбленную. Моя жена еще побудет с вами.
Он удалился поспешно и с таким видом, будто упрекал себя за то, что напрасно потерял драгоценное время. Марианна хотела было последовать за ним. Андреа не дерзнул ее удерживать. Джиардини пришел обоим на помощь.
— Вы же слышали, синьорина, — сказал он. — Муж оставил вас здесь для того, чтобы вы уладили с синьором графом кое-какие дела.
Марианна села на прежнее место, но не решалась поднять глаза на Андреа, а он не смел заговорить с нею.
— Ужели доверие, которым синьор Гамбара почтил меня, — начал он, наконец, взволнованным голосом, — не вызывает доверия и со стороны его супруги? Надеюсь, прекрасная Марианна не откажется поведать мне историю своей жизни.
— Моя жизнь, — ответила Марианна, — подобна жизни плюща. — Вам хочется узнать жизнь сердца моего, но, право, ждать от меня такой повести после того, что вы сейчас слышали, значит, считать меня лишенной гордости и скромности.
— А у кого же мне об этом спросить?! — воскликнул граф, у которого страсть уже совсем затмила рассудок.
— У себя самого, — ответила Марианна. — Вы или уже поняли меня, или никогда не поймете. Попробуйте сами разгадать.
— Согласен, но вы должны выслушать мой рассказ. Вот я взял вас за руку — оставьте ее в моей руке до тех пор, пока рассказ мой будет верен.
— Я слушаю, — сказала Марианна.
— Жизнь женщины начинается с первой ее страсти, — сказал Андреа. — Моя дорогая Марианна начала жить лишь с того дня, когда она впервые увидела Паоло Гамбара. Ей необходимо было изведать глубокую страсть, ей необходимо было охранять и поддерживать слабое существо. Прекрасные черты душевной организации женщины, быть может, больше влекут ее к материнскому чувству, нежели к любви. Вы вздыхаете, Марианна? Я коснулся одной из кровоточащих ран вашего сердца. Вы понимали, что вам, такой молодой, выпала благородная роль покровительницы высокого, но больного ума. Вы говорили себе: «Паоло будет моим гением, я буду его разумом, вдвоем мы составим то почти божественное существо, что зовется ангелом, то высокое создание, для коего постигать — значит наслаждаться и в коем мудрость не подавляет любви». Затем, отдавшись порыву молодой души, вы услышали тысячи голосов природы, которые ваш поэт хотел воспроизвести. Восторг охватил вас, когда Паоло раскрыл перед вами сокровища поэзии, пытаясь выразить их чудесным, но ограниченным языком музыки; вы восторгались им, когда в бреду экстаза он уносился душой далеко от вас; вы верили, что вся эта устремленная в сторону от вас энергия обратится, наконец, к любви. Вам неведома была тираническая, ревнивая власть, которой мысль сковывает мозг человека, страстно увлеченного ею. Гамбара еще до того, как он увидел вас, отдался горделивой и мстительной госпоже, и вы до сего дня оспаривали его у нее. Лишь на мгновение вам улыбнулось счастье. Упав с облаков, где непрестанно парил его дух, Паоло удивился, что действительность так сладостна, и вам уже казалось, что его безумие уснет в объятиях любви. Но вскоре музыка вновь завладела своей добычей. Ослепительный мираж, возникший перед вами среди восторгов разделенной страсти, внезапно померк, и еще более мрачным, более суровым стал путь одиночества, на который вы вступили. Повесть, которую мы слышали сейчас от вашего супруга, и разительный контраст меж его и вашими чертами привели меня к догадке, — я чувствую ваши тайные горести: вы с мужем друг другу не пара, и в этом союзе на вашу долю выпали только страдания. Пусть вы всегда вели себя героически, пусть ни разу не ослабевала ваша энергия, с которой вы выполняете ваши тяжелые обязанности, но, может быть, в тиши одиноких ночей не раз роптало ваше сердце, которое сейчас так сильно колотится у вас в груди. Горькой мукой было для вас само величие вашего мужа: будь он не так благороден, не так чист душой, вы могли бы его покинуть; но его добродетели укрепляли вашу стойкость; вы задались целью держаться героически, пока не ослабнет героизм Паоло. Вы сознавали реальное величие своей задачи, а Паоло гнался за химерами. Если б одно только чувство долга руководило вами и поддерживало вас, быть может, победа над собою далась бы вам легче, — вам было бы достаточно убить свое сердце и перенести свою жизнь в мир абстракций; религия поглотила бы все остальное, и вы жили бы, как святые угодницы, заглушавшие у подножия алтаря голос природных инстинктов. Однако обаяние, исходящее от всей личности вашего Паоло, его возвышенный ум, редкие, но трогательные свидетельства его нежности к вам непрестанно изгоняют вас из того идеального мира, где добродетель хотела бы удержать вас; любовь возбуждала ваши силы, когда вы, казалось бы, совсем уж изнемогали в борьбе с призраками, затмевавшими ее. Вы долго не поддавались сомнениям, при малейшем проблеске надежды вы устремлялись в погоню за вашей сладостной химерой. Но, наконец, после многих лет разочарования терпение ваше иссякло. Да тут и ангел давно бы не выдержал. И ныне видение, так долго манившее вас, стало просто тенью, а не живым существом. Безумие, так тесно граничащее с гениальностью, по-видимому, неизлечимо в этом мире. Вы были потрясены этой мыслью, вы пожалели о своей молодости, если не загубленной, то во всяком случае принесенной вами в жертву; вы с горечью признали, что природа совершила ошибку, послав вам отца, меж тем как вы призывали супруга. Вы спрашивали себя, не превзошли ли вы супружеский долг, всецело предавшись человеку, поглощенному наукой (Марианна, не отнимайте у меня свою руку: все, что я сказал, — сущая правда). И тогда вы бросили взгляд вокруг, но в это время вы были уже во Франции, а не в Италии, где люди действительно умеют любить...
— Ах, дайте я сама закончу это повествование, — воскликнула Марианна, — лучше уж я сама все скажу! Я буду откровенна: теперь я чувствую, что говорю с истинным своим другом. Да, я была уже в Париже, когда во мне проснулось то, что вы сейчас так верно объяснили мне; но, увидев вас, я обратилась в бегство, потому что с детских лет не встречала той любви, о какой мечтала. Я так плохо одета да и живу в таком месте, что мужчины, подобные вам, меня не замечают. А те молодые люди, которым их положение не позволяло оскорблять меня, стали мне еще противнее за то легкомыслие, с каким они относились ко мне: одни издевались над моим мужем, видя в нем смешного старика, другие вели себя подло, старались вкрасться к нему в доверие, чтобы обманывать его; все стремились разлучить меня с ним, никто не верил, что я преклоняюсь перед этой чистой душой, далекой от нас лишь потому, что она воспаряет в небо, никто не понимает, что я вижу в Паоло друга, брата и хочу всегда ему служить. Вы один угадали, какие узы привязывают меня к нему. Ведь вы угадали, не правда ли? Скажите мне, что вы принимаете в моем Паоло участие, совершенно искреннее, без всякой корыстной мысли...
— Не уклоняюсь от ваших похвал, — сказал Андреа, прервав ее. — Но остановитесь, не преувеличивайте, не заставляйте меня опровергать ваши слова. Я люблю вас, Марианна, люблю так, как умеют любить в той прекрасной стране, где мы с вами родились; я люблю вас всем сердцем, всеми силами существа моего; но прежде, чем склонять вас к любви, я хочу быть достойным вас. Я сделаю последнюю попытку вернуть вам человека, которого вы любите с детства и которого всегда будете любить. В ожидании исхода моей попытки — успеха или поражения — примите, не краснея, достаток, который я хочу дать вам обоим; завтра мы с вами подыщем жилище для Паоло. Скажите, уважаете ли вы меня настолько, чтобы разрешить опекать его вместе с вами?
Марианна, удивленная таким великодушием, протянула графу руку, и он удалился, спеша ускользнуть от любезностей синьора Джиардини и его жены.
На следующий день Джиардини повел графа к супругам Гамбара. Хотя Марианна уже знала, что у ее поклонника возвышенная душа — ведь иные души мгновенно распознают друг друга, — она была хорошей хозяйкой, стыдилась, что принимает знатного синьора в такой бедной комнате, и не могла скрыть своего смущения. Однако все тут было опрятно. Марианна целое утро прибиралась и стирала пыль, наводила блеск на странную мебель, которую в часы досуга соорудил синьор Джиардини из обломков музыкальных инструментов, искалеченных опытами Гамбара. Андреа никогда не видел столь необычайной обстановки. Чтобы сохранить надлежащую серьезность, он бросил рассматривать забавную кровать, которую хитроумный кухмистер смастерил из корпуса старого клавесина, и перевел взгляд на кровать Марианны — узкое ложе с одним-единственным тюфяком, застланное белым кисейным покрывалом; при виде его грустное и нежное чувство охватило Андреа. Он зашел поговорить о своих планах и о том, как употребить утро, но энтузиаст Гамбара, радуясь, что встретил наконец благожелательного слушателя, завладел им и заставил прослушать оперу, написанную им для Парижа.
