— Слава в вышних богу, и на земле мир, в человеках благоволение!
Возьми одну меру смирны, о кроткий царь Валтасар, и ступай за мной. Я приведу тебя к ногам младенца, лежащего в яслях между ослом и быком.
И этот младенец есть царь царей. Он утешит всех, кто алчет утешения.
Он зовет тебя, Валтасар, чья душа столь же темна, сколь и лицо, а сердце чисто, как у ребенка.
Он избрал тебя, потому что ты страдал, и он даст тебе богатство, радость и любовь.
Он скажет тебе: "Будь радостен в нищете, ибо истинное богатство — в ней". И еще он скажет тебе:
"Истинная радость — в отречении от радости. Возлюби меня и возлюби во мне всю тварь живую, ибо лишь во мне любовь".
При этих словах божественный покой, словно луч света, озарил грустное лицо царя.
Валтасар восторженно внимал звезде, чувствуя, что в нем рождается новый человек. Вместе с Самбобитом и Менкерой он простерся на камнях и поклонился ей.
Царица Балкида взглянула на Валтасара и поняла, что в сердце его, исполненном божественной любви, никогда уже не будет места для любви к ней. Побледнев от досады, она тут же приказала каравану повернуть и идти обратно в страну Сабейскую.
Когда звезда умолкла, царь и оба его приближенных спустились с башни. Затем, взяв меру смирны, они снарядили караван и двинулись вслед за звездой. Они долго ехали по незнакомым странам, и звезда предшествовала им.
Однажды, достигнув места, где сходились три дороги, они встретили двух царей, ехавших с многочисленной свитой. Один был молод годами и бел лицом. Он поклонился Валтасару и молвил:
— Имя мое Гаспар, я царь и несу золото в дар младенцу, рожденному в Вифлееме иудейском.
Второй царь тоже приблизился. Это был старец, и седая борода ниспадала ему на грудь.
— Имя мое Мельхиор, — сказал он. — Я царь и несу ладан божественному младенцу, который пришел возвестить людям истину.
— Я, как и вы, иду к нему, — ответил Валтасар. — Я победил свое любострастие, и потому звезда говорила со мной.
— Я, — сказал Мельхиор, — победил свою гордыню и потому был призван.
— Я, — сказал Гаспар, — победил свое жестокосердие и потому иду с вами.
И три волхва вместе двинулись снова в путь.
И звезда, которую они видели на востоке, шла перед ними, пока наконец не пришла и не остановилась над местом, где был младенец.
Увидев, что звезда остановилась, они возрадовались великой радостью. И, вошедши в дом, увидели младенца с Марией, матерью его, и, пав ниц, поклонились ему. И, открыв сокровища свои, принесли ему дары: золото, ладан и смирну, как о том сказано в Евангелии.
Я покинул Париж вчера вечером и, забившись в угол купе, провел в нем долгую и безмолвную снежную ночь. В X… мне пришлось прождать шесть томительных часов, и только после полудня мне удалось раздобыть крестьянскую повозку, которая доставила меня в Артиг. Равнина, которая тянется по обе стороны дороги, то немного повышаясь, то понижаясь, и которая когда-то казалась мне в лучах солнца такой радостной и манящей, теперь была покрыта пеленой снега, откуда торчали черные побеги виноградных лоз. Мой проводник лениво понукал свою старую лошаденку, и мы медленно продвигались среди необъятного молчания, изредка нарушаемого унылыми криками птиц. Охваченный смертельной тоской, я шептал про себя молитву. "Боже мой, боже милостивый, спаси меня от отчаяния, не допусти, чтобы после стольких заблуждений я впал в единственный грех, которого ты не прощаешь". Вдруг я увидел, как заалевший диск солнца, без лучей, закатился за горизонт; я вспомнил об искупительной жертве господа нашего на Голгофе и почувствовал, как надежда озарила мою душу. Колеса еще некоторое время катились по скрипучему снегу. Наконец мой возница концом кнута указал на колокольню Артигской церкви, подобно призраку вставшей перед нами в рыжеватом тумане:
— Так, значит, вы остановитесь в доме священника? Вы знакомы с господином кюре?
— Я знаю его с детских лет. Он был моим учителем, когда я ходил в школу.
— Должно быть, он человек ученый и прочел много книг?
— Друг мой, аббат Сафрак столь же учен, как и добродетелен.
— Вроде бы так. Но слыхал я и другое.
— Что же вы слышали, мой друг?
— Всякий говорит, что ему вздумается. А по мне- пускай себе говорят.
— В чем же дело?
— Да вот, есть люди, которые уверяют, будто бы господин кюре колдун и у него дурной глаз.
— Какой вздор!
— Я, сударь, ничего не говорю. Но только если господин Сафрак не колдун и не человек с дурным глазом, так зачем же он вечно роется в книгах?
Повозка остановилась у дома священника. Я расстался с этим дурнем и пошел вслед за служанкой священника, проводившей меня к своему хозяину. В комнате стол уже был накрыт. Я заметил, что г-н Сафрак за последние три года очень изменился. Он, прежде такой высокий и плотный, сгорбился и ужасно похудел. Глаза, смотревшие пристально, сверкали на его осунувшемся лице. Нос, словно удлинившись, нависал над сжавшимися губами. Я бросился в его объятия и, рыдая, воскликнул:
— Отец мой! Отец мой! Я пришел к вам, потому что я согрешил. Мой отец, мой старый учитель, вы, чья глубокая и таинственная мудрость пугала мой ум, но чье материнское сердце всегда успокаивало мою душу! Спасите вашего сына, стоящего на краю бездны. О мой единственный друг, спасите меня! Озарите меня, мой единственный светоч!
Он обнял меня, улыбнулся своей улыбкой, полной необычайной доброты, которую я столько раз ощущал на себе в дни моего детства, и, отступив на шаг, словно для того, чтобы лучше меня рассмотреть, сказал:
— Да поможет тебе бог, — и махнул рукой, как это делают на его родине, ибо г-н Сафрак провел детские годы на берегах Гаронны, в краю тех прославленных лоз, которые кажутся эмблемой его благородной и благоуханной души.
После того как он много лет с огромным успехом преподавал философию в Бордо, Пуатье и Париже, он в награду за это исхлопотал себе как единственную милость бедный приход в тех местах, где он родился и где желал умереть. Будучи уже шесть лет кюре в Артиге, он являет в этой затерянной деревушке пример самого смиренного благочестия в соединении с глубочайшей ученостью.
— Да поможет тебе бог, дитя мое, — повторил он. — Ты сообщил мне о своем предстоящем приезде в письме, которое меня очень тронуло. Значит, ты вправду не забыл своего старого учителя.
Продолжая бормотать: "Спасите меня! Спасите меня!" — я хотел броситься к его ногам, но он удержал меня движением повелительным и вместе с тем нежным.
— Ари, — сказал он, — ты расскажешь мне обо всем завтра. А теперь ты сначала обогрейся, а потом мы пообедаем вместе, потому что ты, наверно, сильно озяб и проголодался.
Служанка поставила на стол миску с супом, откуда поднималась струйка душистого пара.
Это была старая женщина; волосы ее были спрятаны под черным платком. На ее морщинистом лице черты той особенной красоты, которая свойственна местным уроженкам, удивительным образом сочетались с печальными следами увядания. Я был глубоко взволнован. Однако мир, осенявший эту обитель душевной чистоты, веселое потрескивание хвороста и диких трав в камине, белизна скатерти, теплота дымящихся блюд и вина, наполнившего стаканы, постепенно стали благотворно действовать на меня. Не переставая подкрепляться, я почти забыл о том, что явился к очагу этого священника для того, чтобы с его помощью оросить мою выжженную угрызениями душу живительной росою раскаяния. Г-н Сафрак заговорил со мной о тех далеких днях, когда мы собирались все вместе в коллеже, где он преподавал нам философию.
— Ари, — сказал он, — ты был моим лучшим учеником. Твой живой ум часто опережал мысль учителя. Вот почему я сразу привязался к тебе. Я люблю смелость мыслей у христианина. Вера не должна быть робкой в дни, когда безбожие проявляет себя с неслыханной наглостью. Церковь располагает сейчас только агнцами, а ей нужны львы. Откуда мы возьмем отцов церкви и мудрецов, чей взор, бывало, охватывал все науки? Истина подобна солнцу: только орлиный глаз может на нее взирать.
— Ах, дорогой мой учитель, вы обладали, о чем бы ни зашла речь, тем острым глазом, который ничто не могло ослепить. Я помню, что ваши мнения нередко приводили в ужас даже тех из ваших собратьев, которых святость вашей жизни приводила в восхищение. Вас не страшила новизна мыслей. Так, например, вы были склонны допустить множественность обитаемых миров.
В его глазах загорелся огонек.
— Что скажут робкие умы, когда прочтут мою книгу? Ари, под этим прекрасным небом, в краю, который бог создал с особенной любовью, я размышлял, я трудился. Ты знаешь, что я недурно владею древнееврейским языком, арабским, персидским и многими наречиями Индии. Тебе известно также, что я собрал здесь обширную библиотеку, содержащую немало древних рукописей. В последние годы я углубился в изучение языков и преданий первобытного Востока. Мои немалые труды с божьей помощью должны были принести свой плод. На днях я закончил книгу "О происхождении", углубляющую и восполняющую то благочестивое толкование начал Вселенной, которому греховная наука уже готова была предсказать неминуемое крушение. Ари, бог пожелал в своем милосердии, чтобы наука и вера примирились наконец между собой. Стремясь достигнуть такого единения, я исходил из следующей предпосылки: Библия, которая вдохновлена святым духом, содержит только истину, но она не сообщает нам всего того, что истинно. Да и как могло быть иначе, раз она ставит себе единственной целью осведомить нас лишь о том, что необходимо для спасения нашей души. Все, что выходит за пределы этой высокой задачи, не имеет для нее никакого значения. План ее столь же прост, как и велик. Он охватывает судьбы человека от его грехопадения до божественного искупления. Это священная история человека. Библия обнимает все, и вместе с тем содержание ее ограниченно. В ней нет ничего такого, что бы тешило мирское любопытство.
