Ваня сделал несколько шагов в сторону дороги. Но остановился. Собственно говоря, в город идти было нечего.
Целый месяц прошел после этих проишествий.
Рано утром милиционер, человек молодой, подтянутый и добросовестный, разбудил Игоря в приемнике и сказал ему:
— Трогаем, товарищ! Ты потом выспишься, в колонии, а мне до девяти нужно назад вернуться.
Игорь быстро натянул на плечи свой пиджак, под которым уже имелась рубаха. Хотя это была короткая и бязевая рубаха, но Игорь умел ее желтоватый воротник кокетливо разбрасывать над воротником пиджака.
Дворники сухими метлами подметали улицы, но пыль еще неохотно взлетала над тротуарами. Утро стояло над городом ясное, прозрачное, здоровое. Игорю было приятно в такое утро идти «в новую жизнь».
Игорь не очень интересовался новой жизнью. Это у Полины Николаевны, в Комиссии по делам несовершеннолетних, за каждым словом: новая жизнь, новая жизнь! Игорь любил вообще жизнь, а какая там она, новая или старая, он не привык разбирать. Он никогда не задумывался ни над завтрашним днема, ни над вчерашним. Но сегодняшний день всегда привлекал его внимание, как еще не раскрытая страница, и ему нравилось не спеша перевертывать ее и любопытным глазом присматриваться к новым рассказам. Сегодня это тем более было приятно, что в тречение всего минувшего месяца ему пришлосьо переворачивать очень однообразные страницы, и он начал даже привыкать к этому однообразию.
В Комиссии по делам несовершеннолетних он и раньше бывал, и в этот раз не встретил там ничего существенно нового. Давно ему известная Полина Николаевна, женщина маленькая, остроносая, казавшаяся очень умной и доброй, с грустной вежливостью расспрашивала его о родителях, об учебе и вообще о том, как он дошел до такой жизни. Расспрашивая, она уже не заглядывала, как в прошлом году, в большой лист с заглавием: «Порячдок опроса», но задавала все та же вопросы, что и в прошлом году. Игорь отвечал ей тоже вежливо. Он понимал, что Полина Николаевна честно обслуживает таких, как он, получает за это небольшое жалованье, что ей будет приятно, хотя изредка, поговорить с приличным человеком. Игорь Чернявин любил доставлять людям радость, поэтому и с Полиной Николаевной он разговаривал в джентельменском тоне, тем более что это было вовсе не трудно. Полина Николаевна постукивала тупым концом карандаша по столу и спрашивала:
— Ваш отец профессор?
— Да.
— В Ленинграде?
— Да.
— Почему вы не хотите к нему возвратиться?
— Мне не нравится его характер. Он — грубый, черствый, он изменяет моей маме, я с ним жить не могу.
— Вы с ним часто ссорились, крупно говорили?
— Нет. Я с ним не желаю разговаривать.
— Вы могли бы мать пожалеть, Игорь.
— Мне очень жаль, но мать не хочет от него уйти.
— Вы, Игорь, такой культурный мальчик, до каких же пор вы будете заниматься этими… приключениями?
— Полина Николаевна! Иначе не выходит. Уже два раза меня силой возвращают к отцу. Я все равно жить у него не буду.
— А если мы вас не отправим к отцу?
— Я надеюсь, что это будет очень хорошо.
— Вы бросите ваши фокусы?
— Я надеюсь.
— Почему вы надеетесь?
— А вот вы со мной поговорили.
Полина Николаевна посмотрела на него с благодарностью:
— Поможет ли вам это… мои разговоры?
— Я думаю, что ваши разговоры хорошо помогут.
— Что мне с вами делать, Игорь? Неужели только с вами одним и говорить? И другие ведь есть!
Полина Николаевна показывала карандашиком на дверь, за которой, в узком коридоре, другие мальчики ожидали своей очереди. На бледном остреньком личике Полины Николаевны, в беленьком узком кружевном воротничке, даже в ловком, юрком карандашике, которым она действовала, — во всем чувствовалось искреннее сожаление, что не может она взять Игоря за руку и повести по трудной дороге жизни. И Игорь понимал и сочувствовал: ей нужно заняться и другими сбившимися с пути обьектами. Вероятно, это сочувствие довольно сильно выражалось на лице Игоря, потому что Полина Николаевна страдательно опустила глаза, и ее карандашик застучал по столу несколько нервно.
К ним подошел человек в белом халате. У него была беспорядочная шевелюра, начинавшаяся чрезвычайно низко, почти от самых бровей. Глазные яблоки этого человека были очень велики, они были покрыты мелкими красными жилками и почти целиком выкатывались наружу. Казалось, что этот человек в чистом белом халате везет что-то очень тяжелое и везти ему трудно. Полина Николаевна сказала устало:
— Вы, Чернявин, идите в кабинет. Товарищ должен произвести некоторые исследования относительно ваших трудовых предрасположений…
Игорь Чернявин раньше уже подвергался подобным исследованиям, только тогда в белом халате был какой-то другой человек. Игорь покорно поднялся со стула, и ближайший отрезок жизненного пути (он так и не разобрал, нового или еще старого) он прошел за человеком в халате. Идти было недалеко. В небольшой комнате, обставленной белой крашеной мебелью, Игоря усадили на стул, а человек в халате сказал другому человеку в халате:
— Лабиринт Партеуса!
По спине у Игоря пробежали неприятные иголочки, он почти притих за белым столом и начал думать о том, что действительно надо начать более спокойную жизнь. Но когда перед его глазами на столе расположился широкий картон с какими-то клетками и ходами, Игорь оживился.
Лупоглазый оперся руками на сто и сказал сухим, немного дрожащим голосом:
— Вы находитесь в центре этого лабиринта, понимаете? Вам нужно из него выйти. Вот вам карандаш, покажите, как вы будете выходить.
Игорь еще раз оглянулся на этих людей, но в общем не протестовал. Он взял карандаш и с улыбкой наклонился над лабиринтом. Повел карандаш к выходу, но скоро очутился в тупике и остановился. За большим окном что-то начало сильно хлопать. Игорь посмотрел и увидел девушку на балконе. Она оонкой палочкой колотила по развешенному на веревке ковру. Игорь снова подумал, что нужно все-таки… черт его знает. В этот момент лупоглазый вытащил картон у него из-под руки, а на место его положил другой. Это был тоже лабиринт. В одном его углу был изображен козел, вкушающий какие-то запрещенные плоды, а в другом углу — девушка с прутиком в руке. Было у нее что-то общее с той девушкой, которая работала на балконе. Игорь улыбнулся, глянул на балкон, потом сообразил: пока девушка доберется до козла, пройдет очень много времени и козел успеет полакомиться как следует. Игорь поднял лицо к человеку в халате:
— Неудобное устройство!
— Что неудобное?
— Да вот… Зачем такие дворы? Козлу тут раздолье!
— Если вы будете оглядываться, вы ничего не сделаете.
Игорь сосредоточился над картоном. У козла был очень добродушный вид. Игорю не захотелось его прогонять.
— А знаете что? Пускай себе пасется!
— Как это так? — вскрикнул лупоглазый.
— Я думаю, что вреда будет немного. Какие-то кустики.
— Представьте себе, что там малинник.
— Не думаю. Вы напрасно беспокоитесь.
— Почему вы так разговариваете? — человек в халате с силой дернул картон.
— С флейтой будем исследовать? — спросил другой.
Старший ответил сухо
— Нет.
Он пошел к умывальнику, а потом долго вытирал каждый палец отдельно.
Потом он вышел в дверь и уже из коридора пригласил:
— Идемте.
У столика Полины Николаевны он устало опустился на стул:
— Как? — спросила Полина Николаевна.
— Слабо. Очень слабо. Результаты нулевые. Рассеян, безынициативен, воображение отсутствует.
— Что вы говорите? У него инициативу нужно уменьшить вдвое, а вы говорите: безынициативен! Прочтите.
Она протянула довольно толстую папку. Человек в халате поднес ее к самым глазам и стал быстро вертеть головой вправо и влево, бегая по строчкам.
— Это ничего не значит, Полина Николаевна. Мы не знаем, инициатива это или подражание. Такие штуки, — он потряс папкой в руках, — вообще ничего не доказывают.
— А я вам говорю, что вы ошибаетесь. Я вас очень прошу посмотреть еще раз. Вы увидите, что вы ошибаетесь.
Лупоглазый поднялся со стула обиженный и двинулся к дверям своей комнаты.
— Хорошо!
Игорь посмотрел вслед белому халату и, когда закрылась за ним дверь, спросил доверительно:
— А для чего это, Полина Николаевна?
Она подняла на него глаза:
— Значит, нужно.
— Я не понимаю, для чего.
— Это исследование ваших способностей.
— А для чего им мои способности?
— Идите, Игорь, не спорьте.
Игорь снова вошел в комнату, молча стал у стены. Пока люди в халатах перебирали какие-то папки, ящики, карты, у него в душе скопилась густая обида. Кто-то сильной рукой подчеркнул в ней одиночество, чреду последних скудных дней, брошенного на товарных путях симпатичного Ваню, отошедшие в вечность светлые дни детства, и мать, и старые обиды: вздорный, неверный, сумасбродный отец и другие люди, и жестокие и холодные.
