Поймав его невидящий взор, она опустила глаза, и беглый румянец плеснул ей в лицо.
Он осознал наконец, что взгляд этот вынести невозможно, и отвернулся, опершись локтями на каминную полку, стоя спиной к жене. В ушах его раздавался бешеный шум и стук; и он не мог понять, биение ли это крови, или просто тиканье каминных часов. Мэй сидела не шевелясь и не говоря больше ни слова.
Так минуло пять минут. Кусок угля выкатился из огня к решетке, и Арчер услышал, как Мэй встала и бросила его обратно. Наконец Арчер повернулся и посмотрел на нее.
— Это невозможно, — сказал он.
— Невозможно? Что?
— То, что ты мне сейчас сказала… Откуда ты знаешь?
— Я вчера видела Эллен — я же сказала тебе, что мы разговаривали с ней у бабушки.
— Но вчера ты еще этого не знала?
— Нет. Я получила сегодня днем от нее записку. Хочешь прочитать?
Голос отказался повиноваться ему, и он ничего не ответил. Она вышла из комнаты и тотчас же вернулась.
— Я думала, ты знаешь, — просто сказала она.
Она положила листок бумаги на стол; Арчер протянул руку и взял его. В письме было всего несколько строк:
«Мэй, дорогая, наконец мне удалось убедить бабушку, что мой визит к ней не может быть не чем иным, кроме визита. Она была, как всегда, добра и великодушна. Она теперь согласна со мной, что, вернувшись в Европу, я буду жить одна или с бедной тетушкой Медорой, которая уезжает вместе со мной. Я уезжаю в Вашингтон, чтобы собраться, — мы отплываем на будущей неделе. Ты должна быть очень добра к бабушке, когда я уеду, — так же, как ты всегда была добра ко мне.
Эллен
Если кто-нибудь из моих друзей захочет заставить меня изменить это решение, скажи им, что это абсолютно бесполезно».
Арчер перечитал письмо два или три раза, затем отбросил его и расхохотался.
Звук собственного смеха ужаснул его. Он вспомнил, как испугалась Джейни, застав его ночью в состоянии непонятного чрезмерного веселья по поводу полученной телеграммы от Мэй, которая извещала о том, что их свадьба состоится совсем скоро.
— Почему она так решила? — спросил он, невероятным усилием оборвав смех.
Мэй встретила этот вопрос непоколебимым спокойствием.
— Я полагаю, потому, что вчера мы все с ней обсудили…
— Обсудили что?
— Я сказала ей о том, что, вероятно, была к ней иногда несправедлива — не всегда понимала, как ей здесь тяжело, одной среди стольких родственников, которые, несмотря на это, оставались практически чужими людьми; они чувствовали за собой право обсуждать ее поступки, совершенно не принимая во внимание обстоятельства. — Она сделала паузу. — Я знаю, что ты был ее единственным другом, на которого она всегда могла положиться… И я хотела, чтобы она знала, что мы с тобой единодушны — во всех наших чувствах…
Она помолчала, словно ожидая, что он заговорит, и потом тихо добавила:
— Она поняла, почему я хотела сказать ей это. Я думаю, она все понимает.
Мэй подошла к Арчеру и порывисто прижала к своей щеке его руку. Она была ледяной.
— Что-то у меня тоже разболелась голова. Спокойной ночи, дорогой, — сказала она и вышла.
Испачканный и надорванный шлейф ее подвенечного платья потянулся и исчез в дверях вслед за ней.
Как сказала миссис Арчер, обращаясь с улыбкой к миссис Уэлланд, первый званый обед в своем доме большое событие для молодой пары.
С тех пор как молодые Арчеры зажили своим домом, к ним часто заезжали гости. Арчер любил, когда с ними обедали трое-четверо его друзей, и Мэй радушно принимала их, следуя и в этом примеру своей матери. Муж ее сначала спрашивал себя, приглашала бы она кого-нибудь в дом, если бы оставить это право за ней; но потом оставил тщетные попытки разгадать ее внутреннюю сущность и отделить ее от необходимости следовать традициям и привычкам, что составляло ее внешнюю оболочку. По нью-йоркским правилам полагалось, чтобы состоятельные молодые пары часто устраивали неформальные приемы, а Уэлланды, помноженные на Арчеров, и вовсе не имели никакой возможности нарушить традиции.
Но званый обед с нанятыми шеф-поваром и двумя ливрейными лакеями, с римским пуншем, розами от Гендерсона[90] и меню на бумаге с золотым обрезом — это было нечто совершенно иное и не терпело легкомысленного отношения. Как заметила миссис Арчер, римский пунш[91] придавал всему совершенно иное звучание — не сам по себе, а потому, что требовал определенных сопутствующих вещей — блюд из дикой североамериканской утки и черепахи, двух супов, двух сладких десертов — горячего и холодного, декольтированных туалетов приглашенных дам непременно с короткими рукавами и приглашения, в некоторой пропорциональной зависимости от общего числа гостей, именитых персон.
Когда молодая пара устраивала свой первый прием подобного рода, это обычно вызывало огромный интерес, и приглашения, как правило, не отклонялись даже самыми известными людьми, пользующимися «большим спросом». Но все же согласие ван дер Лайденов, которые по просьбе Мэй должны были приехать из Скайтерклиффа для того, чтобы принять участие в прощальном обеде в честь отъезжающей в Европу графини Оленской, было воспринято всеми как триумфальное событие.
В тот великий день миссис Арчер и миссис Уэлланд сидели в гостиной Мэй. Миссис Арчер писала меню на карточках самого толстого бристольского картона с золотым обрезом аж от Тиффани,[92] а миссис Уэлланд отдавала указания о расстановке пальм и ламп.
Арчер, поздно вернувшийся из офиса, застал их еще там. Его мать расписывала именные карточки для торжественного стола, а теща прикидывала, не стоит ли слегка сдвинуть большой позолоченный диван, чтобы устроить уютный уголок между окном и роялем.
Мэй, сказали ему, пошла проверить, как смотрятся розы и адиантум по центру длинного стола и правильно ли распределены между канделябрами серебряные вазочки с конфетами. На рояле стояла большая корзина с орхидеями, которые прислали из Скайтерклиффа ван дер Лайдены. Короче говоря, все было так, как полагается в подобных случаях.
Миссис Арчер задумчиво изучала список гостей, отмечая каждое имя ручкой с острым золотым пером.
— Генри ван дер Лайден, Луиза, Лоуэлл Минготты, Реджи Чиверсы, Лоуренс Леффертс и Гертруда… Я думаю, Мэй права, что позвала их… Селфридж Мерри, Силлертон Джексон, Ван Ньюланд с женой… Как утекает время! Кажется, еще вчера он был шафером на твоей свадьбе, Ньюланд… и сама графиня О ленская. Да, пожалуй, все…
Миссис Уэлланд доброжелательно посмотрела на зятя:
— Никто не посмеет сказать, Ньюланд, что проводы Эллен могли бы быть шикарнее.
— Да-да, — вмешалась миссис Арчер, — понятно желание Мэй не ударить лицом в грязь — пускай ее кузина доложит за границей, что мы не совершенные варвары.
— Я уверена, что Эллен это оценит. Она должна была приехать сегодня утром. Это будет прекрасным заключительным аккордом в ее воспоминаниях. Вечер накануне отъезда всегда так тосклив, — бодрым тоном заключила миссис Уэлланд.
Арчер повернулся к двери, и теща крикнула ему вслед:
— Пойдите-ка полюбуйтесь столом. И проследите, чтобы Мэй не слишком уставала!
Он предпочел сделать вид, что не расслышал это, и вбежал по ступеням к себе в библиотеку. Комната взглянула на него точно незнакомая физиономия, расплывшаяся в вежливой гримасе, — она была безжалостно прибрана и приготовлена согласно общему плану. Везде стояли пепельницы и кедровые шкатулки с сигарами, чтобы гостям было удобно здесь курить. «Ладно, — подумал он, — это ведь ненадолго…» — и отправился в свою туалетную комнату.
Прошло десять дней с тех пор, как О ленская покинула Нью-Йорк. За эти дни Арчер не получил от нее ни одного слова, за исключением ключа, завернутого в папиросную бумагу. Он был отправлен в его контору в конверте, на котором адрес был написан ее рукой. Это можно было счесть классическим ходом в хорошо знакомой ему игре, но молодой человек предпочел думать по-другому: она еще борется с собой — да, она возвращается в Европу, но не к мужу. Ничто, следовательно, не мешало ему последовать за нею; и если он решит сжечь мосты, она никогда не прогонит его прочь.
Эта надежда на будущее позволила ему спокойно играть свою роль в настоящем — она удержала его от того, чтобы написать Эллен, и от любых попыток объясниться с ней, чтобы каким-либо действием не выдать свои страдания и разочарование. Ему казалось, что в их молчаливой игре не на жизнь, а на смерть козыри все еще были в его руках; и он выжидал.
В этом ожидании были и довольно тягостные моменты — например, когда мистер Леттерблэр, на следующий день после отъезда Оленской, посвятил его в детали доверенности на свое имущество, которую миссис Мэнсон Минготт передавала своей внучке. Часа два вместе со своим старшим партнером Арчер изучал условия этого документа, и все это время его не покидало смутное ощущение, что с ним советуются не только потому, что он является родственником, и что в конце концов настоящая причина всплывет на поверхность.
