Ксендз Стрипайтис подмигнул настоятелю и сказал:
— Знаешь что, Юле? Ты посоветуй всем богомолкам, чтобы они шли на исповедь к Васарису. Теперь ксендзы в первый год после рукоположения дают отпущение грехов на семь лет.
— О господи! Да вы, ксенженька, огласите с амвона.
— Нет, оглашать нельзя. Это только для самых близких такая милость.
Юле, взметая пыль, помчалась с радостной вестью на кухню.
За обедом в этот день было веселее. Даже настоятель раза два обращался к Васарису, а ксендз Стрипайтис, улучив удобный момент, многозначительно улыбнулся и обратился к своему молодому коллеге:
— Ты и не угадаешь, ксендз Людас, какой гостинец я тебе привез из Науяполиса.
— Гостинец? Мне? Вот не ожидал.
— Да, да. Поклон от одной красавицы.
Людас почувствовал, как бьется у него сердце, а лицо неудержимо краснеет.
Заметив его замешательство, Стрипайтис еще больше прищурил маленькие, заплывшие глазки и затрясся от сдерживаемого смеха.
— Покраснел-то как, бедняжка! Ну, ничего, ничего… барынька warta grzechu, и даже śmiertelnego[111]. Только я сказал, что Васарис в Калнинай, глазки у нее так и заблестели… И ко мне сразу стала благосклоннее.
— Ну-ка, что там за романы? — заинтересовался настоятель.
— Теперь пускай рассказывает сам Васарис. Моя роль на этом кончилась.
Но Васарис стал отнекиваться; он, право, не знает, кто ему шлет поклон. В Науяполисе у него нет никого знакомых, и он может ошибиться в своих предположениях.
— Не ошибешься, брат. Даю голову на отсечение, что ты думаешь о госпоже Бразгене.
— Что за госпожа Бразгене? — снова вмешался настоятель.
— О, это первая науяпольская красавица и симпатия ксендза Васариса.
Юле, подававшая в это время на стол, загремела тарелками, точно выражая свое негодование на подобные речи духовных пастырей. Васарису стало неловко, но старшие ксендзы не обратили на Юле внимания.
— Скажите на милость, — удивился настоятель. — Симпатия?.. Как это симпатия?
— Очень просто. Почему молодая красивая женщина не может симпатизировать молодому красивому ксендзу — и наоборот? Ведь вот и Юле призналась, что ей нравится ксендз Васарис. Правда, Юле?
Но Юле хлопнула за собой дверью и только издали что-то ответила.
— Не вводите в соблазн прислугу, ксендз Йонас, — сказал сконфуженный Васарис.
— Ну, брат, скорее Юле введет тебя в соблазн, чем ты ее.
— А где вы встретились с госпожой Бразгене?
— Да у нее же. Осенила меня одна удачная мысль. Надо, думаю, познакомиться с доктором Бразгисом. Его ведь выбрали в центральное правление «Сохи», — значит, надо поддерживать отношения. Я и решил пойти полечиться. С желудком что-то не в порядке. Пошел. Народу в приемной порядочно, но меня, как лицо духовное, ввели в гостиную. Тут мне и довелось поговорить немного с госпожой Бразгене. И с доктором мы поладили лучше некуда. Говорят, он вроде как социалист, но барынька, видать, духовенства не чурается.
— А вы откуда ее знаете? — обратился настоятель к Васарису.
— По соседству жили, ксендз настоятель. Она племянница клевишкского настоятеля каноника Кимши. До замужества и жила у него. Во время каникул я иногда бывал у них.
— Кимши? — нахмурился настоятель. — Терпеть не могу этого комедианта. В толк не возьму, за какие заслуги сделали его каноником. К тому же, с сомнительным прошлым…
— Зато племянница, ух, какая симпатичная, — не переставал восторгаться ксендз Стрипайтис.
— Еще что нового слыхать в Науяполисе?
— Ах, да, четвертого октября будут праздновать святого Франциска. Прелат сказал, что непременно будут ждать кого-нибудь из Калнинай.
— Какой это день будет?
— Среда.
— Не смогу я. Поедет кто-нибудь из вас/
— Делегируем, ксендз настоятель, Васариса. Он молодой, старательный, что ему стоит!
— Мне-то все равно, — согласился настоятель. — Только заранее предупреждаю, ксендз Йонас: если позовут к больному, — придется ехать тебе самому. Так что выбирай.
— Не придется, — решил Стрипайтис.
Так и уговорились, что на святого Франциска в город поедет Васарис.
После обеда настоятель сел за счеты, а Стрипайтис выразил желание навестить Васариса на новоселье.
— Ну что, разместился? Как себя здесь чувствуешь? — спросил он, оглядывая пустые комнаты.
— Ничего, привыкаю. А размещать, как видите, еще нечего.
— Известное дело. Все мы начинаем с кровати, стола и стула. Понемногу обставишься, разбогатеешь. Комнаты недурные.
— Садитесь, пожалуйста.
— Спасибо, только я бы предложил пойти ко мне. У меня уютнее. Поговорим о том, о сем. Время у тебя найдется?
— Найдется.
У Стрипайтиса в самом деле было уютнее. В углу первой, довольно просторной комнаты стоял обитый узорчатым плюшем диван и два таких же мягких кресла. Перед диваном столик, накрытый красной плюшевой скатертью, на нем два альбома с открытками и фотографиями. В простенке между двумя окнами стоял письменный стол, чуть подальше — книжный шкаф. Украшением комнаты служили оконные гардины, две картины духовного содержания и ковер над диваном.
— Садись и будь как дома, — сказал Стрипайтис, показывая на диван и кресла. — Побеседуем как подобает добрым собратьям и соседям.
Стрипайтис, видимо, был в хорошем настроении и решил завязать с Васарисом приятельские отношения. Усадив гостя, он вышел в другую комнату и вынес оттуда бутылку немецкого ликера, две рюмки и тарелку пирожных.
— После обеда иногда, знаешь ли, невредно… Надеюсь, ты не очень строгий трезвенник?
Нет, Васарис не был трезвенником. Хозяин налил рюмки, и оба пригубили.
— Ну, как вчера сошла первая проповедь? — заговорил Стрипайтис.
— Да неважно. Скверно я подготовился. И вообще эти взятые из книг проповеди трудно приспособить к таким случаям.
— Слишком ты, брат, чувствительный. Думаешь, люди вникают в твои слова? Им дела нет до содержания, умей только владеть голосом. Повысишь его, где надо — и весь костел заплачет от самых обыкновенных слов.
Стрипайтис рассказал, каким образом один известный в округе проповедник заставил рыдать прихожан, описывая мучения Христа. Поставили, сказал он, на горе Голгофе крест в тридцать футов высотою. Слушатели заплакали оттого, что слова «в тридцать футов высотою» были произнесены громовым голосом.
Васарис не соглашался, что люди так поверхностно оценивают проповеди. А если кое-где так бывает, виноват сам проповедник. Но Стрипайтис назвал это семинарским идеализмом и предсказал, что сам Васарис через год будет тратить на подготовку к проповеди не больше пятнадцати минут.
— В конечном счете это зависит от человека, — согласился старший викарий. — Один подготовится быстрее, другой — медленнее, а эффект зависит от способностей. Куришь? — он открыл портсигар и протянул Васарису. — Бери, так-то веселее. Все равно через год начнешь курить. Служба в приходе — это, братец, сплошная скука и трепка нервов, выдержать невозможно, если не пососешь кое-когда папироску. Я здесь шесть лет бьюсь, имею кое-какой опыт.
— Вы, кажется, больше всего увлекаетесь общественной деятельностью.
Стрипайтис сделал серьезное лицо и выразительно покачал головой.
— Так надо, братец. Хочешь не хочешь, а приходится работать. Перед нами, молодыми ксендзами, открывается новое поприще. Кооперативы и сельскохозяйственные кружки должны поднять Литву в экономическом отношении и избавить ее от жидовского пленения. Но, если это дело захватят в свои лапы прогрессисты, тогда мы попадем из огня да в полымя. Тут мы должны проявить расторопность.
— И, кажется, дело у вас идет?
Стрипайтис налил по второй рюмке и чокнулся с гостем.
— Знаешь, Людас, перестань ты меня «выкать». Будем звать друг друга просто на «ты». Я с этого и начал. К чему эти церемонии? Спрашиваешь, идет ли дело? Да, с организацией везет, но работать и драться одному все же трудновато. Находятся враги, которые на каждом шагу подставляют ногу. Хотя бы этот дьявол Жодялис… Дались ему дивиденды и собрание — вот он и агитирует вовсю. Потому я и хотел потолковать с тобой и просить у тебя помощи.
— Чем я здесь могу помочь? Я в таких делах ничего не смыслю.
— Видишь ли, Жодялису легко агитировать против меня, потому что я один. Два общества — ив обоих я представляю все правление. В ревизионной комиссии никто расписаться толком не умеет, а социалистам мы нигде ходу не даем. Таким манером ему легко агитировать. А когда нас будет двое, условия сразу изменятся. Скажем, ты — председатель в кооперативе, я — кассир, ты в «Сохе» секретарем или кассиром, я — председателем.
Предложение Стрипайтиса нисколько не привлекало Васариса, и при иных обстоятельствах он тотчас бы ответил отказом, но теперь, после любезного приема и угощения, постеснялся.
