— Кто же это говорит?
— Многие. Ты получаешь от жениха деньги? Во всяком случае, так мне сказал управляющий.
Покраснев, девушка ответила:
— Не понимаю, какое тебе дело до меня, а тем более до моих денег.
— А правда, что ты держишь свои деньги в банке на Юге? В Национальном банке? А ты знаешь, что Кристофер Турфдаль намерен прежде всего подорвать Национальный банк?
— А мне-то что? Пускай подрывает, — сказала Салка Валка.
— Так ты, значит, не обручена?
— Если бы и была обручена, то не спешила бы рассказывать тебе об этом. Можешь быть спокоен.
— Ну, Салка, что ты сердишься? Ты даже не предложила мне сесть. Я надеюсь, ты не станешь возражать, если я сяду на твою кровать. Так уж я устроен, что должен сидеть на мягком. Я хочу поговорить с тобой о серьезных делах.
И он бесцеремонно отправился к ней в спальню и сел на кровать.
— Серьезных? Я думала, ты пришел за своими перчатками.
Тем не менее она прошла за ним в спальню и не противилась, когда он взял ее за руку, хотя и не села рядом.
— Видишь ли, — начал Аунгантир. — Они сейчас заседают и обсуждают свои планы. Они намерены перевернуть все вверх дном. Кристофер Турфдаль наверняка приказал им разорить вас — тебя и таких, как ты, вложивших свой пай в лодки. Ну подожди, дай мне кончить. Что из того, если я подержу тебя за руку? Я не могу говорить доверительно с человеком, если не держу его за руку. Такая уж у меня натура. Вот увидишь, весь ваш союз рыбаков они пустят по миру. Они не щадят людей, губят их беспощадно. В России они убили десять миллионов невинных детей. Все иностранные газеты только об этом и пишут. Прошлую зиму я был в Бильбао. Они собираются сбросить короля Испании. Это я тебе точно говорю. А кто будет потом покупать нашу рыбу? Невозможно же иметь дело со страной, которой правят «красные». Между прочим, Салка, я давно хотел тебя спросить: ты носишь брюки с подтяжками, как я? Или с поясом? К поясу нужно привыкнуть с детства, иначе брюки будут все время сползать.
Едва успел он произнести эти слова, как Салка Валка резко выдернула свою руку, едва не задев его по лицу.
— Послушай, Аунгантир Богесен. Ты очень ошибаешься, если думаешь, что я скажу тебе, на чем держатся мои брюки.
Он рассмеялся добродушно и снисходительно, точь-в-точь как герой бульварного романа. Девушка видела, что ей ни в коем случае нельзя поддаваться на уловки этого опытного обольстителя. Чего стоит одна насмешливая серьезность столичного щеголя. Во всяком случае, здесь, в Осейри у Аксларфьорда, он был, безусловно, завидным ухажёром.
— Я иногда задумываюсь, — начал он вновь, — где ты достаешь себе брюки и до какого места они тебе доходят; свитер ты всегда носишь очень длинный. Я никогда не видел таких свитеров.
Салка оттолкнула его ловкие и мягкие руки, и хотя она знала, что он принадлежит к другой породе животных, чем она, все же легкий трепет прошел по ее телу. Она подошла к окну и стала смотреть на фьорд.
— Ты должна извинить меня, Салка, за границей я привык вращаться среди образованных людей… И я забываю, что я вернулся в захолустное местечко. Мог ли я рассчитывать, что встречу здесь кого-нибудь в таких соблазнительных брюках? Но как бы там ни было, а я знаю, что мы питаем друг к другу теплые чувства.
Он стоял у нее за спиной и эти слова произнес, наклонившись к ее плечу. Девушка, продолжая смотреть через окно, только презрительно фыркнула в ответ. Аунгантир положил ей руку на плечо и с нежностью и серьезностью в голосе сказал:
— Единственное, о чем я хотел попросить тебя… Да постой же минуту спокойно. Что ты брыкаешься? Постарайся понять: это крайне важно. Ты должна выступить на митинге. Я слышал, ты так говоришь, что все умолкают и слушают. Говорят, ты всегда придерживаешься существа дела. А это как раз то, что нам нужно. Видишь ли, мы хотим убедить людей, что над частной собственностью и национальной независимостью нависла угроза и поэтому нельзя создавать какие-либо препятствия на пути частной инициативы. Ты не станешь отрицать и оспаривать их утверждение, что существует нищета. Но ты скажешь, что нищету можно искоренить только через укрепление частной собственности каждого отдельного человека. Она помогает ему обрести силу и стать на ноги. Свободное соревнование в свободной стране, заявишь ты. Я дам тебе почитать комплект «Вечерней газеты» за год. Он хранится у отца. Там ты все прочитаешь об этих проклятых «красных». Они сожгли шесть миллионов церквей в России и утверждают, что до Иисуса Христа никому нет дела. Не забудь рассказать о младенцах, которых они умертвили. Все их книги — богохульство и отрицание создателя. Я как-то осенью купил одну из их книжонок и убедился, что «Вечерняя газета» совершенно права: книжка оказалась чистейшей дрянью. В ней рассказывалось о человеке, который, поехав в Италию, стал католиком, а потом спал с замужней женщиной. Даже настоятель собора на Юге постоянно твердит, что это грех. А лотом являются такие проходимцы, как Свейн Паулссон — у него ведь и у самого рыльце в пушку — и заявляют, что они могут отвратить все эти бедствия пустыми стишками. Нет, зло надо истреблять с корнем. Ничто другое не поможет. Так и делает мой отец. Сейчас он собирается издавать новую независимую газету в Силисфьорде.
Он все ближе и ближе наклонялся к девушке. Наконец он уже шептал ей на ухо:
— Если тебе удастся помешать образованию здесь большевистского союза или по крайней мере удержать союз рыбаков от участия в борьбе за повышение заработной платы, я обещаю, что фирма предоставит тебе новый заем. Тебе лично. Понятно? Ты сможешь купить себе лодку и будешь полноправной собственницей. Кстати, мы могли бы продать тебе нашу лодку «Лео» на очень выгодных условиях. А если ты решишь построить себе новый дом, то, пожалуйста, скажи только мне. Ты ведь больше не получаешь денег из Америки, верно? Все, кто знал Стейнтора Стейнссона, говорят, что другого такого забулдыги наш поселок не видывал. Кроме того, управляющий говорит, что он повинен в смерти твоей матери. Я не буду повторять всего того, что болтают люди о тебе и о нем. Я знаю, это ложь. Но я совершенно уверен, ты будешь задета за живое, если эту болтовню пустят в ход против тебя. А это наверняка случится, если ты окажешься не на правильном пути в политике. Точно так же я убежден, что фирма никогда не подумает оплатить протез Бейнтейна из Крука, потому что он подвел нас. И если у него отнимут протез — так ему и надо. Послушай, Салка, держись меня. Давай действовать вместе. В этом году мне здорово повезло с деньгами. Мы пользуемся теперь неограниченным кредитом. И если ты нуждаешься в чем-нибудь, ну, в небольшой сумме, скажем, в тысячу крон, я всегда к твоим услугам, Салка, стоит только тебе сказать. Хорошо?
И он правой рукой взял ее за подбородок, намереваясь повернуть ее лицо к себе и поцеловать. Но Салка резко вырвалась, схватила его крепко за сорочку и, держа его на расстоянии вытянутой руки и гневно глядя ему в глаза, ответила:
— В свое время ты наступил на труп моей матери. А теперь ты предлагаешь мне деньги, чтобы иметь возможность раздавить меня.
Близилась полночь.
Она сидела на лавке, опять одна, неопытная девушка, не вооруженная логикой суждения, прикусив зубами палец. Никогда она не чувствовала себя так неуверенно. Ее руки все еще пахли рыбой.
Салка сама не могла толком понять, почему она была так зла на этого молодого человека, который пришел к ней и внес в ее скудную жизнь, пропитанную запахом рыбы, неведомый аромат заграницы и звон монет в кармане.
Первый раз в своей жизни она отвергла деньги. Быть может, позже она будет сожалеть об этом, как сожалеют о несовершённых грехах. Никто не станет отрицать, что Аунгантир Богесен красивый мужчина, влиятельный, богатый. И хотя, возможно, он не столько умен, сколько энергичен, тем не менее он многое знает, ведь он разъезжает по свету. А что стоят ее губы, губы простой рыбачки? Вот и сейчас на ужин она ела свою обычную еду — рыбу. А может быть, она защищала в себе женщину, Сигурлину Йоунсдоттир? Или спасалась от нее? Быть может, вся ее жизнь была борьбой за память о матери и одновременно бегством от нее? Иначе почему бы ей не вести себя свободно с этим молодым, красивым, богатым человеком, даже если когда-то он пнул мертвое тело ее матери? Или уж такая у нее судьба — никогда не чувствовать себя свободной с теми, кто когда-то толкнул ее? Что представляет собой женщина, рожденная женщиной? Неужели ей никогда не суждено быть свободной?
«Тик-так, тик-так», — выстукивал будильник, и минуты одна за другой исчезали в вечности. На небосводе уже смутно вырисовывалось обещание нового дня после ночи, которой вовсе и не было. Но когда девушка разделась и легла в постель, соленый, заваленный водорослями берег, усеянный множеством птиц, овладел ее сознанием сильнее всякой политики. Казалось, все птичьи нравы и повадки проникли в ее плоть и кровь. Она очень дорожила деньгами, но ни капельки не боялась ни Кристофера Турфдаля, ни Арнальдура Бьернссона. Такой она была и в детстве: она сама по себе, и никто не может запугать ее — ни черт, ни дьявол.
