От его слов у меня сделалось тепло на душе. Мысль о том, сколь превратно я судил о нем в те дни, когда мы еще плохо знали друг друга, пробудила во мне жгучее чувство стыда и раскаяния. Казалось невероятным, что некогда я смотрел на этого милейшего исцелителя психов с опаской и недоверием. Это мне урок на всю жизнь: несмотря на лысый череп и кустистые брови, человек может оставаться в душе истинным спортсменом и отличным малым. В моем стакане оставалось еще на дюйм рубинового напитка, и, когда он закончил свою речь, я поднял бокал и произнес тост в его честь. Я сказал, что он попал в десятку и может получить в качестве приза сигару или кокосовый орех — по своему выбору.
— Пойду и немедленно доложу о вашем плане верховному командованию.
— Мистер Сельдинг умеет плавать?
— Как целый косяк рыб.
— В таком случае не вижу никаких препятствий.
Мы расстались с самыми теплыми взаимными пожеланиями, и, только выйдя на летний воздух, я вспомнил, что забыл сказать ему, что Уилберт не украл сливочник, а купил, и даже хотел было вернуться и уведомить его об этом обстоятельстве. Но потом передумал. Всему свое время, решил я, сейчас самое важное — поскорее вдохнуть огонь в потухший взгляд Селедки. А с коровой можно и подождать, сказал я себе и пошел на лужайку, где, понурив головы, прогуливались наши молодые страдальцы. Скоро, совсем скоро, предвкушал я, их головы радостно воспрянут навстречу солнцу.
И не ошибся. Ликование их не знало границ. Оба безоговорочно признали, что если в душе Апджона теплится хотя бы малейшая искра человеческих чувств — что, впрочем, далеко не факт, — то дело в шляпе.
— Но сам ты бы до этого никогда не додумался, Берти, — сказала Бобби, имевшая обыкновение недооценивать интеллектуальный потенциал Вустеров. — Это тебя Дживс научил.
— Нет, честно говоря, эту идею мне подал Макпалтус. Селедка взглянул на меня с видимым изумлением.
— Ты хочешь сказать, что все ему рассказал?
— По-моему, это была удачная мысль. Три ума хорошо, а четыре — лучше.
— И он посоветовал тебе спихнуть Апджона в воду?
— Совершенно верно.
— Очень странный дворецкий.
— Странный? Ну, не знаю. Я бы сказал — самый что ни на есть обычный. Дворецкий как дворецкий.
Мне не терпелось поскорее взяться задело, я рвался в бой, преисполненный воли к победе. Каково же было мое разочарование, когда на следующий день выяснилось, что Дживс невысокого мнения об «операции Апджон». Я посвятил его в наши планы перед тем, как отправиться к условному месту на берегу озера, решив, что не мешает заручиться его моральной поддержкой, и был обескуражен его холодностью и даже высокомерием. Он как раз начал живописать мне свои ощущения во время судейства на пляжном конкурсе красоты, но я с большим сожалением вынужден был его прервать — признаюсь, я был просто очарован его рассказом.
— Извините, Дживс, — сказал я, взглянув на часы, — но мне пора бежать. Важная встреча. С удовольствием дослушаю как-нибудь в другой раз.
— В любое удобное для вас время, сэр.
— Вы ничем не заняты в ближайшие полчаса?
— Нет, сэр.
— Может быть, вы собирались уединиться со Спинозой в тенистом уголке сада?
— Нет, сэр.
— Тогда я настоятельно рекомендую вам отправиться к озеру — вы можете стать свидетелем весьма драматических событий.
И я в нескольких словах обрисовал ему наш план и предшествовавшие ему события. Он внимательно меня выслушал и едва заметно приподнял левую бровь.
— Это была идея мисс Уикем, сэр?
— Нет. Согласен, похоже на Бобби, но на самом деле автор сценария — сэр Родерик Глоссоп. То-то вы, наверное, удивились, увидев его здесь в роли дворецкого.
— В первую минуту это меня и вправду несколько озадачило, но сэр Родерик мне все объяснил.
— Боялся, что иначе вы можете нечаянно выдать его миссис Артроуз?
— Именно так, сэр. Ему хотелось принять все возможные меры предосторожности. Насколько я понял из его слов, сэр, он еще не пришел к окончательному заключению о психическом состоянии мистера Артроуза.
— Да, он все еще за ним наблюдает. Так вот, как я уже сказал, эта идея взошла на плодородной ниве его могучего интеллекта. Что вы скажете о нашем плане?
— На мой взгляд, он никуда не годится. Я был потрясен. Я не верил своим ушам.
— Не годится?
— Нет, сэр.
— Но в случае с Бертой Симмонс, Джорджем Ланчестером и мистером Симмонсом он сработал без сучка и задоринки.
— Вполне допускаю, сэр.
— Тогда откуда эти пораженческие настроения?
— Просто интуиция, сэр, возможно, дело в том, что я привык действовать наверняка. Я не доверяю чересчур сложным схемам. На них никогда нельзя положиться. Как сказал поэт Бернс: «Ведь планы — и глупца, и мудреца — легко срываются по прихоти Творца»[93].
Его поведение начинало меня раздражать, мне не нравилась его заносчивость. Я ожидал, что он благословит меня на подвиг, я ожидал услышать от него слова поддержки, а вместо этого он делает все, чтобы затупить мой боевой клинок. Я чувствовал себя, как ребенок, который прибежал к маме в расчете на похвалу и восхищение каким-то совершенным им поступком, а вместо этого получил хороший шлепок по заднему месту. Поэтому я с горячностью принялся возражать.
— Стало быть, вы полагаете, что этому вашему Бернсу наш план не понравился бы? Тогда передайте ему от меня, что он осел. Мы все продумали до мельчайших деталей. Мисс Уикем приглашает мистера Апджона на прогулку. Ведет его к озеру. Я стою на берегу и делаю вид, будто рассматриваю резвящихся в тростнике рыбок. Селедка в полной боевой готовности прячется за ближайшим деревом. После реплики мисс Уикем «Ой, смотрите!», сопровождаемой соответствующим жестом — она с девической непосредственностью взволнованно укажет на что-то в воде — Апджон наклоняется взглянуть. Я его толкаю, Селедка ныряет, и дело сделано. Какие могут быть сомнения?
— Все это так, сэр. И все же интуиция мне подсказывает, что план не годится.
У Вустеров горячая кровь, и я уже собирался сказать ему со всей откровенностью, что я думаю о его чертовой интуиции, когда внезапно понял, почему он придирается к нашему плану. Зеленоглазое чудовище по имени зависть грызло его душу. Его раздражало, что не его мозг родил эту гениальную идею, и план кампании разработан конкурирующей фирмой. Даже у великих людей есть свои слабости. Поэтому я удержался от саркастического замечания, уже готового сорваться с моих губ. Зачем сыпать ему соль на раны?
И все-таки я был на него сердит: когда человек и без того взвинчен и находится в состоянии крайнего нервного напряжения, нечего лезть к нему со всякими бернсами. Я не стал ему говорить, что наш план и так чуть было не сорвался, поскольку Апджон в Лондоне сбрил усы, из-за чего Селедка едва не отказался участвовать в операции. Он заявил, что вид голого пространства под носом у Апджона, широкого, точно русская степь, действует на него так же убийственно, как в далекие школьные годы, когда от одного взгляда на его верхнюю губу у него кровь стыла в жилах. Нам стоило немалых трудов снова поднять его боевой дух.
Но мы трудились на благодатной почве, потому что, хотя душа его какое-то время находилась в опасной близости к пяткам, тем самым ставя под сомнение его участие в операции, в три тридцать по Гринвичу он стоял на своем посту за заранее выбранным деревом, преисполненный решимости исполнить свой долг. Он выглянул из своего укрытия и, когда я бодро помахал ему рукой, вполне бодро помахал мне в ответ. Насколько я успел разглядеть, держался он молодцом.
Видимо, я пришел слишком рано, потому что ни исполнительницы главной женской роли, ни ее партнера еще не было видно. Я закурил сигарету и стал ждать их прихода, с удовлетворением отметив про себя, что погода как нельзя лучше подходит для предстоящего праздника на воде. Летом в Англии солнце нередко прячется за тучи, и с северо-востока то и дело налетает резкий холодный ветер, но сегодня был один из тех тихих, знойных дней, когда от малейшего усилия на лбу выступают крупные бусинки пота, короче говоря, это был день, когда любой будет только рад, если его спихнут в озеро. «Очень освежает», — воскликнет про себя Апджон, когда прохладная вода сомкнётся над его головой.
Я принялся мысленно повторять свою роль, чтобы убедиться, что ничего не упустил, когда увидел, что ко мне приближается Уилберт Артроуз, а у его ног крутится Крошка. При виде меня пес, по своему обыкновению, с оглушительным гавканьем бросился в атаку, но, подбежав поближе и учуяв несравненный вустеровский аромат, тотчас же успокоился и дал мне возможность уделить внимание Уилберту, который, как я понял, хотел со мной поговорить.
Я заметил, что выглядит он неважно, казалось, он тоже проглотил тухлую устрицу, точь-в-точь как Селедка в день его прибытия в Бринкли. Было очевидно, что, при всей придурковатости Филлис Миллс, он тяжело переживает ее потерю, и я решил, что он пришел ко мне за утешением и сочувствием, которые я с радостью готов был ему предоставить. Я, впрочем, надеялся, что он будет краток и уберется восвояси до начала операции, потому что, когда труба протрубит атаку, лишние свидетели мне будут ни к чему. Когда спихиваешь кого-то в воду, ничто так не нервирует, как зрители, глазеющие на тебя из первых рядов партера.
