Ну, теперь надо только слѣдовать своему чутью и усѣсться на первое попавшееся мѣсто. И во всякомъ случаѣ, чтобы не было ни расчета, ни сантиментальности; изъ-за чего же и впалъ въ свое смѣхотворной отчаяніе Карльсенъ! Какъ будто въ самомъ дѣлѣ такое ничтожное предпріятіе стоило столькихъ приготовленій!.. Онъ замѣтилъ, что одинъ изъ его башмаковъ расшнуровался; остановился, поставилъ ногу на кочку и завязалъ башмакъ. Затѣмъ онъ опустился на землю.
Онъ сѣлъ, не думая объ этомъ, не сознавая этого. Онъ оглянулся: большія ели, всюду большія ели, тамъ и сямъ можжевельникъ, почва покрыта муравкой. Хорошо, хорошо!
Тогда онъ вынулъ свой бумажникъ. Туда спряталъ онъ письма къ Мартѣ и Минуттѣ; въ особомъ отдѣленіи лежалъ платокъ Дагни, завернутый въ бумагу. Онъ вынулъ его, нѣсколько разъ поцѣловалъ, сталъ на колѣни, поцѣловалъ его еще нѣсколько разъ и разорвалъ на мелкіе клочки. Когда онъ сдѣлалъ платокъ совершенно неузнаваемымъ — отъ него оставались только ниточки, — онъ всталъ, сунулъ его подъ камень, спряталъ такъ, чтобы никто не могъ найти его, и снова сѣлъ. Да, такъ больше ничего не осталось дѣлать? Онъ обдумалъ все: ничего не осталось. Тогда онъ вынулъ часы, какъ привыкъ вынимать ихъ, ложась спать.
Онъ оглядывается; въ лѣсу довольно темно; онъ ничего опредѣленнаго не различаетъ. Онъ прислушивается, сдерживаетъ дыханіе и опять прислушивается: не слышно ни звука, птички нѣмы, ночь мягка и мертва. И онъ сунулъ пальцы въ карманъ за маленькой скляночкой.
Скляночка закупорена стеклянной пробкой; пробка втрое обернута бумагой и перевязана синимъ аптечнымъ шнуркомъ. Онъ развязываетъ шнурокъ и открываетъ пробку. Прозрачно какъ вода съ слабымъ миндальнымъ запахомъ! Онъ подымаетъ склянку къ глазамъ, — она наполовину полна. Въ то же мгновенье онъ слышитъ доносящійся издалека звукъ, два звучныхъ удара; церковный колоколъ въ городѣ бьетъ два часа. Онъ шепчетъ: "Часъ насталъ!" И, быстро поднявъ бутылочку ко рту, опоражниваетъ ее.
Въ первое мгновеніе онъ сидѣлъ еще прямо, съ закрытыми глазами, съ пустой бутылочкой въ одной рукѣ и пробкой въ другой. Все произошло настолько само собою, что онъ хорошо не прослѣдилъ за всѣмъ этимъ. Теперь же мысли стали тѣсниться въ его головѣ все быстрѣе, онъ открылъ глаза и со смущеніемъ оглянулся кругомъ. Неужели онъ никогда уже не увидитъ всего этого: этихъ деревьевъ, этого неба, этой земли? Какъ это странно! Ядъ уже скользитъ по его венамъ, пролагаетъ себѣ дорогу по голубымъ жилкамъ; вотъ сейчасъ начнутся у него судороги, сейчасъ ляжетъ онъ здѣсь недвижимо.
Онъ уже отчетливо ощущаетъ горькій вкусъ во рту и чувствуетъ, что языкъ его все болѣе и болѣе цѣпенѣетъ. Онъ дѣлаетъ безсмысленныя движенія руками, чтобы убѣдиться, насколько онъ уже мертвъ, онъ начинаетъ считать вокругъ себя деревья, доходитъ до десяти и бросаетъ. Такъ неужели онъ сейчасъ, именно въ эту ночь умретъ? Нѣтъ, ахъ, нѣтъ, не такъ ли? Нѣтъ, не этой ночью, а? Какъ это странно!
Да, онъ умретъ, онъ ясно чувствовалъ, какъ кислота оказывала свое дѣйствіе на его внутренности. О, зачѣмъ теперь, зачѣмъ сейчасъ? Боже мой, Боже мой, это не должно случиться сейчасъ! Нѣтъ, неужели это случится? Какъ у него уже темнѣетъ въ глазахъ! Какой гулъ въ лѣсу, несмотря на то, что нѣтъ вѣтра! А отчего тамъ надъ верхушками деревьевъ начинаютъ подниматься красныя облака?.. Ахъ, нѣтъ, не сейчасъ, ее сейчасъ! Нѣтъ, слышишь ли, нѣтъ! Что мнѣ дѣлать? Я не хочу! Что мнѣ дѣлать, Творецъ Небесный?
И вдругъ мысли обо всемъ на свѣтѣ закружились въ его головѣ съ невыразимою силой. Онъ еще не готовъ; есть еще тысяча вещей, которыя онъ хотѣлъ сдѣлать передъ смертью, и мозгъ его пылалъ и трепеталъ всѣмъ тѣмъ, что ему хотѣлось бы сдѣлать. Онъ еще не уплатилъ по счету въ гостиницѣ, онъ забылъ объ этомъ; да, ей Богу, это была только забывчивость, и онъ бы теперь это отлично сдѣлалъ! Нѣтъ, на эту ночь еще слѣдуетъ пощадить его. Пощады, пощады на одинъ часъ, даже гораздо меньше, чѣмъ на цѣлый часъ! Господи, онъ забылъ написать еще одно письмо, еще одно: двѣ строчки одному человѣку въ Финляндію: это касалось сестры, всего ея состоянія! Въ совершенно ясномъ сознаніи онъ погрузился въ отчаяніе, и мозгъ его работалъ съ такимъ напряженіемъ, что онъ занялся даже газетами, которыя онъ выписывалъ. Нѣтъ, вотъ и газеты: онъ не прекратилъ абонемента, и онѣ все будутъ приходить и приходить, онѣ никогда не перестанутъ приходить, комната его наполнится ими до потолка. Что ему дѣлать? И вотъ онъ уже почти умеръ!
Обѣими руками сталъ онъ рвать траву, и попробовалъ вызвать рвоту, засунувъ палецъ въ горло, что бы извлечь ядъ, но напрасно; бросился на животъ. Нѣтъ, онъ не хотѣлъ умирать ни сегодня ночью ни завтра, онъ совсѣмъ не хотѣлъ умирать, онъ хотѣлъ жить, да, и вѣчно видѣть солнце. И онъ не желалъ держать въ себѣ эти капли яда, а прежде, чѣмъ онѣ убьютъ его, онъ хочетъ выбросить ихъ вонъ, вонъ, къ чорту и еще разъ къ чорту.
Въ дикомъ ужасѣ вскочилъ онъ на ноги и сталъ искать гдѣ-нибудь по близости воды. И онъ кричалъ: воды! воды! — такъ что эхо далеко разносило его голосъ. Такъ неистовствовалъ онъ нѣсколько минутъ, натыкаясь на стволы деревьевъ, перескакивая громадными прыжками черезъ кусты можжевельника и громко стеня. А воды не находилось. Наконецъ онъ споткнулся и упалъ лицомъ впередъ; при паденіи руки его крылись въ лѣсную землю, и онъ почувствовалъ легкую боль въ одной щекѣ. Онъ попробовалъ пошевелиться, приподняться, но паденіе оглушило его, онъ снова опустился, сталъ постепенно слабѣть и пересталъ двигаться.
Да, да, Господи помилуй, нѣтъ нигдѣ для него помощи! И, Боже мой, Боже, значитъ, надо умирать! Если бы у него были силы найти гдѣ-нибудь воды, еще, можетъ быть, онъ былъ бы спасенъ! Ахъ, какъ грустенъ теперь его конецъ, а онъ представлялъ его себѣ такимъ хорошимъ! А теперь онъ умретъ отъ яда подъ открытымъ небомъ! Но отчего же онъ еще не коченѣетъ? Онъ все еще въ состояніи двигать пальцами, можетъ подымать вѣки; какъ это долго, ахъ, какъ все это долго длится!
Онъ ощупалъ свое лицо, оно было холодно и влажно отъ пота. Онъ упалъ лицомъ впередъ, головой внизъ и остался въ этомъ положеніи. Каждый членъ его тѣла дрожалъ; на одной щекѣ его была ранка, и онъ не унималъ вытекавшей изъ нея крови. Какъ долго, какъ это долго! И онъ терпѣливо лежалъ и ждалъ. Снова услышалъ онъ, какъ прозвонилъ церковный колоколъ. Пробило три. Это поставило его въ тупикъ: могъ ли онъ носить въ себѣ ядъ цѣлый часъ и не умереть? Онъ приподнялся на локтяхъ и посмотрѣлъ на часы; да, было три. Какъ же это долго тянулось!
Да, Господи благослови, все-таки лучше было бы ему умереть теперь же! И вдругъ, вспомнивъ Дагни, вспомнивъ, какъ онъ мечталъ пѣть ей утромъ по воскреснымъ днямъ и какъ много хотѣлъ онъ ей сдѣлать хорошаго, онъ сталъ доволенъ своей судьбой, и глаза его наполнились слезами. Растроганный, съ молитвами и тихими слезами началъ онъ про себя собирать все то, что сдѣлалъ бы для Дагни. О, какъ онъ охранялъ бы ее отъ всякаго зла! Можетъ быть, уже завтра можно ему будетъ летѣть къ ней и увидѣть ее совсѣмъ близко. Боже милосердный, если бы только, если бы толико дѣйствительно это можно было сдѣлать завтра же и устроить, чтобы она проснулась, сіяя радостью! Гадко было съ его стороны всего минуту тому назадъ не желать умереть, забывая, какъ онъ могъ порадовать ее послѣ смерти; да, онъ кается въ этомъ и проситъ прощенія; онъ не знаетъ, о чемъ онъ думалъ тогда. Но теперь она можетъ на него положиться, и онъ уже всей душей стремится къ тому, чтобы влетѣть въ ея комнату и стать у ея постели. Черезъ нѣсколько часовъ, можетъ быть, даже черезъ часъ онъ уже будетъ тамъ, да, онъ будетъ тамъ. И онъ навѣрное склонитъ Ангела Господня сдѣлать это за него, если нельзя будетъ ему самому; онъ за это обѣщалъ ему много хорошаго! Онъ сказалъ бы Ангелу: я не бѣлъ, а ты можешь это сдѣлать, ты — бѣлый, и за это дѣлай со мной все, что хочешь. Ты такъ глядишь на меня, потому что я черенъ? Да, конечно, я черенъ, и въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Я съ удовольствіемъ обѣщаю тебѣ еще долго, долго оставаться чернымъ, если только ты окажешь мнѣ милость, о которой я прошу тебя. Я могу еще хоть милліонъ лѣтъ оставаться чернымъ, и даже еще чернѣе, чѣмъ теперь, если только ты согласишься исполнить мою просьбу; и за каждое воскресенье, которое ты будешь пѣть ей, мы будемъ прибавлять еще по милліону лѣтъ, если хочешь. Я не лгу! Чтобы уговоритъ тебя, я придумаю еще что-нибудь и не пощажу себя, ужъ повѣрь мнѣ! Но только не лети одинъ, я полечу съ тобой, я понесу тебя и полечу за насъ обоихъ, это я сдѣлаю съ радостью и не запачкаю тебя, хотя я и черенъ. Я все сдѣлаю будь покоенъ. Какъ знать, можетъ быть, я смогу подарить тебѣ что-нибудь, принадлежащее мнѣ; это могло бы принести тебѣ выгоду; я всегда буду помнить объ этомъ, если получу что-нибудь, можетъ быть, мнѣ достанется счастье, можетъ бытъ я окажу тебѣ много услугъ: этого никакъ нельзя предвидѣть…
Да, въ концѣ концовъ, онъ уговорилъ бы Ангела его и сдѣлалъ его смѣшнымъ въ его собственныхъ глазахъ; подумать, что онъ даже ощущалъ миндальный запахъ, что вода эта оцѣпенила его языкъ, что онъ даже чувствовалъ смертныя муки изъ-за этой воды! И онъ бѣсновался, онъ скакалъ черезъ кусты и камни изъ-за того. что проглотилъ глоточекъ обыкновеннѣйшей чистѣйшей водицы! Разгнѣванный и пристыженный, онъ остановился и громко вскрикнулъ; но тотчасъ же оглянулся, боясь, что кто-нибудь слышалъ его, и потомъ, идя дальше, запѣлъ, чтобы замять этотъ крикъ.
