Вдобавок ему пришлось пережить одну неприятность. Среди гостей он увидел Лору Хэган и, памятуя, как она была добра с ним во время его визита, направился к ней, радостно ее приветствуя. Она ответила ему церемонно-ледяным поклоном и, бросив две-три отрывистые реплики, так резко от него отвернулась, точно хотела его осадить. Монтэгю отошел совершенно уничтоженный. Но потом, вспомнив про сплетни, которые ходили о нем и миссис Уинни, сообразил, чем объясняется странный поступок мисс Хэган.
Этот эпизод набросил тень на все его пребывание у Зигфрида Харвея. В воскресенье он отправился на прогулку по окрестностям и долго шагал один сквозь метель и бурю, исполненный жгучего отвращения к прошлому и дурного предчувствия к будущему. Он ненавидел мир, где властвуют деньги и всплывает на поверхность все худшее, что есть в человеке; он ненавидел этот мир и горько сожалел, что решился ступить в его пределы. И лишь набродившись до полного изнеможения и утратив способность что бы то ни было ощущать, он наконец сумел с собой справиться.
Монтэгю возвратился домой, когда уже стемнело, и нашел у себя на столе пересланную из Нью-Йорка теле-грамму.
«Встречай меня на Пенсильванском вокзале, Джерси-сити сегодня в девять вечера. Элис».
Само собой, это известие сразу вытеснило у него из головы все другие мысли. Ему даже некогда было предупредить Оливера — не медля ни минуты, он вскочил в машину и помчался на станцию, чтобы поспеть на ближайший поезд в город. И весь долгий путь до Пенсильванского вокзала, замерзая на перевозах и в кебах, он ломал голову над этой загадкой. Компания знакомых, с которой уехала Элис, предполагала вернуться не ранее чем через две недели, и два дня назад пришло письмо из Лос-Анжелеса с сообщением, что, по всей вероятности, они задержатся на неделю дольше намеченного срока. И вдруг Элис уже здесь!
На вокзале он узнал, что в указанный в телеграмме час с Запада прибывает экспресс; следовательно, Элис возвращается вовсе не с поездом Прентисов. Экспресс на полчаса запаздывал, и Монтэгю стал расхаживать по платформе, всячески стараясь унять свое беспокойство. Наконец многовагонный состав подкатил к перрону, и он увидал идущую ему навстречу Элис. Она была одна.
— В чем дело? — были его первые, обращенные к ней слова.
— Это длинная история,— ответила Элис.— Просто мне захотелось домой.
— Неужели всю дорогу от побережья ты ехала одна? — спросил он с ужасом.
— Да,— сказала она,— всю дорогу.
— Но, ради бога, что это значит?..— снова начал Монтэгю.
— Я не могу говорить здесь, Аллен,— сказала Элис,— подожди, пока доберемся до спокойного места.
— Однако,— настаивал он,— как же Прентисы? Как они могли допустить, чтобы ты уехала?
— Прентисы и не подозревали об этом,— ответила Элис,— я сбежала.
Монтэгю был окончательно сбит с толку. Он хотел продолжать расспросы, но Элис тихо положила ему на плечо руку и сказала:
— Пожалуйста, Аллеи, подожди. Мне сейчас неприятно говорить. Это все из-за Чарли Картера.
— Так вот оно что! — У Монтэгю даже дух захватило, и он насилу мог выговорить: — О боже!
Больше он не произнес ни слова, пока они не сошли с переправы и не сели в кеб.
— Ну, рассказывай теперь,— сказал он. И Элис начала:
— Говоря откровенно, я тогда была очень расстроена,— призналась она.— Но не забудь, Аллен, с тех пор прошла почти неделя; за это время я все обдумала и совершенно успокоилась. Так что ты не волнуйся, будь добр; бедный Чарли не виноват — он просто не умеет держать себя в руках. Я сама виновата. Я должна была послушаться тебя и давно прекратить с ним всякое знакомство.
— Говори же, что произошло,— сказал он; и Элис рассказала все по порядку.
Прентисы поехали со своими гостями осматривать окрестности, а у нее разболелась голова, и она осталась в вагоне. Тут пришел Чарли Картер и начал объясняться ей в любви.
— Он еще в начале путешествия просил меня выйти за него замуж,— говорила Элис,— но я ответила отказом. После этого он мне уже не давал покоя. А на этот раз с ним сделалось что-то ужасное — он бросался на колени, рыдал, кричал, что не может жить без меня. Как я его ни уговаривала — ничто не помогало. Наконец он схватил меня в объятия и не хотел выпускать. Я страшно испугалась и рассердилась. Мне пришлось даже пригрозить, что, если он меня не отпустит, я позову на помощь. Видишь, до чего дошло.
— Так,— сказал мрачно Монтэгю.— Что же дальше?
— А дальше я решила, что мне нельзя оставаться там, где я не могу избежать встречи с ним; я понимала, что добром он от меня не отстанет. Если же я попросила бы миссис Прентис удалить его, то получился бы скандал и путешествие было бы для всех испорчено. И вот я незаметно вышла, справилась, когда будет поезд на Восток, и, узнав, что скоро, быстренько уложила свои вещи, оставив миссис Прентис записку. Мне пришлось выдумать целую историю — будто я получила телеграмму, что заболела твоя мать, что я не хочу своим дурным настроением отравлять им удовольствие и поэтому уезжаю. Лучше я ничего не могла придумать. Ехать одна я не боялась, так как была уверена, что Чарли не удастся меня догнать.
Монтэгю ничего не сказал — он лишь крепко сжимал кулаки.
— Может быть, с перепугу я поступила безрассудно,— продолжала Элис, волнуясь.— Но, видишь ли, я была очень расстроена и несчастна, мне там все опротивело и захотелось скорей домой. Понимаешь?
— Конечно понимаю,— сказал Монтэгю,— и я рад, что ты здесь.
Приехав домой, Монтэгю тотчас позвонил Зигфриду Харвею и, вызвав брата, рассказал ему о случившемся. Он услышал, как Оливер вскрикнул рт неожиданности.
— Ничего себе, милая историйка! — проговорил он и, оправившись, добавил со смехом: — Боюсь, что теперь шансы Чарли упали окончательно!
— Я рад, что наконец-то и ты пришел к этому выводу! — сказал Монтэгю, вешая трубку.
Это происшествие явилось новым ударом для Монтэгю Но ему некогда было задумываться над ним: на следующий день в одиннадцать часов ему предстояло выступать в суде по делу Хэсбрука, и все его мысли устремились в эту сторону. Последние три месяца его единственным настоящим интересом был этот процесс; он был сейчас его целью, и ради него он мирился со всем, что его здесь возмущало. Он готовился к своему выступлению, как атлет готовится к ответственному состязанию; он чувствовал себя в полной готовности и собрал все силы, чтобы во всеоружии встретить решающий момент своей жизни.
В это утро он отправился в город, ощущая какой-то особенный прилив бодрости — каждый фибр его существа, казалось, дрожал от напряженного ожидания. Он приехал в свою контору и тут среди прочей корреспонденции вдруг увидал письмо от мистера Хэсбрука. Вскрыв его, Монтэгю прочел записку — сухую, краткую, но поразившую его в самое сердце, как меткий удар кинжала:
«Уведомляю вас, что я получил от компании «Фиделити» вполне удовлетворяющее меня предложение. Таким образом, между нами все улажено и я желал бы изъять из суда мое дело. Выражая признательность за оказанные вами услуги, остаюсь преданный вам...»
Для Монтэгю эта записка была как гром среди ясного неба.. Силы разом покинули его, руки его безжизненно опустились, и письмо упало на стол.
Когда миновало первое оцепенение, он схватился за телефон и велел своему секретарю соединить его с мистером Хэсбруком. Затем сел и стал ждать. Наконец раздался звонок; Монтэгю взял трубку, надеясь услышать голос мистера Хэсбрука и решительно потребовать у него объяснения. Но вместо голоса Хэсбрука он услышал голос своего секретаря:
— Сэр, центральная говорит, что этот номер не работает.
Он повесил трубку и снова застыл в неподвижности. Подставное лицо испарилось!
Для Монтэгю это событие означало полную ломку жизни и крушение всех надежд. Теперь ему не над чем было работать, не о чем было думать; основа, на которой он рассчитывал построить карьеру, рухнула!
Он весь пылал от негодования. Его провели и одурачили, использовали в своих интересах и вышвырнули, как ненужную тряпку. И он ничего не мог предпринять, он был абсолютно бессилен что-либо сделать. Его больше всего угнетало сознание подавляющего могущества тех неведомых властителей, которые сделали его своей игрушкой, сознание совершенной бесплодности борьбы с ними — как его личной, так и вообще всякого другого человека. Они были подобны стихийным космическим силам, они держали в кулаке весь мир, и простой смертный был так же бессилен против них, как бессильна против бури гонимая ветром былинка.
Весь этот день он просидел в конторе, отдавшись своим черным мыслям и разжигая в себе злобу. Временами на него находило желание все бросить, стряхнуть с йог прах столицы, немедля возвратиться на родину и там вернуть себе утраченное достоинство джентльмена. Но потом его вновь охватывало боевое настроение и хотелось всю жизнь мстить людям, которые так нагло воспользовались его доверчивостью. Он еще разыщет какого-нибудь обладателя полисов «Фиделити» — человека, на которого можно положиться; он безвозмездно будет вести его дело — и доведет его до конца! Он заставит газеты кричать об этом, он всех заставит прислушаться к своим словам!
