Он встал, полный решимости.
— Погоди, — сказал он холодно. — Это ведь мои деньги. А я… — Он сделал эффектный отрицательный жест. — Я раздумал!
Ружена вскочила, в глазах у нее был испуг.
— Ты… ты… — запиналась она. — Ну, конечно… само собой, разумеется, ты вправе… Прошу тебя, Иржи, ты, наверное, не понял меня. Я совсем не хотела.
— Ладно, — отрезал он. — Я сказал, что раздумал.
Молния ненависти сверкнула в глазах Ружены, но она закусила губу, опустила голову и вышла.
Назавтра к Иржи явился новый посетитель — муж Тильды, неуклюжий, краснолицый, застенчивый человек, с выражением какой-то собачьей покорности в лице и фигуре. Иржи был вне себя от стыда и злости и даже не сел, чтобы не предлагать сесть гостю.
— Что вам угодно? — спросил он безразличным, чиновничьим голосом
Неуклюжий человек вздрогнул и с трудом проговорил:
— Я… я… то есть Тильда… посылает вам документы, которые вы просили… — Он стал лихорадочно шарить по карманам.
— Ничего я не просил! — Иржи отмахнулся.
Настала мучительная пауза
— Тильда писала вам, шурин… — начал несчастный фабрикант, покраснев еще больше, — что наше предприятие… в общем… если вы захотите войти в долю…
Иржи упорно молчал, не желая выручать зятя.
— Собственно говоря… положение не такое уж плохое… Если бы вы захотели участвовать… короче говоря… у нашего дела есть будущее… и вы… как совладелец…
Дверь тихо отворилась — на пороге стояла Ружена. Она остолбенела, увидев мужа Тильды.
— В чем дело? — резко спросил Иржи.
— Иржи… — прошептала Ружена.
— У меня гость, — отрезал Иржи и повернулся к зятю. — Пожалуйста, продолжайте.
Ружена не шевелилась. Муж Тильды обливался потом от стыда и страха.
— Вот… пожалуйста… эти бумаги… письма от ее мужа и другие… перехваченные…
Ружена ухватилась за косяк.
— Покажите, — сказал Иржи и взял письма, словно собираясь просмотреть их, но скомкал в руке и протянул Ружене.
— На, возьми, — сказал он со злой усмешкой. — А теперь извини. И в банк за процентами больше не ходи. Не получишь.
Ружена молча отступила, лицо у нее стало пепельным. Иржи закрыл за ней дверь и сказал хрипло:
— Итак, вы говорили о вашем заводе.
— Да, у него самые лучшие перспективы… и если бы нашелся капитал… пока что, разумеется, без процентов…
— Слушайте, — бесцеремонно прервал его Иржи, — мне известно, что вы сами довели завод до краха. У меня есть сведения, что вы неосторожный и даже… даже не деловой человек.
— Я бы… я бы так старался… — бормотал зять, собачьими глазами глядя на Иржи, избегавшего его взгляда.
— Как же я могу вам доверять? — Иржи пожал плечами.
— Уверяю вас, что я высоко ценил бы ваше доверие… и всячески стремился бы… У нас дети, шурин!
Сердце Иржи сжалось от страшной, мучительной жалости.
— Приходите… через год! — закончил он последним усилием воли.
— Через год… о боже! — вздохнул Тильдин муж, и в его потухших глазах показались слезы.
— Прощайте, — заключил Иржи, протягивая ему руку. Зять, не замечая ее, пошел к выходу и, натыкаясь на стулья, нащупал ручку двери.
— Прощайте… — надломленным голосом сказал он с порога, — и… спасибо вам.
Иржи остался один. Неимоверная слабость охватила его, пот выступил на лбу. Он собрал бумаги, все еще разложенные на столе, и позвал квартирохозяйку. Когда она вошла, он расхаживал по комнате, держась руками за грудь, и уже не помнил, что хотел сказать.
— Погодите, — воскликнул он, когда она уходила. — Если сегодня или завтра… или вообще когда-нибудь придет… моя сестра Ружена, скажите ей, что я нездоров и просил к себе никого не пускать.
Он лег на свою ветхую кушетку и уставился на новую паутину, которая появилась в углу у него над головой.
Жестокий человек
© Перевод Т. Аксель
В бухгалтерию, освещенную двумя десятками ламп и сиявшую, как операционный зал, доносился грохот и лязг из цехов. Был шестой час вечера. Сотрудники уже поднимались со своих мест и шли к умывальникам. Вдруг зазвонил внутренний телефон. Бухгалтер снял трубку и услышал одно слово: «Блисс». Положив трубку, он кивнул молодому человеку, который, облокотясь на сейф и сверкая золотыми зубами, болтал с двумя машинистками. Молодой человек блеснул всеми своими пломбами и коронками, отбросил сигарету и вышел.
Прыгая через три ступеньки, он бегом поднялся на второй этаж. В холле никого не было. Блисс постоял, кашлянул и через двойные двери вошел в кабинет Пеликана. У стола принципала он увидел директора завода; тот стоял навытяжку, как солдат, рапортующий командиру.
— Pardon! — извинился Блисс и отступил.
— Останьтесь! — послышалось ему вслед.
На лице директора, выражавшем напряженное внимание, конвульсивно, как от тика, дергалась одна щека. Пеликан писал и, закусив сигару, говорил сквозь зубы. Внезапно он бросил перо и сказал:
— Завтра объявите об увольнениях.
— Это вызовет забастовку, — мрачно заметил директор.
Пеликан пожал плечами.
У директора нервно подергивалось лицо — у него, видимо, накипело на сердце. Блисс деликатно отвернулся к окну, как бы желая показать, что его, Блисса, собственно, тут нет. Но ему было совершенно ясно, в чем дело. Уже год он следил за титанической борьбой, которую вел Пеликан. Немецкая конкуренция, что ни день, все сильнее душила огромный, шумный завод, и завтра он, быть может, затихнет навсегда. Хочешь не хочешь, а немцы продают свои изделия на тридцать процентов дешевле! Год назад Пеликан расширил завод, вложил сумасшедшие деньги в новое оборудование, — все для того, чтобы удешевить свои товары. Он приобрел новые патенты и рассчитывал, что производительность труда поднимется наполовину. Но она не поднялась ни на один процент: сказывалось сопротивление рабочих. Пеликан устремился в атаку на нового врага, терроризировал цеховых уполномоченных и постарался выжить их с завода. Однако этим он только вызвал две ненужные забастовки и в конце концов был все же вынужден повысить оплату труда и попытался купить рабочих премиями. Но накладные расходы возросли ужасающе, а производительность еще больше снизилась. Молчаливая вражда между фабрикантом и рабочими превратилась в открытый поединок. Неделю назад Пеликан вызвал к себе уполномоченных и предложил участие в прибылях. В душе он задыхался от злобы, но перед представителями рабочих распинался с необыкновенным красноречием: повысьте, мол, выработку, проявите добрую волю, и завод будет наполовину ваш.
Рабочие отказались. Значит, быть сокращению! Блисс знал, что Пеликану нужна передышка и что фабрикант не считает себя побежденным.
— Это вызовет стачку, — повторил директор.
— Блисс! — крикнул Пеликан, как кричат любимой собаке, и снова стал писать.
Директор откланялся и ушел, нарочито медля и явно рассчитывая, что его остановят, но Пеликан и бровью не повел.
Блисс молча прислонился к шкафу и стал ждать дальнейших событий, с улыбкой разглядывая то свои блестящие ботинки, то ногти, то узор ковра… Он щурил свои томные еврейские глаза, как довольный кот, задремавший здесь в тепле, под шорох пера, бегающего по бумаге.
— Поезжайте в Германию, — сказал Пеликан, продолжая писать.
— Куда? — улыбнулся Блисс.
— К конкурентам, поглядеть… Вы знаете, на что.
Польщенный Блисс улыбнулся. Это был прирожденный лазутчик и промышленный шпион. Найдись государственный деятель, который захотел бы использовать мягкую элегантность и изумительную дерзость этого человека с девическими глазами, Блисс охотно служил бы любой политике или предательству. Пока же он разъезжал по разным странам, проникая взглядом своих прищуренных, насмешливых глаз в производственные и коммерческие тайны и патенты различных предприятий и продавая их конкурентам. Он был до странности предан Пеликану, который «открыл» и вывел в люди его, безвестного нищего беженца из Польши. Сейчас надо было подставить ножку немецким конкурентам, и Блисс это сразу понял. Впервые Пеликан сам попросил его о такой услуге.
— Съездить в Германию, — повторил Блисс и блеснул всеми своими золотыми зубами. — И больше ничего?
— Если представится возможность, почему бы и нет, — процедил Пеликан. — Но долго не задерживайтесь.
Наступила минутная пауза. Блисс неслышно отошел к окну и посмотрел на улицу. Завод уже затих и сверкал огромными окнами, как стеклянный дворец.
Пеликан все еще сосредоточенно писал.
— Сегодня утром я видел вашу жену, — раздался от окна сдавленный, серьезный голос.
— Та-ак… — произнес Пеликан, не шевелясь, но скрип пера вдруг прекратился, словно писавший замер в ожидании.
— Она поехала в Стромовку, — не оборачиваясь, сказал Блисс. — Там вышла, переехала на тот берег, в Трою. В павильоне ее ждал…
