— Не может быть, — сказал я. — Кто вам это сказал?
— Она и сказала.
— Сама?
— Лично. Прискакала ко мне вприпрыжку, хлопая в ладошки от радости, и заблеяла: «Ах, дорогая миссис Траверс, я так счастлива, так счастлива». Безмозглая курица! Я чуть не треснула ее по башке лопаткой. Мне и прежде казалось, что у нее не все дома, но теперь я уверена, что там просто ни души.
— Но как это случилось?
— Все вышло из-за того, что ее пес свалился в воду.
— Верно, он искупался вместе со всеми. Но какое это имеет…
— Уилберт Артроуз прыгнул в озеро и спас его.
— Пес прекрасно мог выбраться на берег и сам. Он, собственно, уже плыл к берегу безукоризненным австралийским кролем.
— Но Филлис, с ее куриными мозгами, этого понять не в состоянии. В ее глазах Уилберт Артроуз — герой, который спас ее собаку от неминуемой гибели в водной пучине. И поэтому она выйдет за него замуж.
— Но как это можно — выйти замуж за человека лишь потому, что он спас твою таксу?
— Можно, если ты Филлис.
— Мне это кажется просто невероятным.
— Как и любому нормальному человеку. Но это так. Для меня девушки, вроде Филлис Миллс — раскрытая книга. Как ты знаешь, я четыре года была владелицей и редактором еженедельного женского журнала. — Она имела в виду периодическое издание «Будуар элегантной дамы», где под рубрикой «Для мужей и братьев» была некогда опубликована моя статья, или, скорее, заметка «Что носит хорошо одетый мужчина». Недавно журнал продали какому-то простофиле из Ливерпуля, и дядя Том был просто на седьмом небе от счастья, потому что именно ему приходилось все эти годы оплачивать счета.
— Вряд ли ты регулярно читал мой журнал, — продолжала она, — и, возможно, не знаешь, что в каждом номере мы публиковали по небольшому рассказу. Так вот, в семидесяти процентах этих рассказов герой завоевывал сердце девушки, спасая ее собаку, кошку, канарейку или какую-нибудь иную живность, принадлежащую его пассии. Хотя не Филлис писала все эти рассказы, она вполне бы могла их написать, потому что именно так работает ее мозг. Когда я говорю «мозг», — добавила моя дражайшая родственница, — я имею в виду ту четверть чайной ложки серого вещества, которую удалось бы извлечь из ее головы в результате глубинного бурения. Бедная Джейн!
— Бедная кто?
— Ее мать. Джейн Миллс.
— А, ну да. Она была вашей подругой, вы рассказывали.
— Самой близкой из всех, она часто говорила мне: «Далия, если я умру раньше тебя, ради всего святого, пригляди за Филлис, не дай ей выскочить замуж за какого-нибудь ужасного типа. По-моему, она только об этом и думает. Девушки почему-то всегда только о том и думают», — сказана она, и я поняла, что она вспомнила своего первого мужа, негодяя, каких свет не видал, с которым она хлебнула немало горя, пока он, пьяный, не нырнул в один прекрасный день в Темзу, да так и не вынырнул. «Умоляю, останови ее», — сказала она, и я ответила: «Джейн, можешь на меня положиться». И вот теперь это случилось.
Я попытался ее утешить.
— Вам не в чем себя упрекнуть.
— Нет, есть.
— Это не ваша вина.
— Я пригласила Уилберта Артроуза.
— Как всякая хорошая жена, вы хотели помочь дяде Тому.
— Я позволила приехать Апджону, который подстрекал Филлис к этому замужеству.
— Верно, это Апджон во всем виноват.
— И я так считаю.
— Если бы не его тлетворное влияние — кажется, так это называется — Филлис осталась бы холостой, или незамужней, или как там правильно… «Ты виновен, Апджон!» — вот единогласный вердикт присяжных. Ему должно быть стыдно за то, что он сделал.
— И я так ему и скажу! Я бы не пожалела десятки, чтобы Апджон оказался сейчас здесь.
— Можете получить его даром. Он в кабинете дяди Тома. Ее лицо вспыхнуло от радости.
— В самом деле? — Она набрала полные легкие воздуха. — АПДЖОН! — взревела она, точно пастух, скликающий овец на бескрайних просторах Аравийской пустыни. Я на всякий случай решил ее предостеречь.
— Смотрите, престарелая родственница, как бы у вас снова не поднялось давление.
— Оставь в покое мое давление. Не трогай его, и я тебя не трону. АПДЖОН!
Он показался в проеме стеклянной двери, вид у него был неприступный и суровый, точь-в-точь как во время наших задушевных бесед в Малверн-Хаусе, в которых мне приходилось участвовать отнюдь не по своей воле (обычно он посылал за мной со словами: «Я хотел бы видеть Вустера в моем кабинете сразу же после утренней молитвы»).
— Кто здесь так ужасно кричит? А, это вы, Далия.
— Да, это я.
— Вы хотели меня видеть?
— Да, но не в том виде, как сейчас. Я бы хотела видеть вас со сломанным позвоночником, с переломанными ногами, сплошь покрытого язвами проказы.
— Но, дорогая Далия!
— Я вам не дорогая Далия. Я огнедышащий вулкан! Вы видели Филлис?
— Она ушла от меня минуту назад.
— Она вам рассказала?
— Про то, что собирается замуж за Уилберта Артроуза? Разумеется.
— И вы, конечно, рады-радешеньки?
— Конечно, рад.
— Ах, вы рады! Ну еще бы, ведь ваше заветное желание — выдать несчастную девушку с бараньими мозгами за человека, взрывающего бомбы со зловонным газом в ночных клубах и крадущего серебряные ложки со стола, человека, который уже развелся с тремя женами и который, если только полиция не будет хлопать ушами, закончит свои дни на каторжных работах в нью-йоркской тюрьме Синг-Синг. При условии, конечно, что его прежде не упекут в желтый дом. Прямо сказочный принц, а не жених!
— Я вас не понимаю.
— Значит, вы просто осел.
— Ну, знаете ли! — сказал Апджон, и в голосе у него зазвучал металл. Видно было, что ее тон, далеко не любезный, и ее слова, которым явно не хватало сердечности, его разозлили. Еще немного — и он прикажет ей в наказание переписать десять раз «Отче наш» или велит нагнуться и всыпит полдюжины горячих бамбуковой тростью. С директорами приготовительных школ шутки плохи.
— Завидная участь для дочери Джейн. Бродвейский Уилли!
— Бродвейский Уилли?
— Именно так зовут его в кругах, где он вращается и куда он вскоре введет Филлис. «Познакомьтесь с моей новой подружкой», — представит он ее своим забулдыгам-приятелям, после чего, как дважды два, научит делать бомбы со зловонным газом, а дети — если у них когда-нибудь будут дети — с пеленок овладеют искусством шарить по карманам. И в ответе за это будете вы, Апджон!
Мне очень не нравилось выражение его лица. Должен признать, что престарелая родственница устроила первоклассное представление, слушать ее было одно удовольствие, но тут Апджон задергал верхней губой, а на лице его появилось выражение злорадного удовлетворения, точь-в-точь как в далекие школьные годы, когда ему удавалось обнаружить брешь в моих показаниях во время очередного разбирательства в его кабинете. Мне вспомнился один из таких случаев, когда я разбил крикетным мячом стекло в гостиной. Для меня было ясно, как день, что он приготовился разделать мою дражайшую родственницу под орех, чтобы она навсегда зареклась впредь с ним связываться. Я не знал, как именно он собирается это сделать, но не сомневался, что так оно и будет.
И я оказался прав. Его верхняя губа меня не обманула.
— С вашего позволения, мне хотелось бы вставить пару слов, дорогая Далия, — сказал он. — Мне кажется, тут явное недоразумение. Вы, по-видимому, считаете, что Филлис выходит за младшего брата Уилберта — Уилфреда, доставившего столько огорчений своим близким, печально знаменитого плейбоя, известного, как вы справедливо заметили, среди своих беспутных друзей под кличкой Бродвейский Уилли. Согласен, Уилфред совершенно неподходящий жених для моей падчерицы, что он уже доказал тремя предшествующими браками, но я ни от кого еще не слышал дурного слова про Уилберта. Немного найдется молодых людей, которые снискали бы такое всеобщее уважение. Он преподает в одном из самых знаменитых американских университетов, сейчас он в отпуске и приехал в нашу страну для научной работы. Он специалист по романским языкам.
Скажите сразу, если я уже рассказывал вам эту историю. Скорее всего, рассказывал. Как-то раз, в Оксфорде, я болтал на берегу реки с некоей барышней, имени которой я не могу сейчас вспомнить, как вдруг послышался громкий лай, и огромная псина, смахивающая на собаку Баскервиллей, стала галопом приближаться ко мне, явно с целью нанесения тяжелых увечий, что совершенно не входило в мои ближайшие планы. Я уже приготовился предать свою душу на милость Господа и размышлял о том, что сейчас из моих новых брюк вырвут на тридцать шиллингов шерстяной фланели, как вдруг девушка, подпустив собаку на расстояние, с которого можно было разглядеть цвет глаз этой ужасной твари, с удивительным присутствием духа раскрыла яркий японский зонтик прямо перед мордой животного. Пес испуганно взвизгнул, сделал тройное заднее сальто и навсегда исчез из моей жизни.
