— Точный портрет Крус, как две капли воды. Лысый, не обратив внимания на замечание своей половины о внешности Пио Аделаидо — портрете Крус, — завертел головой на сухой шее в поисках слуг, разносивших после ужина ароматный кофе, ликеры и сигары.
— Что с тобой, мальчик? — спросила донья Маргарита, ласково беря его за руку.
— Мой папа не хочет уходить, а я уже хочу…
— Кто тебе сказал, что я не хочу уходить? Давай простимся с нашими добрыми друзьями. Мы живем в «Сантьяго-де-лос-Кабальерос». Я был бы рад, если бы вы навестили нас на этих днях; пообедали бы вместе или поужинали. Уедем мы числа двадцатого. Приходите в любой день. Только известите меня за- ранее, чтобы я мог заказать что-нибудь особенное.
— Трудно поверить, что на свете еще есть такие темные люди! — воскликнула вдова, когда Лусеро и его сын отошли.
— Бедная Крус: быть женой такого типа! Настоящий дикарь, индеец, хотя лицо у него как у белого. А мозги навыворот.
— По-моему, — сказал лысый, — по-моему, он просто ситуационно не созревший человек.
— Где ты только подцепил это словечко?
Донья Маргарита нацелила глаза и родинку — словно три черных ока — в затылок Лусеро, остановившегося перемолвиться словом с другими гостями.
— Это великое заблуждение — жить на побережье. Простите, что я говорю с вами так откровенно, но мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, какие дела можно вершить в других местах с вашими финансовыми возможностями…
Говоривший был родственник Айук Гайтанов, представитель одной известной автомобильной фирмы.
— Вам Макарио пишет?.. Подожди, сынок, сейчас пойдем, дай мне поговорить.
— Мак, хотите вы сказать. Он, видите ли, даже имя себе усовершенствовал, вместо вульгарного «Макарио» взял элегантное «Мак». И теперь он больше не сборщик бананов, изможденный житель побережья, а мистер Мак, рядовой обитатель Ривер-Сайд в НьюЙорке. Так вот, Мак в своих письмах просит меня поговорить с вами, чтобы вы не тратили попусту время и деньги и не портили детей, которые должны получить образование.
— Война с соседями заставит вас уехать с побережья, она вот-вот разразится, — вмешался в разговор кофейный плантатор с голубыми глазами и тевтонским акцентом.
— Вы спутали, война будет на Атлантическом берегу, а мистер Лусеро живет на Тихоокеанском, — поправил агент по продаже автомобилей и запасных частей.
— Все равно, неплохо было бы вам отправиться в небольшое путешествие, сказал тевтон, — и не только в Соединенные Штаты. Мне кажется, вам стоило бы съездить в Германию. Пока тут стихнет буря.
— Прежде всего — в США, и ни в какую Германию. С гринго надо ладить! — возразил родственник Айук Гайтанов.
— Папа, я хочу домой! — заныл Пио Аделаидо.
— Одно дело — ладить, быть друзьями, — повысил голос Лусеро, перебивая сына, — а другое — зависеть от них, быть им прислужником, всем их бочкам затычкой.
— Папа, я хочу домой!
— Какое там друзья!.. С тех пор как мир создан, друзья только тогда друзья, когда они равны по мощи, назовите ее деньгами или силой. Чего ради слону быть другом блохе? Он только терпит ее, как это и с нами происходит, мистер Лусеро. Мы думаем, что слон существует для того, чтобы блохе было у кого кровь сосать, думаем так потому, что ум-то у нас блошиный, слышите? — блошиный.
— Тогда пусть слон воюет с другими слонами и оставит нас, блох, в покое…
— Вот именно, ибо в конечном итоге, — сказал тевтон, — это будет ваша, блошиная война…
— Папа, пойдем отсюда… Пойдем, папа… — тянул отца Пио Аделаидо.
— Да, да, сейчас. Сеньоры, извините…
— Вы не уйдете, не ответив мне на один вопрос, обратилась вдова к Лино. — Вы непременно должны ответить… Я умираю от желания узнать, кто были супруги Мид. Ведь это редчайший случай встретить таких гринго, гринго, которые душой и телом встали бы на сторону сынов этой земли… Душой, телом и деньгами, ибо без этого ингредиента, сеньор Лусеро, на что годятся тело и душа? Вы можете быть самым добродетельнейшим и талантливейшим человеком, а я — самой красивой женщиной на свете с классическими формами, но чего это стоит, если об этом не будут знать, без рекламы же никто и не узнает, а реклама — деньги.
— Папа, скоро мы пойдем домой?
— Мне кажется, что супруги Мид, — их, говорят, звали также Стонер, — все делали ради славы, гласности, да и завещание составили в вашу пользу, чтобы прославиться, не подозревая, что смерть близка. Они, наверно, говорили: составим завещание, а потом, как попадем в наши газеты — здешние-то ничего не значат, — ликвидируем завещание. Люди, бьющие на оригинальность, желающие войти в историю, — вам не кажется?
— Нет, сеньора…
— Маргарита зовут меня…
— Нет, донья Маргарита…
— Или вы считаете меня старухой? Бог вас накажет… Можете взять назад свою «донью».
— Нет, Маргарита…
— Нет, нет, нет… и раз я зовусь Маргаритой, могу возразить вам и сказать… да, да, да!
— Папа, ну когда мы пойдем!.. Идем же, папа!
— Малыш просто валится с ног от усталости. И вдова тронула худое плечо Пио Аделаидо рукой, унизанной кольцами, на запястье звякнули браслеты.
— Да, да, сейчас идем…
— Вы мне не ответили, и я зайду к вам в отель, вы ведь в «Сантьяго-де-лос-Кабальерос»? Я навещу вас, вы мне расскажете о супругах Мид. О людях с другой планеты.
Небесный купол из целой глыбы темно-синего базальта, под которым натянули звездную золотую сеть — чтобы люди-насекомые не тревожили сон бога, содрогнулся от рева моторов. К другим, северным, широтам направлялись ночью воздушные корабли с пассажирами, с людьми, которые на утренней заре стремились к другим снам, к снам наяву.
Шеф полиции с круглым лицом и коротко остриженной головой — бронзовая бляха с ядовитой прозеленью, оторвался от кипы бумаг — дневной порции на подпись, — чтобы встретить Лино Лусеро. Аудиенция, назначенная на восемь утра, началась между пятым и седьмым ударом старых часов. Гири, на первый взгляд неподвижные, тихо сползали под тяжестью времени в вечность, скованную цепями; сползали так тихо, что даже покачивание маятника не выдавало их движения.
На письменном столе, кроме высоченной бумажной горы, увенчанной маленькими записками — приказами об освобождении, — стояло шесть телефонов, пульт с кнопками электрических звонков, лампа под зеленым абажуром и монументальная чернильница, украшенная статуэткой богини правосудия: на глазах повязка, в руках весы, — очи невидящие, сердце невнемлющее. Когда в дверях показался Лино Лусеро, чиновник постарался уравновесить чаши весов, подтолкнув одну из них ручкой, и лишь затем опустил перо в чернила.
Закачались весы правосудия, замер звон часов, приглушенный стенами и голубыми бархатными портьерами; к руке гостя протянулся широкий обшлаг с золотым шитьем.
Шеф полиции, вылезая из-за стола, к которому его прижимало винтовое кресло, с трудом повернул сиденье, придержал рукой, проходя мимо телефонов, портупею и сделал несколько неуверенных шагов, разминая затекшие ноги. Затем, поправив револьвер, свисающий с портупеи, и все остальное, бодро просеменил по темно-бордовому ковру и плюхнулся на середину софы, растопырив ноги и пригласив Лусеро занять одно из кресел.
— Я заставил вас встать чуть свет, сеньор Лусеро: хотел побеседовать с вами пораньше. И я рад, что вы в столице; иначе пришлось бы потревожить вас и вызвать сюда с побережья… Садитесь, поговорим, как друзья. Не смотрите на меня, как на должностное лицо. Компания «Тропикаль платанера» довела до сведения правительства, что вы подстрекаете людей против нее, а такие вещи нельзя делать сейчас, когда нам нужна поддержка американцев в вопросе о границах.
Лино Лусеро попытался вставить слово.
— Вам не надо ничего объяснять мне, я не зря сижу почти круглые сутки в этом кресле, за этим самым столом. И я не преувеличиваю. Хотите кофе? Сейчас велю подать. Да, с пяти утра, вот так, как вы меня видите, сижу здесь и тружусь.
Шеф тяжело поднялся — звякнули шпоры, сверкнули сапоги, натянутые на темно-зеленые галифе, — и нажал пальцем одну из кнопок.
— Еще один кофе с молоком, — приказал он слуге, принесшему завтрак. Чрезвычайно вежливо, — упрекнул он себя, — завтрак заказал, а о вас и не вспомнил. Привычка, друг Лусеро, завтракать в одиночестве. Вам какого, пожиже или погуще? Я предпочитаю совсем черный, густой. Тогда от кофе пахнет полями, дружище. Эх, были времена! Иногда я даже пальцами шевелю, вспоминаю, как коров доят.
— У вас, наверное, хорошие земли, — отважился заметить Лусеро.
— Несколько участков… Так, ерунда… Сейчас хочу прикупить.
— О побережье не думали?
— Думал, думал, много раз.
— Иметь землю на побережье — дело хорошее.
— Вот я и дам, друг Лусеро, вам поручение… Присмотрите-ка усадьбу подешевле…
